Литмир - Электронная Библиотека

— Где же ты училась?

— Во втором «г». Я на второй год осталась.

— Второгодница, значит? — хмыкает учительница.

— Ага! — отвечает девочка бойко.

— Ты тоже второгодница? — спрашивает учительница у меня.

— Нет, — лепечу я, — у меня была отсрочка по болезни…

Учительница кривит рот.

— Ладно, отличницы, — говорит она, — садитесь, где есть место.

Место есть только на самой последней парте. Мы проходим через весь класс в угол, все девочки оборачиваются и смотрят, как мы садимся. У нашей парты нет крышки.

— А как тут писать-то будешь? — спрашивает девочка в розовом платье.

— А вот никак не будешь! — передразнивает учительница. — В прошлом году надо было писать! И так сорок восемь человек, так еще второгодниц пихают! Кто пришел в пальто, — продолжает она, обращаясь к классу, — снимите и повесьте на спинку парты. Начинаем урок. Достаньте «Родную речь» и тетрадь.

— А ты чем болела? — спрашивает меня соседка.

— Когда?

— Ну, когда отсрочку дали.

— Тифом, — отвечаю я потихоньку.

— Здорово! — говорит она. — Тифом я еще не болела. Но я, наверно, заболею. Я, знаешь, чего где есть какая болезнь — обязательно заболею. А тебя как звать?

— Света, — шепчу я.

— А меня Тоней. А ты в первом классе где училась?

— Нигде.

— Это как это — нигде?

— Нигде, и все.

— Нигде — нельзя учиться, — говорит она. — Приехала, что ли, откуда?

— Я сразу во второй пошла.

— Сразу во второй? Врешь!

— Ничего я не вру.

— Врешь, врешь! А может, и впрямь такая умная…

— Новенькие, перестаньте болтать! — говорит учительница. — Где ваши чернильницы? Пузырек нельзя! Скажи своей матери, чтобы купила непроливашку. Пишите число и «Классная работа».

— Как писать-то? — спрашивает Тоня. — Тетрадь приладить не на что!

— Приладь на колени!

— Да, скажешь, на колени!.. — бурчит Тоня, пригибается к парте и принимается дуть в чернильницу. — Знаешь, я в прошлом году целую бутылку чернил выпила, — сообщает она мне.

— Зачем?

— Низачем. Просто так… Умереть чтобы. Есть, знаешь, змея такая — укусит, и сейчас умрешь. Гадюка называется. А ты, случалось, хотела умереть?

— Нет, — шепчу я.

Я ей не верю. Она все выдумывает. Если бы она правда хотела умереть, так не стала бы об этом рассказывать.

— Пиши лучше, — советую я, — учительница разозлится.

— Да ей все равно! — говорит Тоня. — Очень, думаешь, мы ей нужны! А на третий год так и так не оставят.

Ее-то, может, на третий и не оставят, а меня на второй вполне могут оставить. Не буду ей больше отвечать.

— У тебя отец есть? — допытывается Тоня.

Я молчу.

— Отец, говорю, есть? Чего молчишь? Язык проглотила? — Она подпихивает меня локтем, ручка у меня в пальцах подпрыгивает, на листе проводится косая длинная черта.

— Смотри, что ты сделала! — Я чуть не плачу.

— Не реви, рева! В отличницы, что ли, захотела? У меня отца нету — отчим. Вообще-то он с матерью нерасписанный живет. У него жена в деревне. Сам рассказывал. Как с фронта пришел, так и засел в Москве. Не дурак — в деревню-то на трудодни ехать. Второй год уже с моей мамкой живет.

— Кто помнит, что называется предложением? — спрашивает учительница.

Все девочки вдруг разом вскидывают вверх руки. Некоторые даже вылазят из-за парты, чтобы вытянуть руку повыше. Мне становится страшно. Зачем они это делают? Учительница стоит у доски, смотрит на них и молчит — не сердится, не кричит. Наверно, они все сумасшедшие. И учительница тоже.

— Мы в бараке живем, — трещит сбоку Тоня. — Раньше общежитие было, а после на комнаты переделили. Наша половина с окном, а у Верки Карповой темная. Так она нам говорит: давайте меняться. Нашла, слышь, дураков! У меня, говорит, четверо детей, а у тебя только трое. А мамка ей на это так ответила, что они теперь и вовсе с нами не знаются. А перегородка-то фанерная, так мы все слышим, как они там сговариваются. Заявим, говорят, что она тут чужого мужика голубит, так ее и вовсе из Москвы выпихнут. А моя мамка…

Я отодвигаюсь от нее на самый краешек парты и пытаюсь не слушать, что она там бормочет.

— Теперь разберем, какие бывают члены предложения, — говорит учительница. — Возьмем предложение: «Маленький мальчик играет в саду». Степанченко, иди напиши на доске: «Маленький мальчик играет в саду».

Тоня вытаскивает из кармана несколько медяков и принимается пересчитывать.

— Слышь, у тебя пять копеек есть?

— Есть.

Мама дала мне шестьдесят копеек на завтрак. С тех пор как кончилась война, бубликов в школе уже не дают, нужно покупать что-нибудь самим.

— Дай мне, а? — просит Тоня. — Не бойся, я тебе завтра принесу. Я нахожу пять копеек и даю ей. Она зажимает деньги в ладонях и принимается позвякивать ими. Учительница спрашивает, какой член предложения будет «мальчик», девочки опять тянут кверху руки.

— Зачем это они? — спрашиваю я у Тони.

— Дурачье! — говорит она. — Хотят, чтобы вызвала.

Наконец звенит звонок.

— Побегу в буфет, — сообщает Тоня. — Возьму чаю с хлебом. Ужас как есть хочется.

В буфет?.. У Луцких в комнате есть буфет, но как можно бежать в буфет?

— Ну, что было в школе? — спрашивает мама.

— Ничего…

— Что значит ничего? Уроки задали?

— Нет.

— Как это может быть, чтобы ничего не задали?

— Не знаю.

— Тут что-то не так, — говорит мама. — Ну-ка покажи тетради. О, господи, очки надо заказывать — ничего уже не вижу… Что это за грязь? Что за пакость?

— Это меня девочка толкнула…

— Какая девочка?

— Тоня. Которая со мной сидит.

— С какой стати она должна на уроке толкаться?

— Потому что у нас крышки на парте нету.

Мама вздыхает:

— Бублик купила?

— Нет, там не продавали.

— Тогда верни деньги.

Я отдаю ей мелочь.

— Только у меня одна девочка пять копеек попросила.

— Что значит попросила? Какая девочка?

— Не знаю. Просто девочка…

— Но как ее, по крайней мере, зовут?

— Не знаю.

— Ну что за идиот! Взяла и отдала неизвестно кому свои деньги.

— Она завтра вернет.

— Вернет, как же! Держи карман шире! Я тебе дала на завтрак, а ты тут же принялась раздавать всяким попрошайкам. Больше ни копейки не получишь.

— Учительница велела, чтобы ты мне непроливашку купила.

— Какую еще «непроливашку»? Что за выражения такие! Мерзость какая-то, тарабарщина. Чтобы я этого не слышала! И что значит — велела? Пускай велит своей дочери. Слушаешь, ей-богу, и собственным ушам не веришь. Чтобы педагог выражался подобным образом…

— Она сказала, без непроливашки не пустит в класс.

— Не смей повторять это дурацкое слово!

— Нет, вы подумайте, — возмущается мама на кухне, — посадили на последней парте рядом с второгодницей, в тетради одни каракули, требуют какую-то чертову непроливашку, и к тому же эта дура умудрилась отдать кому-то пять копеек! Завтра же пойду к директрисе. Дело, конечно, не в пяти копейках, но надо же быть такой идиоткой! Не знаю… Долбишь, долбишь, и все без толку.

— Найдешь ее и потребуешь свои деньги обратно, — говорит она мне утром. — Не забудь!

— Учительница сказала, что не пустит меня в класс, — напоминаю я.

— Что значит — не пустит?

— Потому что у меня нет непроливашки.

— Ничего! Пустит как миленькая. Это мы еще посмотрим, кто кого не пустит.

Какая-то женщина посреди урока входит к нам в класс и говорит, заглядывая в бумажку;

— Есть тут… Штеп… Штейн… Штейнберг!

Все девочки почему-то догадываются, что это я, и оборачиваются в мою сторону.

— Сложи свои вещи, пойдешь со мной, — говорит женщина.

Мне становится немного страшновато — куда это я с ней пойду? Я медленно-медленно подымаюсь из-за парты и очень-очень не торопясь запихиваю в портфель тетрадку, учебник, ручку.

42
{"b":"545343","o":1}