После обеда еще немного постояли в воде, потом начали бросаться камнями. Бросались, бросались, пока всем не надоело.
А я с самого начала не участвовал, все равно дальше, чем Витька Артемин, не бросишь. У него дома гантели есть, он ими занимается.
Витька вытащил из сумки будильник, перевел стрелку, сильно тряхнул его над ухом — и раздался звон. Витька объявил, что пора ехать домой. Ему хорошо, он больше всех наловил. На две штуки меньше оказалось у Кольки Петрушкина. У него на закидушке исчез червь, и он тоже стал чемпионом, потому что у него «ушла».
Я хранил рыбок в сумке, и когда раскрыл ее, сначала подумал, что их украли. Но оказалось, что сумка только с виду пустая — все рыбки лежали в одном углу. Какие они стали тощие и маленькие, когда высохли! Я посмотрел, как мальчишки рвут водяную траву, и тоже набил в сумку зеленых плоских стеблей — чтобы рыба не протухла.
И оказалось, что улов-то у меня не плох — сумка приятно округлилась боками.
Червей мы бросили в реку и заприметили место. Уж в следующий раз прикормленная рыба здесь дуром попрет на крючок.
Опять мы шагали длинным полем по колее, которая то и дело билась об ноги рытвинами, норовя повалить человека.
И снова большие мальчишки стали серьезными, зорко поглядывали по сторонам — нет ли опасности. Теперь шли быстрее — потому что возвращались домой, и строй наш растянулся. Чем ближе придвигалась автобусная остановка, тем длиннее становилась наша колонна — ведь у передних самые сильные ноги. Вот уже ферма рядом, а вот удушливая волна навозного запаха осталась позади, и рукой подать до бетонного коробка. О чудо! Возле него как раз остановился автобус, и пребывать на вражеской территории нам оставалось считанные секунды! Тут-то все и случилось…
Никто не заметил, как от крайних домов деревни отделилась группа деревенских мальчишек. Они выросли как из-под земли в зловеще черных фуфайках и пиджаках. Их отряд бесшумно вошел в наш рыхлый строй и отрубил хвост колонны. Хвостом был я. В разбитых, намокших сапогах я и так не поспевал за остальными, а увидев перед собой врагов в мрачных одеждах, и вовсе оторопел. Они были умными — не стали догонять передних, которые во все лопатки бежали к спасительному автобусу.
Со стороны я, наверное, походил на мышонка, которого все теснее обступали здоровенные коты. Кричать — бесполезно, это же не твой двор, их на добычу еще больше сбежится. Драться? А как, их вон сколько, еще рассердятся…
Потом, задним числом вспоминая этот случай, я припоминал лица деревенских — ничего, кроме интереса, на них не отражалось. А тогда казалось: сейчас они отнимут всю рыбу до единой, потом удилище, потом изобьют меня и бросят в Ик… Внезапно толпа врагов зашевелилась — рядом со мной встал Генка. Он сгорбился, разведя полусогнутые руки в стороны — как на мосту. Деревенские озадаченно смотрели на него, а он угрюмо сказал, как обычно глядя в землю:
— Ну что? Чего надо…
— Мр-мгя… — ответил самый здоровенный деревенский.
Генка растолкал их, вывел меня за руку из круга, и мы пошли к автобусу. Ни звука не донеслось нам вслед.
— Мы специально автобус задержали, — сказал Витька. — Думаем, чего это там вы…
Ни Генка, ни тем более я ничего не ответили. И Витька понял: в команду к нему вряд ли кто теперь пойдет. Колька это тоже понял, потому что оказал:
— А я финар никак достать не мог — зацепился в кармане. А то бы пузо тому, здоровому, точно пропорол…
После того дня мы еще много раз ездили на рыбалку — и с Витькой, и с Колькой, и другими мальчишками. Никто почему-то больше не хвастался, как спасал утопающих. Да и команд во дворе не стало, мальчишки перестали носить погоны и маршировать по вечерам вокруг двора. Нет, одна команда у нас осталась — футбольная, и Витьку много лет выбирали капитаном.
Потом прошел не один год. Мы выросли, разъехались кто куда. Я теперь работаю и живу у Охотского моря на Крайнем Северо-Востоке. Генка окончил авиационное училище в городе Перми и стал военным летчиком — он служит у берегов Балтийского моря. Между нами озера, бескрайние леса и поля, высокие Уральские горы и великие реки. И все равно мы рядом. Ни с кем из мальчишек, с которыми вместе росли, у меня нет такой крепкой дружбы. Я знаю — он, честный Генка, в трудную минуту не раздумывая бросится на помощь и мне, и всей стране. Он — мой друг, Гуляш с повидлом.
Есть справедливость
На душе у Бориса было тяжело. Не потому, что скоро начинались экзамены и историчка могла отомстить. Нет. Она снова накричала на него на уроке, а этого он никак не мог понять. Неужели достаточно не опустить глаз под чужим взглядом, не покраснеть и не побледнеть от громких слов, чтобы тебя посчитали бесстыжим, вспомнили всякое и обозвали?..
Он бы до ночи не возвращался домой — сумку можно оставить у Альтоса, а рваные кеды с майкой в физзале всегда найдутся. Но сегодня день такой, что надо быть не просто в форме, а в лучшей форме, значит, в майке тоже.
Поблизости на улице никого не было. Борис хотел по привычке махнуть через забор, но передумал — не мальчишка уже. Он свернул за угол и пошел мимо здания управления с ларьком на отшибе. Из окошка ларька одиноко выглядывала продавщица — никто в поселке у нее ничего не покупал, потому что никогда не получал правильно сдачу. Она подозрительно смерила взглядом Бориса с головы до ног. Поправив на плече потрепанную сумку, он прошагал не оглядываясь.
Дверь в квартиру как всегда была открыта чуть не настежь. Кисловатый запах от порога говорил, что там происходит.
— А вот и сын! Ну, сын, как дела в школе?
Отец, покачиваясь, начал подниматься из-за стола, но тут же повалился обратно. Рядом с ним сидел незнакомый мужик, тоже со стаканом в руке. Мать, виновато улыбаясь, глядела то на одного, то на другого.
— Он у меня спортсмен — ты что… В институт хочет поступать! — Отец оттопырил губу и поднял палец. — Я всю жизнь спину не разгибал — вот, чтобы он спортсменом стал!
Он выплеснул прямо на пол что-то из кружки и налил в нее водки.
— Давай, сегодня можно. Это ж дядя Петя! С Севера вернулся!
— У тебя каждый день можно. — Борис оттолкнул руку и прошел мимо улыбающегося мужика в другую комнату.
— Это же твой родной дядя Петя! — бушевал за стенкой отец. — Ле-а-беритированный!
Борис, не обращая внимания на крики, вытряхнул из сумки учебники и начал складывать майку, носки, кеды. Принялся искать бинты — тут в комнату заглянула мать.
— Боря, сынок, может, правда выйдешь? Родня все же… Помнишь тетю Нину, еще рубашку тебе подарила?
— Не пойду, — оказал Борис и про себя подумал: «Напьются, сама вечером за соседями побежишь!»
Когда Борис проходил мимо, отец перестал материться и рассказывать гостю, сколько он получает. Уставившись мутным взглядом, он грозно сказал:
— А ну иди сюда. Кто тебя поит-кормит?
Борис отпихнул его. Прошли времена, когда после этих слов он пригибал голову. Одна мать его теперь боится. Она вообще всех боится, даже соседей…
В физзале собралось много народу. Объявления никакого не вывешивали, но каждый член секции сказал другу, тот знакомому — вот и поселок знает. К Борису подошел Старуха — они учились в одном классе, пока тот не бросил школу. В секцию с ним они тоже записывались вместе — Старуха узнал, что ее открывает новый учитель физкультуры, и притащил Бориса. Но сам через неделю ходить перестал: «Бегаем, как лошади, а драться не учат!»
В раздевалку вошел Алексей Иванович, покосился на Старуху и спросил у Бориса:
— Все нормально?
— Вроде нормально, Алексей Иванович, — ответил Борис.
Тренер подошел к сыну Ваське и начал говорить что-то, одновременно массируя ему трапециевидную мышцу.
Борис с Васькой выступали в категории до шестидесяти килограммов, и выходить еще было рано. Но Борис посмотрел на разминающегося Ваську и стал переодеваться.
Бинты на кисти он наворачивал всегда сам. Как Валерий Попенченко, чемпион Римской Олимпиады. Однако суетящемуся Старухе хотелось отличиться перед толпившимися вокруг пацанами, и Борис разрешил:
