— Мы всю ночь смотрели кино, только что встали, из дому даже не вылезали еще.
Что хорошо в нашей блядской жизни — бывает достаточно пустяка, чтобы отвлечься.
Роберта вскрыла первое письмо — там оказался счет за коммунальные услуги, — и нам пришлось выслушать длинное выступление на тему о счетчике, который нельзя подкрутить, потому что он висит на площадке.
Я вздохнула.
Тебе и впрямь получшало, Роберта…
Соня, как заведенная, стряхивала пепел, не отрывая взгляда от окна, и не слушала.
Роберта разорвала второй конверт, и тут Соня взорвалась:
— Вот сволочь! Назначает встречу на три часа, требует, чтобы я не опаздывала, потому что у него, видите ли, нет времени меня ждать, а сам не является, но я не буду тут торчать, как зайка, весь вечер…
Соня заткнулась, потому что все мы уставились на побледневшее лицо Роберты. Она застыла как истукан, зажав в пальцах фотографии. Кэти наклонилась посмотреть — реакция оказалась мгновенной и более чем странной: она сблевнула, из горла вырвалась темная струйка и звучно шмякнулась на пол.
Роберта даже не повернула головы в ее сторону: она уронила снимки на стол и нервно хохотнула — у каждого своя реакция…
Мы с Мирей и Соней придвинулись поближе, чтобы посмотреть.
Не то, что я видела в кабинете Королевы-Матери, но сюжеты те же. Мирей и Соне понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, что есть что и что кому принадлежит. Роберта кинула нам записку — изящный почерк с наклоном вправо, затейливые завитушки на заглавных буквах…
"Посмотри хорошенько, что случается с маленькими сучками, вроде тебя, и помни: ждать недолго, ты — в моем списке… До скорого".
Соня схватила конверт с полным адресом Роберты.
Появились Матье и Саид — руки в карманах, рожи довольные, веселые, как будто всю дорогу обменивались непристойными шуточками. Матье снял куртку, повесил ее на спинку стула Кэти. Соня заметила:
— Вы, похоже, довольны жизнью?
— Да вроде жаловаться не на что…
Она кивнула на лежавшие на столе фотографии.
— Сейчас мы вас "приземлим"…
— Осторожно, ты вляпался в блевотину…
Я сказала это, потому что Матье и вправду вляпался — хоть лужица и была небольшая…
Вторник, 12 декабря
16.00
— Пусть нарисуется, сволочь, я ему плюну в рожу… молча… И больше ни слова о нем при мне!
Вот так: разговор о чем-то другом, и вдруг — всплеск эмоций, мгновенный выброс адреналина в кровь, проклятия в адрес Виктора.
— Скажи, в Париже вы были вместе?
— А ты что, нашептать кому-то хочешь?
Мы сидели в ее крошечной белой кухне, собираясь расчленить блок травки. На электрической конфорке грелся нож, жалюзи были закрыты для конспирации. Да Мирей их вообще никогда не открывала — даже если не делала ничего противозаконного. Что вы хотите — квартира-то на первом этаже, кто угодно может остановиться и заглянуть с улицы…
Она потерла переносицу, как будто у нее защипало в носу, и вернулась к разговору на излюбленную тему:
— В башке у человека, который не ширяется, никогда не изменяет подружке и никогда не врет, может много чего булькать. Но уж если все это ебнется — мало никому не покажется…
Мирей встала, проверила нож и достала из ящика чистую тряпку, чтобы удобнее было направлять лезвие. Она вбила себе в голову, что должна убедить меня в виновности Саида. Вообще-то, это был просто повод поговорить о нем — что-то в этом парне влекло ее и тревожило.
Мне слегка поднадоела эта бесконечная туфта, и я сказала:
— Греют, кстати, не нож, птичка моя…
И разлила по стаканам липко-сладкий портвешок, который Мирей брала в арабской лавочке в подвале своего дома по тридцать франков за бутылку.
Мирей всегда сооружала на голове строгий маленький пучок — этакая девочка-умница, балеринка с тонкой шейкой. Она собрала крошки на листок и протянула мне, чтобы я свернула косячок. Потом начала развешивать дозы на крошечных, с малюсенькими позолоченными гирьками, весах. Как девочка, играющая в магазин…
В ставни постучали, и я открыла дверь Жюльену — он заранее предупредил, что заберет свою часть товара (цены Мирей были вне всякой конкуренции). Жалюзи поднимались и опускались автоматически, достаточно было нажать на кнопку, вот только происходило это с гребано-замедленной театральностью — так ползет вверх занавес над сценой.
— Вы уже знаете про "Аркаду"?
Жюльен храбрился, но глазки бегали, страх в них плескался.
— Они приходили… Все сожгли… Пожарные только что уехали… Я оттуда…
Мирей весело оскалилась:
— Ты там был?
— Ну да, и Саид, и я, и Гийом, и Матье, и Соня… Все были.
— Их мы видели тогда вечером?
— Да не знаю я, они все на одно лицо… Босса точно не было, так, шелупонь всякая… Работали очень спокойно — заранее все спланировали, организовали… Ничего не скажешь — профессионалы…
— Внутри кто-то был?
— Нет, они всех вывели. Потом вылили горючку, бросили спичку, запрыгнули в машину и — аля-улю…
— А легавые что, в жмурки играют?
— Один клиент сказал Соне, что полиция вмешается только после того, как люди мадам Ченг сделают всю грязную работу. Зеленый свет дадут с самого верха… Мы не все знаем… Но они точно между собой сговорились… Когда легавые приехали, у них на рожах ни злости, ни удивления не было. Как будто так и надо…
— И вы ничего не сделали?
С момента прихода Жюльена я не промолвила ни слова, но тут разозлилась и взорвалась:
— А чего ты от них хотела? Что там защищать? Все принадлежит Королеве-Матери, а ее три дня никто в глаза не видел… Ввязаться в смертоубийство ради гребаного бара, где даже дерьмо и то чужое?!
Жюльен подлил масла в огонь:
— Да мы и не потянули бы… Чего уж там говорить… Они нас почти закопали… Видела бы ты…
Мирей вернулась к своим весам.
— Новые хозяева, мать их… Вы бы уж сразу легли под них…
Тон был презрительно-высокомерным — так разговаривают женщины, жалуясь, что дорогой мало зарабатывает, хотя сами они вообще ни черта не делают.
Я все глубже погружалась в тишину. Все безысходно. Запутано. Необъяснимо. Я тонула, на меня накатывал смутный страх, я чувствовала что-то, чего не могла видеть, в горле стоял комок томительного ужаса, и, стоило ему шевельнуться, ужас литрами сочился из пор.
Закономерное поражение, начало маленького Армагеддона.
17.00
Пройти надо было всего несколько шагов — далеко мы не ходили. Вскарабкаться по трем лестницам, пересечь две улицы. Жюльен скрутил себе косяк на дорожку, и мы вышли.
Отправились к Матье. Жюльен уже несколько дней жил у него.
Мирей собиралась с нами, мы уже стояли на тротуаре, но тут зазвонил телефон, она задержалась на несколько минут, потом вышла сказать, что остается, потому что "кое-кто должен прийти, так что увидимся потом". Все вокруг напоминало мне декорации брошенного киношниками павильона. Покосившиеся дома пугают, их как будто забыли снести после съемок, в которых я не участвовала. Голос Жюльена доносился откуда-то издалека.
Улица Пьер-Блан в самом ее начале выглядела до безобразия нормальной. Странно, но я вдруг вспомнила, по какой-то дикой ассоциации, как выглядели на фотографиях ноги девушек — ни одной раны. Сотни раз я бегала по этой улице — все на месте, и невозможно поверить, что здесь произошло нечто из ряда вон выходящее.
Мы долго стояли на холоде, засунув руки в карманы, не зная, что сказать друг другу.
Обгоревшая, оторвавшаяся, болтающаяся вывеска, входы с обеих сторон, пол, засыпанный мусором. Столько потрав за такой короткий срок… Стекла полопались и вылетели от жара, банкетки обуглились, бар почернел и осел.
В конце концов я сказала:
— Не слишком красиво…
Жюльен, успевший взять себя в руки, съехидничал:
— А банкет в разгаре…
Пожав плечами, он отвернулся от "родного пепелища" и произнес нечто вроде эпитафии:
