– Думаю, и впрямь оттого, – твердо сказал Богдан и взглянул старому другу и руководителю прямо в глаза.

Мокий Нилович тяжело вздохнул. Отвернулся.

– Смотри, Богдан, – тяжело проговорил он. – Тебе работать, тебе жить…

– Смотрю, Раби Нилыч, – сказал Богдан. – Еще как смотрю. Во все глаза.

– Ну, ладно… – недоверчиво пробормотал цензор.

– Всего вам доброго, Мокий Нилович.

– И вам с супругой. Творч усп<Переводчикам уже неоднократно приходилось отмечать то, что при неофициальном общении многие ордусяне, особенно работники оборонных и человекоохранительных структур, да и просто те, кто постоянно и сильно занят, широко пользовались устными сокращениями; например, безупречно вежливое ордусское обращение низшего к высшему – “драгоценный преждерожденный единочаятель” частенько редуцировалось до “драг прер еч”. Данная фраза значит, что Мокий Нилович желает своему бывшему подчиненному творческих успехов. Трудно не согласиться с его постановкой вопроса. Честное служение обществу – работа не менее творческая и тяжкая, а подчас и столь же трагически противоречивая, даже безысходная, сколь, например, работа честного литератора; оно ровно так же чревато непредсказуемостью результатов пусть даже самых искренних усилий и так же вызывает то необоснованные восторги, то фатальное непонимание. >, Богдан. Звони иногда.

– Обязательно. Может, и в гости заеду.

– Непременно заезжай.

– Спасибо вам за все, Раби.

– А вот это ты брось, – сердито сказал Великий муж и сам открыл Перед собою дверь на лестницу.

Ханбалык, Дашалар, харчевня “Собрание всех добродетелей”,

22-й день первого месяца, первица,

около трех часов дня

– Празднество обещает быть удивительным, – веско сообщил Багу Кай Ли-пэн и отправил в рот тонкий ломтик “сунхуадань” – особым образом приготовленного утиного яйца, которое сырым долгое время выдерживают в смеси соломы и глины, после чего получившийся продукт распада, полупрозрачную темноватую сферу белка с черным шариком бывшего желтка в центре, освобождают от скорлупы, режут ломтиками и подают на стол; изысканнейшая закуска! Баг очень любил сунхуадань. – Приготовлены совершенно новые шутихи, так что зрелище будет небывалое, да. Я видел в нашем Управлении списки – это, знаешь, еч, что-то особенное: один “дракон длиною в двадцать шагов<У X. ван Зайчика здесь сказано “бу”. Китайский метрический бу – дословно “шаг”, равен в настоящее время 1, 6 м. >, мерцающий пятью цветами в небе в течение получаса”, чего стоит! – процитировал Ли-пэн по памяти.

Приятели сидели в уютном трапезном зале на втором этаже харчевни “Собрание всех добродетелей”, одном из многих ханбалыкских заведений подобного рода, где главным номером кулинарной программы была знаменитая ханбалыкская утка. Кай расстарался и заказал столик заранее, за целую седмицу, как и было принято в “Собрании”. И вот пышущий здоровьем улыбающийся повар в ослепительно белом халате вывез из ведущего в кухонные помещения коридора и подкатил к трапезничающим особый столик с металлической крышкой, дождался, пока две миловидные ханеянки в правильном порядке расположат на его поверхности большое блюдо и целую утку – специальным образом обжаренную, истекающую жиром и издающую вызывающий слюнотечение аромат, – и, не медля более, приступил к священнодействию: с удивительным проворством и точностью стал нарезать птицу на непременные сто двадцать частей, включая сюда лапки и клюв. Большой нож, легко постукивая, сверкал в опытных руках умельца, и утка постепенно переходила из состояния тушки в веер аккуратно разложенных на блюде аппетитных, почти одинаковых по размеру ломтиков.

– Еще бы! Такой повод, – кивнул Баг, внимательно наблюдая за поваром: любое мастерство вызывало у ланчжуна глубокое уважение. – Вообще, я заметил, Ханбалык просто кипит. Очень много всего нового. Здорово, просто здорово.

– Ну… да, – с плохо скрываемой гордостью кивнул Кай: коренной житель Восточной столицы, он искренне любил Ханбалык и, как не раз признавался Багу, никогда не смог бы с ним расстаться. Даже если и уезжал ненадолго, по служебной надобности, то уже через пару дней начинал тосковать по родному городу; а перспектива оставить Ханбалык насовсем и вовсе ужасала могучего жизнелюба Кая: нет, никак невозможно! – У нас нынче есть буквально все. Все чудеса света – кроме пирамид. Да и зачем, скажи, нам тут какие-то пирамиды, коли есть много чего другого, вообще ранее неслыханного. Да ты же видел, еч, знаешь.

И то правда: вот только что, буквально полчаса назад Баг действительно видел – очередную жемчужину в драгоценном собрании диковинок Восточной столицы. Звалась она Сююань, “Парк отдохновения”, и располагалась в стенах сыхэюаня – старинной ханбалыкской усадьбы – семейства Ли.

Сыхэюани составляют костяк старых ханбалыкских построек – за исключением княжеских хором, дворцов и храмов, разумеется. Традиционные жилища городских ханьцев, следующая и основная ступень после непритязательных домишек в хутунах, сыхэюани представляют собой семейные, родовые гнезда, обнесенные с четырех сторон неизбежными глухими стенами, с единственным главным входом – воротами, над коими, как правило, висит черная лаковая доска, на которой крупными иероглифами выведено название: “Усадьба семьи Мао”, “Усадьба семьи Чжан” и так далее; нередко, правда, можно видеть и нестандартные надписи вроде “Убежища Отшельника Да-би” – если кто-то из членов семьи благодаря своим дарованиям или заслугам на государственном поприще достиг широкой известности, то сыхэюань мог получить имя и в его честь; в таких случаях любят пользоваться литературным псевдонимом прославившегося.

И посейчас многие старые семьи продолжают жить в своих родовых гнездах – за низенькими воротами, за которыми злых духов, умеющих, как это ведомо любому образованному человеку, двигаться только по прямой, встречает защитный экран; в двухэтажных постройках, расположенных вдоль окружающих сыхэюань стен: сзади, в самых высоких и почетных – старшее поколение, а прочие – в боковых, пониже, но тоже весьма уютных.

Однако жизнь идет вперед, и некоторые обитатели сыхэюаней ныне предпочитают традиционному покою и уюту родового гнезда новые, благоустроенные квартиры в современных домах. Иным семействам Небо не ниспослало обильного потомства, и в таких полупустых, а то и вовсе пустых сыхэюанях, по распоряжению все того же Решительного Лю, стали, откупив усадьбу у потомков, создавать семейные музеи – если род был чем-то славен, или же небольшие постоялые дворы, насельники которых за небольшую плату могли полностью погрузиться в мир покойной и патриархальной жизни несуетного старого Ханбалыка. Некоторые не лишенные деловой хватки хозяева – а ханьцы, по наблюдениям Бага, почти все склонны к предпринимательству – открывали в своих сыхэюанях мастерские, небольшие школы боевых искусств, а вот последний из рода Ли открыл в своем сыхэюане… действующий музей отхожих мест.

Да, прав был Кай Ли-пэн, когда пророчил: удивится Баг. Баг и впрямь удивился: надо же – “Парк отдохновения”, и в каком смысле! И не только он удивился. Один из любопытствующих, вошедших в сыхэюань семьи Ли следом за ними с Каем, – по виду житель юга Цветущей Средины, – прочитав поясняющую вывеску, вытаращил глаза и не сдержал возгласа: “Во цао!”<Переводчики, следуя иероглифам, склонны интерпретировать это как “Рядом с таким талантом, как имярек, даже Цао Цао отдыхает”, где Цао Цао (155-220) – видный политический деятель, военачальник и поэт китайской древности. Что-то вроде нашего “вот это да!” или “ух, ты!”. Возможно, если бы ван Зайчик привел другие иероглифы, интерпретация возгласа была бы и иной, именно такой, как мог бы подумать искушенный в китайском языке читатель, однако же эмоциональный смысл ее от этого совершенно не изменился бы. >; Баг повел себя сдержаннее, кричать не стал, однако же с трудом совладал с лицом: челюсть так и норовила отвалиться. Наблюдавший за ним Кай лишь посмеивался тихонько и приговаривал по обыкновению “ну… да, ну… да”.