Когда он вернулся с приисковым геологом, ни человека, ни справочника в кабинете уже не было.

— Чего же вы, Георгий Матвеевич, не спросили, кто он? Откуда? — упрекнул Его геолог.

— Такая радость, позабыл всё! Ну не чудак? Взял книгу и ушёл.

— Э-ээ!.. — кричал Колосов с подножки машины. Из цехов с лотками бежали парни и, вскакивая на баллон, переваливались через борт в кузов. Копчёный повозился под капотом и сел за руль. Было Ещё темно. На востоке только-только пробивалась жёлтая полоска рассвета и тушила далёкие звёзды.

— Нынче куда? — спросил Копчёный, стараясь попасть ключом в замок щитка.

— На «Большевик».

— А я уж как-то привык к «Комсомольцу», — вяло заметил Копчёный и оглянулся через дверку на кузов машины.

Парни укладывали инструмент, натягивали поглубже фуражки, рассаживались вдоль бортов.

— На «Комсомольце» теперь порядок, «Горка» вывозит весь прииск.

Ехали молча. У прииска имени Чкалова навстречу промчалась жёлтая машина с крестом.

— В стационар, — посмотрел Ей вслед Юрий.

— Хороший докторша человек. Давно бы сгнил, не будь Её… и Татьяны… — Копчёный долго и неловко переключал рычаг скоростей.

— Да-аа…

— Жаль докторшу, пропадёт ни за грош, — вздохнул Копчёный.

— Это почему же? — повернулся к нему Юрий.

Копчёный пристально вглядывался в дорогу.

— Неосторожна она и в больнице, и на комиссовках. Шепните. Кум уже кое-кого из парней тянул, что да как? Уважают Её, это верно, но всегда найдётся какая-нибудь дрянь.

Юрий знал, что Матвеева вместе с Николаем Ивановичем порой слишком решительно вмешивались в судьбы заключённых.

— Да что она такого натворила?

— Ну как же? Вот тогда с рукой Габерла. Три консилиума. Врач из Сусумана. Подняла всех на ноги. Пусть бывший подпольщик, но ведь немец.

— Это по моей просьбе, — рассмеялся Юрий. — Редкий мастер…

— А бригадир, что привезли весной с Юга, Кротов, — зашептал Копчёный, как будто кто-то мог подслушать. — Кум специально загнал Его в изолятор, чтобы он доплыл. Мужик давно у них на примете, из могикан. Таких ни мытьём ни катаньем. На черта было придумывать эту дизентерию? Болезнь, толкуют, не подтвердилась. Она ведь организовала повальную проверку. Добралась таким манером до изолятора. Кротова забрала в больницу, по-могла. Да стоит ли он того, чтобы на себя тень наводить. Кум-то до сих пор Ещё не успокоился.

— Тут другое дело. Геолог один Есть, заключённый. Когда-то Матвеева с ним вместе Ехала на Колыму. Он многим обязан Кротову.

— Знаю! Всё знаю, — улыбнулся Копчёный. — Да разве она только этих двух? Сотню насчитать можно. Я ведь к тому, что докторшу жалко. Если надо поддержать старика, заберите Его к себе. Мы за ним приглядим.

Машина свернула на бугристую дорогу к забоям и шла тихо, покачиваясь, как на волнах.

По бортам разрезов — ледЯная бахрома. Дрова, уложенные с вечера для оттайки породы, прогорели, и теперь горячие пески парили. Белое облако застыло над забоем. Парни выбирали талые пески и закладывали новые пожоги. Колосов расставлял проходнушки. Под вагонетными коробами уже горели костры. Лучи солнца ломались в застывших лужах. С сосулек стекали капли и, падая в тень, застывали, как сбегающий со свечей стеарин.

По тропинкам шли в забой лотошники, а по дороге двигались прямоугольники заключённых. Экскаваторный ковш, звеня цепями, со скрежетом врезался в грунт. ТЯжело тарахтела паровая лебёдка. Подошли машины с дровами. Прииск начинал трудовой день.

Конвоиры влезли на отвалы и, положив на колени винтовки, курили. Заключённые снимали бушлаты, звенели инструментами, разжигали костры. Какой-то худущий, подвижный человек сбросил с пояса верёвку, расстегнул бушлат и, подойдя к конвоиру, что-то спросил, показывая на отвал. Охранник согласно кивнул головой. Человек повернулся. Колосов узнал Каца.

— Исаак? Да как вы тут очутились?

Кац засуетился.

— Ай, Юрий Евгеньевич. Не спрашивайте. Жить вам миллион лет. Вы же знаете моё счастье? Опять сижу.

— Мне казалось, что вы давно освободились. А почему вы под конвоем? — спросил Колосов, глядя на Его совсем высохшую фигуру — сморщенное, как старая репа, лицо. — Сколько же вам Ещё осталось?

Губы Каца задёргались, но он заставил из себя выдавить что-то похожее на улыбку.

— Я потому и подконвойный, что должен был давно освободиться.

— Да как же это?

— И вы меня спрашиваете? — Он отвернулся и вытер рукавом бушлата глаза. — Да неужто приказ не знаете, всю пЯтьдесят восьмую до конца войны не освобождать, — он отмахнулся и затараторил — Э-э, кому нужны мои Язвы? Вы знаете, от Васи так ничего и нет. Вы видели такого вояку?

Кац Ещё что-то говорил, спрашивал. Он искренне радовался встрече. Конвоир погрозил Ему кулаком.

— Эй ты, фитиль, или иди куда просился, или становись и вкалывай!

— Иду, иду — встрепенулся Кац. — Вот Ещё беда. — И он побежал за отвал.

Кругом уже стучали ломами, кайлами, скрежетали скребки по трафаретам.

И вдруг всё заглушил стон и пронзительный крик:

— Ой, ой, ой! Ай, яй, яй!

В забое на дорожке валялся человек в сером бушлате и, катаясь, кричал.

Колосов забрался на борт разреза. Нет, никто человека не трогал. А тот продолжал завывать.

— А ну, разойдись! — поднялся охранник, вскидывая винтовку. Подошёл кто-то из горнадзора.

— Что случилось?

— Видно, мучается животом, — ответили из толпы.

— А не холера? Машину бы.

Откуда-то появился начальник участка. Человек всё орал. Начальник участка наклонился над ним.

— А ну подымись. Есть машина, отвезу…

Но человек живо вскочил и, улыбаясь, вытащил из-под бушлата огромный жёлтый булыжник.

— Видали все? — И он поднял камень над головой. — Это самородок! Я нашёл! Теперь-то могут все подтвердить!

Это был действительно огромный самородок. На него упал луч солнца. Вмятина, сделанная лопатой, а может быть ломом, заблестела Ярко, резко. Начальник участка взял самородок, прикинул вес.

— Таких Ещё на Колыме не находили. Не понимаю, чего ты орал, стонал, когда радоваться надо?

Кац, а это был он, засмеялся.

— А вы хотели, чтобы я принёс Его и показал? Кому? Босякам? Чтобы отобрали, да Ещё мне же и морду набили?

К обеду все знали, что поднятый самородок весит десять килограммов двести граммов. Вечером приехал Никишов. Он освободил Каца из лагеря, а самородок увёз в Магадан.

В порт Колосов так и не попал: пускали строго по пропускам, а времени до начала совещания оставалось мало, не успевал оформить. Начинался снегопад. Небо потемнело. Редкие пушинки тихо плыли в воздухе, не решаясь лечь на мягкую дорогу. Юрий повернул к главку.

С главным металлургом Смирновым он прошёл на второй этаж. Там кабинеты руководства. Ковровые дорожки, полированная мебель под красным бархатом, ковры. За столами военные. Разговаривают шёпотом, ходят на цыпочках, срываясь с места бросаются на звонки. От скрипа дверей вздрагивают. Дисциплинка, ничего но скажешь. Кабинет начальника главка — как зрительный зал приискового клуба. РЯды стульев. Письменный стол с длинной приставкой. На стенах портреты и утыканная флажками огромная карта.

Никишов сидит за столом. Рядом молодой военный коротко докладывает. Юрий тихо сел в уголок. Голос военного чёткий, вышколенный.

— Пишет инженер Крикунов. Два сотрудника производственного отдела постоянно нарушают трудовую дисциплину, опаздывают.

— Жалобщик, ишь ты, — прошептал комиссар. — Сотрудникам по выговору, а эту дрянь убрать. На Чукотку или на Индигирку, так, чтобы не воняло. Передашь в кадры!

— Есть.

Люди входят в кабинет и тихо рассаживаются.

Шумно открылась дверь второго кабинета. Показался Егоров, а с ним начальник промышленно-заводской инспекции и начальники отделов. Егоров весёлый, жизнерадостный. Идёт здоровается, громко смеётся, разговаривает.