Потом Дуня веточкой подогнал тушку, наступил в ил и вытащил ее за распущенное лакированное крыло. Попробовал пальцами пригладить торчащие на голове перья, но те упорно поднимались…

Бодро шагая к базе, Дуня думал, что все-таки жизнь интересная штука. Ничего вроде особенного не произошло — ну утка, ели их сотню раз. А настроение совсем иное. Какое-то возвышенное. Все же многое в жизни человека определяют его глубинные чувства. Что такое охота? — пережиток древности. Сейчас утку в магазине купить можно. А сколько радости, когда сам! Кольцов после охоты всегда добрый. Тот уток десятками кладет, а Дуня убил всего раз…

В машину заканчивали грузить детали, предназначенные для ремонта. Геолог негромко объяснял Кольцову:

— …а сколько жаловался, бумажек исписал. Но, сам понимаешь, золото важнее. И труднее там — скальные породы!

— Из верхних горизонтов воду-то нельзя качать? — допытывался Кольцов.

— Железа в ней много, — ответил Геолог. — Ладно, пойду документы заберу.

— Вот так, — подмигнул Кольцов Дуне. — Найдешь подход — и человек к тебе с дорогой душой. Что это принес?

— Жене на зажарку, — небрежно объяснил Дуня.

— Так ты не развелся? Не в общаге живешь?

— Сначала хотел… Да потом…

— Это, — сказал Кольцов. — Да ты поганку стрелил. — Он поморщился: — Брось, чомга рыбой воняет и как доска — не укусишь.

Дуня нерешительно смотрел на остывающую тушку в руках, с болтающейся остроконечной головкой. Он не знал, как быть: Кольцов хорошо разбирался в дичи и пустых слов не говорил.

— Выброси, всех людей в машине искровенишь. Вишь, сколько дроби всадил — в воде потонет. Зачем стрелял?..

Никто не останавливался возле Дуни и не ахал в изумлении — мол, надо же, убил! Проходили мимо, скашивали глаза на ходу, а то и вовсе не замечали.

Помедлив минутку и поглядев на завершающуюся посадку, Дуня широко размахнулся и бросил чомгу. Она упала далеко в кусты. Шофер достал из куля вяленую форель и принялся жевать. Дуня вскарабкался в каркас. Он сел в самый угол и отвернулся.

— Зеленый ты, — подошел к нему Кольцов. — Как три рубля. Поумнеешь. Жизнь, она свое докажет.

Когда мотор замолк, шофер сказал:

— Приехали, господа, вылазь.

Володя спрыгнул с подножки на землю и, разминая ноги, обошел машину вокруг. Всякие трубки и концы свисали из-под мотора до самой земли и были покрыты толстым слоем жирной от масла пыли.

— Ну хоть до поворота, а? — свесился из кузова Фишкин.

— На черта мне шланги рвать? — возразил шофер. — Ты сперва дорогу сделай… Пешком дойдете.

— Правильно, Палыч, с нами только так и надо, — будто даже обрадовался Фишкин и с готовностью полез через борт.

По его красному опухшему лицу никогда не поймешь, серьезен он или придуривается.

— Что ему людей жалеть — он машину жалеет, — сказал Осип Михалыч.

Слова эти предназначались лесничему, который выделил рабочим ветхий ЗИЛ, а новенький ГАЗ-66, что идет по любому бездорожью, оставил в гараже. Володя понимал почему — на случай сигнала о пожаре — и был согласен с лесничим. ГАЗ-66 предназначен тушить пожары — на нем бак с водой, помпы и все такое, он должен находиться всегда под рукой. Нельзя же на танке в соседнее село за картошкой ездить — вдруг тревога? Некоторые этого не понимали, им было лень Четыре километра пройти пешком, и спорили с начальством. А с начальством не нужно спорить — у него и власть, и образование.

Володя протянул руки, и Осип Михалыч передал из кузова топоры. Но потом на землю спрыгнули Фишкин с Санькой, и остальной груз он стал передавать им. А Володя зря стоял у борта, стараясь встретиться глазами с Осипом Михалычем — тот будто не замечал его. Тогда Володя отошел к шоферу. Он нагнулся и сказал, чтобы никто не слышал:

— Сегодня за нами будь к двум часам.

— Мне все равно, — сказал шофер. — Хоть совсем не работайте.

— Покурим, — сказал Осип Михалыч, когда Володя взялся проверять инструмент, — торопиться некуда.

— Да, куда торопиться-то? Успеем еще, — подхватил Фишкин.

Володя не стал возражать и присел на обочину, где собралась подчиненная ему бригада: Осип Михалыч, Фишкин и Санька. Как все, так и он. Противопоставлять себя значит наживать врагов, дядька об этом правильно сказал. А враги тебя могут так зажать, что не только вверх пробиться, но и вздохнуть не сможешь, — тут будь настороже, как на погранзаставе. Дядька видел жизнь, он врать не станет, потому что умные люди не врут.

Когда гул машины стих далеко за деревьями, стали разбирать инструмент. Осип Михалыч взял топор из общей кучи. Фишкин тоже взял топор и отошел в сторону. Володя посмотрел, как Санька пыхтя возится с бензопилой, и подошел к нему.

— Пупок развяжется, дай-ка… — сказал он.

Санька без слов подчинился, а он, чтобы не резало плечо, стал подкладывать свернутый носовой платок.

— Эх, разве так пилу носят? Кто же так пилу берет? — засмеялся Фишкин. — Ты руку сквозь просунь, сквозь!

Володя попробовал — совсем другое дело. Стало удобнее, и в освободившуюся руку можно взять канистру с бензином.

— Ты, Фишкин, просто гений! — пошутил Володя и зашагал вперед. Оставшиеся два топора достались Саньке.

Как всегда ранним утром, идти было очень хорошо. Потому что солнце приятно грело спину; потому что август в лесу — очень красивое время; потому что сегодня по дороге еще никто не прошел, ты — первый, а ничего нет приятнее, чем быть первым.

Время от времени Володя оборачивался и осматривал их маленькую колонну. Эту привычку он привез из погранвойск: бригадир, как и старшина, отвечает за порядок в коллективе. А с него спрос еще строже: молодой, только что из армии и сразу в начальство. Тут в лепешку разбейся, а не дай повода о себе пересудов устраивать — что не справляется, мол. И он часто оглядывался, не отстал ли кто, все ли в сохранности.

А еще он всматривался в полутьму между деревьями, потому как знал, что среди тишины, среди благополучия может случиться такая неожиданность, что ахнешь. Не военная, конечно, здесь все же не армия, — безопасная неожиданность. Например, возле ручья неделю подряд они вспугивали глухаря: черного, большого, с красными глазами. Он ошарашенно вырывался прямо из-под ног и долго летел по просеке, шурша крыльями. Или лось из кустов выскочит — со здоровенными рогами, полтонны мяса — и испарится тут же. «Кого только в лесу нет, чего только не случается, — подумал Володя, — а все потому, что здесь свои законы и изменить их так же трудно, как и всякие другие законы».

За поворотом дорогу пересекала канава. Санька с ходу, не останавливаясь, перемахнул через нее, а Осип Михалыч и Фишкин перешли по дощечке. Осип Михалыч — быстро и ровно, Фишкин — кренясь на один бок, размахивая руками и матерясь, — дощечка прогибалась и стреляла фонтанчиками сухой гнили. Володя был тяжелее всех — рост метр восемьдесят, да еще пила с канистрой. Он разбежался и прыгнул через гнилую дощечку. На противоположной стороне рос мухомор, нога скользнула по нему, и, чтобы не упасть в яму, пришлось схватиться за нависшую над траншеей березу. Выпущенная из рук пила глухо звякнула о камень.

— Начальник-то тебе икру выпустит, — сказал Осип Михалыч, — шин запасных нету.

— Целее целого, — ответил Володя.

Он поднял пилу, осмотрел плоскую, сверкающую, как кинжал, шину, потом глянул на березу, и в голову пришла интересная мысль. Она и раньше приходила, но он откладывал ее на потом. Как всегда бывает: уехать, принести, сходить, приколотить — все когда-нибудь. А ведь живешь-то сейчас, нужно сейчас! А потом будет или поздно, или не нужно, потому что «сейчас», когда нужно, пройдет.

Пораженный такой простой мыслью, Володя завел пилу и, примяв у подножия поросль, поднес к стволу шину с жужжащей цепью. Как из сифона газировка, с визгом брызнула сверкающая струя опилок.

Фишкин первым догадался, для чего нужна береза, и с жаром взялся помогать.