Тот совсем растерялся и виновато проговорил:

— Это по списку, и всего по одной банке. Разве можно?

— Захлопнись и запомни, — швырнул Ему книжку Колюха. — Начнёшь мудрить, сгоришь и вернёшься в зону. Ты понимаешь, что это значит? Будешь делать что говорят — поработаешь, а завалишься — поможем. А теперь иди да шепни там Грибовскому, пусть приходит. — Он сунул Ему несколько кусков стекла в сумку и бесцеремонно выпроводил за дверь.

В конце смены в кладовую пришло несколько человек. Колюха передал им по свёртку и налил в кружки спирт.

— За начальничков и заборные книжечки. Эх, разлюли-малина, — ухмыльнулся он злорадно и поднял кружку.

— Не торопись, а то испортишь торговлю, — пошутил красномордый парень, уплетая ветчину.

Колюха лениво похлопал себя по карману.

— Все дневальные у меня тут. Пусть только попробуют Ершиться…

В ворота въехала машина и остановилась у дверей. Водитель вбежал с ведёрком и, поставив Его в Ящик, взял другое и вышел. Колюха занёс ведерко в другую комнату и снова вернулся к верстаку.

— Э-ээ? Да ты развернулся тут, — улыбнулся красномордый.

— Жрёшь, пьёшь, ну и заткнись, — бросил Колюха и показал на дверь. — Не пора ли по домам?

Красномордый взял лопату и вышел. За ним по одному выскользнули и остальные…

После партбюро Юра, не заходя домой, решил поехать на «Пятилетку». Ребята поймут, посочувствуют — и, глядишь, будет легче. Он остановил попутную машину, забрался в кузов и прижался спиной к кабине.

Шёл мелкий, как крупа, снег. Сопки расплывались в молочной хмури, сливаясь с низкими облаками. Всюду лежали сугробы. Снег выпал в середине сентября и больше не растаял. Всё это время промелькнуло в хлопотах, совещаниях, конференциях и слётах. Прибавилось число машин, а мест-стоянок не было. За лето посёлок вырос, и снова будут перебои с дровами.

Пронзительный ветер ударил в лицо. Юра поднял воротник и тяжело вздохнул. В кандидаты партии не приняли, посоветовали подождать. Всё это, может быть, и правильно. Прошляпил с Урмузовым. Политическая близорукость, беспечность. Обидно, что у Расманова всё как по маслу. А уж Если говорить начистоту, то он сволочной парень. Юре стало Ещё тяжелей, когда он вспомнил, с каким недоброжелательством отнёсся к нему новый начальник райотдела Зорин. Он ухватился за Олега, когда начали обсуждать кандидатуры комсомольцев, пожелавших работать в органах. Не выступи Татьяна с решительной критикой — и прошёл бы, а чекист обязан разбираться, с кем имеет дело.

Вот тут и пойми…

Мотор тяжело зарычал, и машина медленно поползла на подъём. Значит, проехали прииск «Загадка». Юра закутался поплотней.

Водитель, остановил машину, выскочил из кабины и начал простукивать баллоны.

— Последние известия слыхали? — спросил он.

Юра отбросил воротник и выглянул через борт.

— Это что, о снижении цен на продовольственные товары? Здорово идут наши дела.

— Я не о том.

— А что?

— Я имею в виду передвижение наркомов. Ну Рыкова сняли со связи — это ясно: оппозиционер. А вот за что передвинули туда Ягоду?

— Значит, просмотрел, прохлопал, устарел. Значит, так надо. А кто же теперь наркомом?

Водитель поправил капот, прикрыл радиатор, проверил крючки бортов и заглянул в кузов.

— Какой-то новый товарищ — Ежов.

Юра снова завернулся в шубу.

Эх, на материк бы, да добиться отправки в Испанию, подумал он, вспомнив письмо Белоглазова. Тот сообщал, что кое-кто из знакомых парней попал в интернациональную бригаду.

Провозишься с разными Урмузовыми да нахватаешь взысканий. А может, солдат из него получился бы неплохой, А что? Здоров, молод, к службе пригоден, да вроде бы и не трус…

Юра размечтался и не заметил, как задремал. И снилось Ему, что он в республиканской Испании Едет на танке. Ветер дует в лицо, пули свистят над головой, рядом рвутся снаряды. Мотор свирепо ревёт, и лезет танк на вражеские укрепления и давит всю фашистскую нечисть…

Татьяна жила в маленькой комнатке, предусмотренной при строительстве общежития как сушилка. Одна стена соприкасалась с плитой кухни и потому всегда была тёплой. В комнате стол, стул и кровать. А больше и не надо.

Татьяна задержалась в комитете и вернулась в общежитие вечером. Она на ощупь вставила ключ и открыла дверь. Резкий запах духов удивил Её. Не переступая порога, включила свет. На столе в изящном кувшине стоял букет васильков.

Зимой на Колыме цветы, и такие, каких она Ещё не встречала?! Она подбежала и хотела понюхать и только тогда рассмотрела, что букет искусственный. Но из чего он сделан? Это не бумага, не ткань и не что-то знакомое. Издали он казался живым, нежным. Потрогала. Лепестки твёрдые.

Татьяна разволновалась. Кто изготовил их? Кто принёс и каким образом они оказались на столе? Она вышла на кухню и спросила дневального. Нет, он тоже не имел никакого понятия. Да и ключ один, и только у неё.

Татьяна сбросила шубку и уселась к окну, продолжая рассматривать таинственный подарок. Она хотела вынуть букет и получше рассмотреть кувшин, но он казался таким хрупким.

За окном, как маятник, матовый колпак уличного фонаря. Из коридора донёсся спокойный голос Игоря.

— Самсонов вернулся?

— Нет, он с машинами уехал в лес, — ответил Булычёв.

Скрипнула дверь. Значит, Краевский вошёл в свою комнату.

Татьяна надела халат и забралась под одеяло. Почитать бы что-нибудь лёгкое. От стены шло приятное тепло.

— Внимание! Внимание! Слушайте сообщение с мест, — загремел в репродуктор знакомый голос диктора.

Татьяна притихла. Диктор сообщал о работе горных предприятий. Лёнчик. Опять Лёнчик. Теперь бригада работала на проходке шахт и снова тЯнулась в передовые. Неужели Алексеев с бригадой уже на твёрдой дороге?

Игорь мылся шумно: стучал рукомойником, отфыркивался, обливаясь холодной водой. Голос диктора тонул в грохоте умывальника.

— …Комсомольцы Юга готовятся к открытию второго молодёжного прииска…

— Ты слышишь, Таня? — кричат ребята через стенку.

— Ага…

Игорь моется, но обращает внимание на передачу. Она представила себе Его смуглую спину с большой родинкой на правой лопатке. Татьяне вдруг захотелось видеть Его рядом, вот на этом стуле.

Сейчас Игорёк повесит полотенце, расчешет волосы, и раздастся Его лёгкий стук в дверь. И верно, кто-то осторожно завозился за стенкой. Но почему так нерешительно? Она вскочила и, придерживая отвороты халата, сбросила крючок.

— Игорь?

— К сожалению, нет, но, думаю, разрешите войти и мне?

Голос Зорина. Зачем он тут? — Татьяна попятилась к столу.

Вошел Зорин. Как он пополнел! Сколько важности в движениях и взгляде! До сих пор она избегала с ним встречаться, и всё же пришлось.

— Зорин, вы?!

— Зашёл на огонек.

Татьяна набросила шубу.

— Я нужна вам по служебным делам?

— Ну зачем же? Для этого Есть и другие возможности. — Он оглядел комнатку и улыбнулся — Может быть, вы всё же предложите мне сесть? Я не собираюсь быть назойливым. Засвидетельствую своё уважение, и всё.

— Да-а? Я Его хорошо запомнила.

— Вы можете не уважать меня, но Есть ведь долг гостеприимства.

— Простите, — Татьяна предложила сесть.

Почему этот человек продолжает внушать Ей глубокую неприязнь? Может быть, она относится к нему предвзято?

— Я не мог забыть вас и всё время искал причины…

— Мы слишком мало знакомы, чтобы искать причины. И к тому же нельзя сказать о дружеском расставании.

— Вы злопамятны, Таня. Случайная грубость — не основание для вражды. Вот приедете в Оротукан, и всё будет хорошо. Не так ли? — Он взял папиросу.

— Игорёк! Принеси пепельницу, — открыла она дверь. — У меня гость, и курящий. Зайди…

Зорин поднялся.

— Ну, будьте здоровы. Мы Ещё встретимся. — Зорин поклонился и вышел.

— Прощайте.

Пришёл Игорь с пепельницей.

— Что за гость? — спросил он, оглядывая комнату, и, заметив, что она в одних чулках, нахмурился: — Оденься, а то лучше ложись, я посижу рядом. У тебя тут совсем нежарко.