— Меня порадовать?! Нет, это стоит послушать! Мало того что совершает одну глупость за другой, так еще на меня же пытается и свалить! Порадовать… Нет, я, верно, ослышалась. Мне этот автомобиль нужен как рыбке зонтик, как собаке пятая нога!
— Как угодно, Нинусенька, но отказываться от возможности иметь машину я не намерен.
— Как это прикажешь понимать? Это что же — демарш?
— Пусть будет демарш. Машину я в любом случае куплю.
— Только через мой труп! Только через мой труп ты ее купишь!.. Нет, как вам это нравится? — Мама опять рыдает. — Я во всем себе отказываю, лишнюю пару туфель не осмеливаюсь заказать, а он тем временем мечтает о лимузинах! И еще попрекает меня тем, что я послала сестре какую-то несчастную грошовую посылочку!..
Папа уехал в город. Без него мама не позволяет мне кататься на велосипеде. Альму нельзя брать, Михаил Николаевич заругается. Я тихонько выхожу за калитку и поворачиваю в сторону леса. У края поселка дорога делается уже, в колеях появляется трава. Вот и нет никакой дороги, одна только зеленая трава. Лес: деревья до самого неба, пахнет грибами, влажной землей, прелыми листьями.
Орешник… Орехи еще не поспели, совсем мягкие внутри, но все равно вкусные. Под деревьями мох и кусты папоротника с нежными-нежными длинными резными листьями.
Папа говорит, что папоротник цветет один раз в году — в ночь на Ивана Купала. Ровно в полночь… И если кто сумеет сорвать цветок, у того исполнятся все желания…
Ольга Николаевна и мама варят варенье. На печке стоит большой медный таз с отогнутыми краями, от него вкусно-вкусно пахнет вишней. Ольга Николаевна мешает в тазу шумовкой, а мы с мамой сидим на крыльце и чистим ягоды: осторожненько протыкаем шпилькой каждую вишенку и вытаскиваем косточку. Косточку бросаем в миску, а вишню — в кастрюлю.
— Где же она, куда же она запропастилась? Ну, кто видел?
— Что, Ольга Николаевна? Что вы ищете? — спрашивает мама.
— Да газету. Михал Николаич газету оставил, велел почитать. Я ее, верно, на террасе забыла. Верно, на террасе… — Она откладывает шумовку, обтирает руки о штаны и идет в дом.
— Ну что, нашли? — спрашивает мама, когда она возвращается с газетой. — Что, что-нибудь интересное есть?
— Интересное не интересное, а по нашей части. Доклад Лысенко. Мы ведь как-никак агрономы.
— Что вы говорите? Я и не знала. А, ну теперь мне понятно, почему у вас все так прекрасно растет!.. Та же вишня: размером буквально со сливу! А я-то удивлялась: что за чудо?
— Да, Михал Николаич это чудо осенью рубить собрался…
— Как — рубить? Что вы! Для чего?
— Смородину черную вместо нее посадим. Москвичи сейчас на смородину как бешеные накинулись. Витаминов, говорят, в ней много. В большой моде нынче черная смородина…
— Я тоже слышала, но ведь жалко такую вишню!
— Жалко-то жалко, да что поделаешь? Участок не резиновый. Двадцать две сотки. И четверым с него кормиться надо. Так что каждый метрик на учете. Что повыгоднее, то и стараемся выращивать.
— Ольга Николаевна, вы меня извините, конечно, за такой нескромный вопрос, но разве у Михаила Николаевича нету зарплаты?
— Откуда ей взяться — зарплате? Для зарплаты работа нужна. А мы уже который год бездельничаем.
— Хорошо безделье! Что вы думаете, я не вижу? С утра до ночи на участке! От зари до зари…
— Что делать… Без труда не вынешь и рыбки из пруда. Наше счастье, что участок этот есть. От института в свое время получили. Еще когда работали.
— Но отчего же вы?.. Вы меня извините, ради бога…
— Отчего с работы ушли? А как стали за биологов браться — помните? — так и уволились. По собственному желанию.
— Да, я что-то такое припоминаю, — говорит мама. — Процесс какой-то был…
— Вот именно. А мы ушли вовремя и отсиделись тут, как мышки в норушке. Я бы, конечно, не доперла мозгами своими куриными, а Михал Николаич сразу сказал: надо, говорит, Оля, уносить отсюда ноги, покуда голова цела. Мы ведь с ним в этом институте и познакомились… И видите: никто про нас и не вспомнил. Пережили все бури, еще и добра кой-какого нажили — грех жаловаться. И Машку вырастили, и Полину приютили, она в сорок втором еле живая из деревни своей приползла. Там с голоду пухли, а мы, слава богу, и в войну ни одного дня не голодали. Коровы, правда, у нас тогда не было, но козу держали.
— Да, это большое счастье, — вздыхает мама. — Я так половину здоровья в этой эвакуации проклятой потеряла… Если б знала, что меня там ждет!.. Но когда бежали, как сумасшедшие…
— А те товарищи, что остались, — Ольга Николаевна вздыхает, — почти все и сгинули…
— Вы имеете в виду своих сослуживцев?
— Десять лет прошло, а не видно, чтобы кто-нибудь вернулся.
— Да, ужасно…
— Один за другим, будто веревочкой связанные. С тех пор ни слуху ни духу… — Ольга Николаевна наклоняется, подкладывает в печку полешки. — А слыхали, последняя новость? Писатели-то ваши передрались — Вирта с соседом. Того забыла фамилию, Михал Николаич придет, скажет. Вирта ночью, говорят, взял да и подвинул забор на соседскую сторону. А тот утром увидел, давай обратно передвигать. Этот выскочил — не уступает. Сперва так бились, а после за колья ухватились. У одного теперь, говорят, рука сломана, а у другого вся физиономия расквашена.
— Что вы говорите! Сумасшедшие…
— Еще немного, и вовсе искалечили бы друг дружку. Еле разняли… — Ольга Николаевна машет в воздухе шумовкой — отбивается от ос, которые кружат над тазом. — Вот уж действительно, жадность человеческая. Семьдесят пять соток — и все мало. У нас двадцать две, и то, слава богу, на чужое не заримся.
— Боже упаси!.. — соглашается мама. — Этот Вирта, он вообще, вы знаете, очень странный человек. Представьте, иду недавно, смотрю, домработница его у ворот стоит, земляникой торгует. Ну, я думала, в лесу собрала, что ж, женщина бедная, хочет копейку подработать. Нет, — говорит, — это хозяин велит на участке собирать и дачникам продавать, чтобы, значит, и такая чепуха даром не пропала. А как он одет — вы наблюдали? Штаны — заплата на заплате, выцветшие, вытертые, позор! И это человек, который зарабатывает миллионы.
— Да, один из самых богатеньких, — соглашается Ольга Николаевна. — Весь наш поселок мог бы скупить — если б только позволили.
— Ах, знаете, я все-таки не могу успокоиться! — говорит мама. — Как это губить такую прекрасную вишню? Мне вообще любое дерево безумно жалко…
— Да, вишня отменная, — вздыхает Ольга Николаевна. — Низенькая, расти не растет, а от урожая ветки ломятся… С каждого дерева по два ведра ягод снимаем.
Я смотрю на таз с вареньем и вдруг вижу: стенка сарая над печкой дрожит и покачивается, трепещет и как будто вытягивается, вытягивается…
— Что это?..
— Что? Что ты там увидела?
— Сарай… Дрожит… Как будто ненастоящий…
— Это горячий воздух, — объясняет Ольга Николаевна. — Горячий воздух от печки подымается, фата-моргана.
— А он не улетит?
— Кто?
— Сарай.
— Не боись, не улетит! Он к земле прицеплен.
— Ты чисть, чисть давай, — сердится мама, — обрадовалась, рот разинула! Выдумывает всякие глупости.
Ольга Николаевна разворачивает газету.
— О положении в биологической науке… Про науку вспомнили…
— Ольга Николаевна, я смотрю, вы без очков читаете, — замечает мама. — Я так уже ни единой буквы не вижу…
— Это при ярком свете, на солнышке, а так и я уже не очень, — признается Ольга Николаевна.
— Да, но вы все-таки моложе меня…
— С чего вы взяли? По-моему, наоборот, я старше.
— Нет, я знаю, что говорю: не вы старше, а я старше.
— Ну уж!
— Да, можете не сомневаться.
— По детям судя, я старше.
— При чем тут дети? Я довольно поздно родила…
— Сколько же вам, в таком случае?
— Ах, хватает!.. Второго года рождения…
— Ну, а я третьего. Видите, один черт.
— Нет, не говорите, выглядите вы куда лучше моего.
