Если так, то я тебе с удовольствием напомню, как всё это было и что ты мне потом написала, потому что есть что вспомнить, черт побери! Хочется клясть всё подряд: и расстояние, и время, и случайности, и решения, и тебя, противный пёсик, тоже. Когда читаешь спрятанные среди бумаг в ящике стола письма, самые обычные, которые приносит почтальон. Когда находишь на жестком диске старые, припорошенные спамом мейлы.
Теперь к делу. Может, А. З. писала письмо из Венеции? Известен факт ее пребывания там, но до сих пор никто не анализировал деталей. Я понимаю, что представленный в стихотворении пейзаж не напоминает Венецию (действительно, где там увидишь верхушки деревьев или автомобили?), но всё зависит от того, как на это посмотреть, какой мы найдем ключ к интерпретации. Если вспомнить о ее просто-таки монашеском отношении к сохранению тайны, то такая шифровка места найдет оправдание. Кто-то видит каналы, она видит верхушки деревьев, когда поднимает голову в малопосещаемом районе гетто, что мы можем расценить как свидетельство исключительной впечатлительности и намек на (да, да, очень даже возможно!) еврейское происхождение адресата. А еще мне приходит в голову, что еврейство может оказаться очередным звеном шифра, потому что, по сути дела, речь идет об инаковости, исключительности, невыразимости объекта. Автомобили могут быть намеком на перемещение в пространстве, а в строке «нет тебя – нет смысла» ты наверняка отметила тот факт, что объект рядом с ней отсутствует, в противном случае зачем писать письма? А автомобили, гонка, взгляды, «не могу без секса» – здесь даже Фрейд не нужен, чтобы удостовериться в этом. Речь явно идет о неудовлетворенных влечениях. Как и кое у кого из известных мне особ, которые боятся разбудить сонного пса.
В том отеле в Венеции вечер опустился как-то неожиданно, помнишь? Ты подошла к двери, комнату освещала только неоновая лампочка из ванной, ставни были закрыты, за окнами догорал остаток дня. Ты тогда сказала: «Что-то я не пойму, о чем они написали? Можешь прочитать? Мне кажется, что здесь не всё в порядке». А что не в порядке? Номер хороший, постель удобная, в ванной комнате итальянский мрамор, к тому же приятно-исправный wc – water closet, можно было сразу убедиться, что эта аббревиатура означает, над головой – хрустальная (хотя кто ее знает, может, имитация?) люстра. И сразу, признаюсь, у меня проскользнула мысль: «У этой женщины всегда сомнения. И проблемы с иностранными языками. Ну написали там что-то, и что? Надо радоваться вечеру, венецианскому воздуху, в котором попахивает гнильцой и традициями, в котором слышны крики с балконов из соседней Вероны. Здесь надо наслаждаться вкусом губ, устриц, вина». Моими мыслями управляло пока еще вожделение, не любовь, любовь стерегла за углом обветшалого дома. Ты стояла на своём: «Если я не ошибаюсь, здесь что-то должно быть, кроме завтрака и постели». Потом ты успокоилась. Никудышная спутница во время экскурсий, ты всегда засыпала как ребенок, на своей половине кровати, обложенная мягкой баррикадой подушек. Во всяком случае, ты была рядом, никуда не уходила, и тебе можно было простить всё, даже детскую наивность. Даже страх, который на тебя нагоняли надписи на стене, персонал паркинга, официант. Было от чего тебя защищать. Вести за ручку, укрывать шалью плечи, покупать бижутерию, тащить чемоданы, ориентироваться по карте. И всё – за одну лишь возможность смотреть на твой сон, птичка, на линии твоего тела под простыней. Помню, как сейчас помню, никогда не забуду. Ни Венецию, ни Борное Сулиново. Интересно, а у А. З. был такой же багаж?
Не знаю, я подумаю об этом стихотворении, покопаюсь в здешних архивах. Давай продолжим переписку, разница во времени затрудняет телефонные звонки. Твой голос всё так же сладок? Стоит проверить, может, я и позвоню. Нет, не сегодня. Разница во времени всё-таки сдерживает меня. Да и разница времен – тех, что были, и нынешних.
P. S. Рад, что твой интерес ко мне еще не угас, дорогая.
А…
Я вовсе не собиралась вспоминать наши поездки. А тут вдруг образ Венеции. Понятное дело, записанный в твоей памяти в какой-то извращенной, гротескной форме. Да, соглашусь, были у меня страхи, связанные с путешествием. Признаюсь, в тот самый памятный вечер я была уставшей. И что же оказалось утром? Разве предчувствие подвело меня? Утром оказалось, что, в сущности, завтрак там едят в пижаме и практически «в постели»: ты еще спишь в своей кровати, а на нее чуть ли не садится кто-то другой со своими колбасками и яичницей. За нашей дверью находился обеденный зал, и с самого раннего утра слышался стук приборов, и всё это несмотря на попытки официанток бесшумно обслужить гостей. Я слышала, как разливают кофе по чашкам, как расстилают скатерти, не говоря уже о каскаде звуков, который вызывало складывание на тарелках вилок и ножей. Помнишь? О сексе в таких условиях не могло быть и речи. «Не могу без секса» – без секса такие поездки теряют смысл, можно, наверное, и так понять нашу (потому что я вижу, что ты принял вызов) Поэтессу. Мне это пришло в голову, когда я читала твое письмо. Возможно, ее письмо-стихотворение – это такая условность, игра с кем-то, кто засыпает на своей половине постели? Может, предположение об отсутствии рядом с ней адресата ее послания ложно? Люди так часто чувствуют себя чужими друг другу, что достаточно выйти в ванную, отвернуться, остановить взгляд на человеке, проходящем рядом с твоим столиком в кафе… Каждая секунда таит измену. Приходя, мы удаляемся со скоростью 60 секунд в минуту, а в каждой минуте – смерть и уничтожение. Любовь и смерть в Венеции.
Да, дорогой, так было с нами, добавлю строчку из А. З.: «Ты всё еще почти здесь», а вместе с тем тебя тут больше нет, имена и прозвища, «пёсик» не сдержат отчуждения, чудес не бывает. Сняться на всех знаменитых мостах мира, бросить монеты во все фонтаны, а потом – отъезд, ждет работа. А в отеле я почувствовала, что мерзну из-за отсутствия у тебя интереса ко мне. Можно было потребовать сменить номер, надо было только внимательно прочитать текст на двери. Не пренебрегать моими страхами. Можно было развалить баррикаду из подушек, выбросить в окно секундомеры, спрятать в чемодан повязку для сна, откупорить бутылку вина, прочесть вместе со мной каждую надпись и все рекламные проспекты гостиницы, меню и ценник мини-бара. Надо было проникнуть в меня со взломом. Интерес к человеку – вот лучший афродизиак. Теперь я могу признаться в этом. Когда мы далеко друг от друга, в географическом смысле. В разных местах биографии. Плывущие по течению карьеры.
Давай не будем больше об этом. Напиши честно, ты подбросил Венецию в виде приманки или считаешь ее вполне продуктивным вариантом? А то я в последнее время что-то всё больше о Стамбуле думаю.
Любимая Б,
а может, я всё-таки заслужу обращение «пёсик»? Как в прежние годы, снова вернусь к поездкам на конференции. Присвоение мне звания «пёсика» было для меня тогда важнее защиты диссертации. Помнишь породу? Ту, что ты придумала для меня? А какую придумала себе, помнишь? Мы должны встретиться, выпить. Посмеяться? А почему бы и нет? Тряхнуть стариной, вспомнить, как мы были спаниельчиком и пудельком; это ничего, что попахивает мезальянсом пород. Духáми и макаронным соусом. Мне этого очень не хватает. Обычно каждый день приходится надевать на себя маску научного работника, сохранять лицо, разыгрывать из себя важную птицу. А с другими женщинами у меня никогда не было до такой степени всё хорошо, чтобы стать спаниелем. В устах других женщин это звучало бы тривиально, глупо, банально. И если есть что вспомнить, так это только перепалки с тобой. Это у меня вошло под кожу, осталось внутри. И этому я радуюсь, почесывая выгоревшие волосы.
Стамбул? Плоско. Ты выбираешь самые легкие места из наших с тобой трасс, и, если я ничего не путаю, А. З. тоже там была. Не так долго, как в Венеции, но всё же… Воспоминания о больших городах как нельзя лучше подходят к Стамбулу. Пыль, бросаемые украдкой взгляды. Мне это напоминает пару, которую ты разглядывала ну точь-в‑точь как агент разведки. Да, людей там было мало – поздняя зима? ранняя весна? – большинство ходили с путеводителем, а потому во встречах с одними и теми же лицами в главных туристических точках не было никакой метафизики. Мы снова без секса, потому что ты после перелета заснула на полуслове, а по утрам не у всех получается любовь, а здесь еще и они – американский бизнесмен (по крайней мере так он выглядел), а с ним парень из местных, видимо, гид. В несезон можно позволить себе и персонального гида. Ну вот, уже вижу, как ты улыбаешься. Я не это имел в виду. Ладно, согласен, парочка выглядела подозрительно. Паренек кокетничал, а в ресторане подготавливал почву для вечера, злоупотребляя словом “really?”, когда хотел выразить свое восхищение партнером, хотя иностранный объект изрекал банальности, а то и вовсе молчал. Несомненно, было у них намерение пойти в клуб – из тех, что начинали свою работу в полночь, – а может, и сразу в постель. Сейчас я признаю́ твою правоту. Все улики налицо. Так почему же ты при всём при этом не пропиталась той атмосферой, не испытала возбуждения? Почему сама не предложила аналогичный сценарий? Почему в тот вечер мы не пошли ни в клуб, ни даже в баню? «Вон ром-баба, давай возьмем на десерт бабу» – и ты ела, вылизывая крем из середки, противный поросеночек, так вылизывала, что у меня аж мурашки по спине побежали со скоростью реактивного самолета, потому что ты тут же придумала еще одну пытку – примерку курток. Продавец безнаказанно прикасался к таким твоим местам, которые для меня были запретными. То тебе ислам, видишь ли, мешал, то ты обязательно находила какую-нибудь другую помеху. Ты всегда держала меня на расстоянии, выдавала себя гомеопатическими дозами, как яд, как дорогое благовоние, как выделяли при коммунистах валюту для загранпоездки.
