Почти сразу после: “…принимать такие подарки! Иначе в Поднебесной непременно случится большая смута…”

И почти в самом конце: “Еще Конфуций учил: “Любишь кого-то – так разве можно не утруждать себя ради него? Предан кому-то – так разве можно не наставлять его?”<“Лунь юй”, XIV:7. > Сердце мое готово разорваться от горя…”

Все.

– И разорвалось… – медленно проговорил Богдан.

Он весь будто смерзся, оледенел.

– Ты понял? – почему-то шепотом спросил Баг.

– Дворцовый служитель сказал, что этим летом Тайюаньский хоу, императорский племянник, юаньвайлан Чжу Цинь-гуй принял ислам. А седмицу спустя его младшая жена умерла под грушевым деревом от сердечного приступа. И кисть в ее кабинете была в свежей туши…

– Точно?

Богдан повернулся к Судье Ди. Степенно, даже несколько торжественно подошел к нему и отвесил низкий поклон. Кот открыл второй глаз, дернул ухом и снова зажмурился. Церемония явно показалась ему вполне уместной.

– Если мы когда-нибудь и уразумеем, что тут творится, то только благодаря тебе, хвостатый преждерожденный, – сказал Богдан.

Судья Ди в полном довольстве зевнул, потянулся и повернулся на другой бок, обратив в сторону Богдана мягкий белесый живот.

Кот был уже даже не нойон. Кот лежал с таким видом, будто выкинул последние три шестерки в финальной игре улусного соревнования по игре в кости и теперь любое поклонение, любая лесть в сопоставлении с его небесноталантливыми деяниями – ничтожно малы.

– Это частное письмо, – сказал Богдан. – Завтра же, на приеме, мы должны его отдать юаньвайлану Чжу.

– Ты думаешь, он поверит, что мы его не читали?

– Мы и не станем лгать императорскому племяннику. Конечно, читали, иначе не знали бы, кому его вернуть. Но мы ничего не поняли. Какие-то жуткие семейные проблемы. Нам очень жаль, мы искренне соболезнуем…

– А ты правда ничего не понял?

– Еще не знаю, – медленно проговорил Богдан. – Ладно. У меня тоже масса новостей, но хоть час-два они могут потерпеть, я надеюсь. Уже половина восьмого. Твой приятель Кай столик на восемь заказал, бек будет ждать… да он еще и с любимым старшим внуком по главной жене… А Фира, верно, и теперь уже меня ждет. Давай-ка, Баг, через пять минут…

В дверь постучали. Резко, властно.

Судья Ди резко поднял голову и коротко, тревожно прошипел, выпустив и сразу спрятав когти; коротко хрустнула царапнутая обивка дивана. Богдан непроизвольно сунул листок письма в карман порток.

– Кто это еще? – с недоумением проговорил Баг. – Войдите!

И они вошли.

Один за другим. Звеня оружием. Четверо могучих стражей Восьмикультурной Гвардии в полном боевом облачении – в блестящих кольчугах чуть ли не до колен, шеломах, бармицах да расшитых плащах, с суровым седоусым вэем<Вэй – не очень понятно, какое именно воинское звание здесь имеется в виду. В современной китайской армии данный иероглиф входит и в термин “лейтенант”, и в термин “капитан”. > во главе. Судя по форме и нашивкам, они были из Полка славянской культуры.

Напарники в полном недоумении уставились на это явление.

Вэй же, в свою очередь, поглядел на Бага, потом на Богдана – и, безошибочно вычислив того, кто был ему нужен, низким голосом обратился к Багу:

– Драгоценный преждерожденный Багатур Лобо?

От его мягкого южнорусского “г” сердце Богдана (совершенно, надо признать, неуместно в данной ситуации) сладко защемило. Видать, этот чистокровный маньчжур учил наречие у выходца из бескрайних причерноморских степей, столь любезных душе чувствительного минфа.

– Я Багатур Лобо, – отозвался Баг.

Вэй сделал шаг вперед и коротко поклонился.

– Тогда, стало быть, того… – сказал он. – Трошки поспешайте. Пять минуток вам на сборы… – Он подобрался и стал совсем официальным. – Ланчжун Багатур Лобо, по повелению драгоценнорожденного Тайюаньского хоу прошу вас следовать за мной. – Он достал из-под плаща просторный лист плотной бумаги, украшенный мощной печатью. – Вот повеление о взятии вас под стражу.

“Шэн-ян! – радостно выстреливали в ночной зенит лазеры над далеким императорским дворцом. Трепетные слепящие нити, пульсируя и танцуя в глубине небес, обещали ослепительное, лучезарное будущее. – Шэн-ян!”

До великого всенародного празднества оставалось чуть более четырех часов.

Где-то в Запретном городе,

23-й день первою месяца, вторница,

часом позже

Комната оказалась небольшая – три шага<Не совсем ясно, имеет ли в виду автор здесь шаг как меру длины, или же простой человеческий, шаг, для обозначения и тога и другого, употребляется один и тот же иероглиф; однако, судя по приведенным ван Зайчиком размерам, речь идет скорее о мере длины, то есть о 1, 6 метра. > в длину и два в ширину, с плотно закрытыми ставнями окном, под которым на стене был закреплен узкий откидывающийся столик; с узким же ложем вдоль одной из стен. Под потолком неярко, но вполне достаточно светила некрупная, выполненная в виде скромного ханьского фонарика электрическая лампа, бросала мягкие отблески на маленькое помещение, оставляя неглубокую тень по углам и придавая довольно аскетической обстановке странный, вроде бы несвойственный ей домашний уют.

Баг, дымя очередной сигарой, несчетное число раз измерил уже ногами длину места заточения – от толстой, окованной бронзовыми пластинами двери с прямоугольным, затворенным специальной заглушкой отверстием и до окна и столика под ним – мимо ложа, на котором покойно возлежал Судья Ди, туда-сюда. Была еще табуретка, но Баг засунул ее под ложе, чтобы не путалась под ногами.

Удивительное завершение такого необычного дня! Когда в номер, где ланчжун как раз делился с Богданом потрясающими открытиями, сделанными при самом деятельном участии хвостатого фувэйбина, вошли пятеро, наметанный глаз Бага сразу определил: незваные гости не просто из Восьмикультурной Гвардии, они – из особого ее подразделения, именуемого Внутренней охраной. Тому были известные посвященному признаки, в первую очередь в одежде пришедших.

Внутренняя охрана, комплектуясь изо всех восьми маньчжурских полков, представляла собой полк девятый, специальный, образованный полтора столетия назад, в обязанности коего входило то же, что поручалось Внешней охране, Но только в границах Запретного города или в любой другой резиденции императорской семьи. Само собой, случаи человеконарушений в святая святых империи были настолько редки, что пересчитать все хватило бы пальцев одной руки, и Внутренняя охрана в этом смысле давно выполняла функции скорее декоративные. Оттого с течением времени ее обязанности несколько расширились – с некоторых пор чиновник Внутренней охраны, именуемый тунпань, непременно входил в штат любого ордусского посольства – как временного, так и постоянного – за пределами империи; непременный представитель Внутренней охраны был в каждом уезде, не говоря уже об улусах, где такой чиновник (а здесь он звался уже датунпань) располагал целым штатом подчиненных. Все эти люди, будучи прямым императорским оком, неутомимо надзирали за происходящим на местах и за рубежом, докладывая непосредственно тайбао<К сожалению, судить о государственном устройстве описываемой Хольмом ван Зайчиком Ордуси переводчики могут исключительно по редким и далеко не так, как хотелось бы, информативным упоминаниям административных единиц, учреждений и должностей, разбросанным по различным текстам великого еврокитайского гуманиста. И здесь: содержание должности тунпаня или того же тайбао в интерпретации автора нам известно лишь из сказанного выше, но, возможно, некоторый свет на него может пролить то обстоятельство, что обе должности существовали в старом Китае и первая была учреждена (а потом и упразднена) при династии Сун (960-1279), – в обязанности тунпаня (помощника правителя округа с особо широкими полномочиями) входило следить за порядком на местах; тунпань назначался прямым императорским указом и не подчинялся местным властям, напротив – основной его задачей было предупреждение своеволия со стороны крупных вассалов императорского двора. Про существование должности “датунпань” (то есть “большой, старший тунпань”) переводчикам ничего не известно. Что же до тайбао (“старший опекун”), то в Китае это была одна из шести высших придворных должностей, достаточно влиятельная, и занимавший ее чиновник мог существенно влиять на дела управления страной. > Дохулонь Каругин, начальнику Внутренней охраны, сильно пожилому, тихому и низкорослому, но хитрому и по-государственному мудрому маньчжуру в неизменных темных очках без оправы (говорят, у тайбао в последние годы развилась неизлечимая болезнь глаз), который обладал правом беспокоить Сына Неба в любое время суток, коли дело того требовало; часто сообщаемые тунпанями сведения играли решающую роль в принятии существенных государственных решений.