— Больше у меня ничего нет…
Мама читает письмо, переворачивает листочки, вздыхает, качает головой.
— Вот, — говорит она, — отец поздравляет тебя с днем рождения.
— У меня тоже есть день рождения?
— У каждого человека есть день рождения. — Она отдает мне рисунок, который прислал папа.
— Что это?
— Заяц, наверно.
— А это?
— Не знаю. Свинья какая-то.
— А сколько мне теперь будет годов?
— Не годов, а лет. Пять лет… Да, бежит время… Подумать только — я так ясно помню, как мне самой исполнилось пять лет. Был такой чудесный праздник…
— Тебе тоже было пять лет?..
— Ну конечно. Ты что, думала, что я так и родилась сорокалетней? И пять было, и семнадцать было. Все было, да все прошло… И у тебя пройдет — не успеешь оглянуться.
— Мне тоже будет сорок лет?
— Ну конечно!
— И я буду такая большая, как ты?
— Будешь, будешь…
Вот это да! Вот это — да! Я буду такая же, как она! Если только она не обманывает…
— Наташа как раз приехала из Италии, — погружается мама в воспоминания, — привезла такие дивные подарки… Куда все это кануло? Исчезло, растаяло, как фата-моргана…
— А ты что мне подаришь?
— Я? Что же я могу тебе подарить? А, я знаю, — говорит мама. — Я тебе подарю твой шкаф. Ты ведь его мне дарила? Ну вот, теперь я тебе его возвращаю.
Весна. Светит солнышко, во дворе лужи, по улицам бегут ручьи. Мы идем из магазина. Теперь нужно ходить очень осторожно, чтобы не промочить ноги. Если я промочу ноги, мама сделает из меня котлету.
— Надо бы попытаться найти Талю, — рассуждает мама. — Хоть узнать, что с ним… Каждый день просыпаюсь с мыслью, что надо этим заняться. И все никак не соберусь… Что за жизнь такая проклятая — не успеешь оглянуться — вечер…
Мы уже недалеко от нашего дома. Мимо нас проезжает трамвай и вдруг останавливается со страшным скрежетом и визгом.
— Что такое? Боже мой, что такое? — пугается мама.
«Наверно, опять сошел с рельсов», — думаю я. Только что на улице никого не было и вот — толпа народу.
— Что такое? Что случилось?
— Девушка! Девушка! Молоденькая совсем! — визжит какая-то женщина.
— Насмерть?
— Насмерть, насмерть, пополам!
— Это же Нона, Нона! Полонской дочь! — кричат женщины.
— Боже мой, боже мой! — говорит мама. — Нет, нет, я не могу этого видеть! Идем, идем отсюда! — Она бежит и тянет меня за руку. — Боже мой, какое несчастье, какой ужас! — говорит она уже в подъезде. — Буквально на глазах! Взрослая девушка, в восьмом классе…
— Как же это случилось? Вы видели? — спрашивают соседки.
— Я не знаю, не помню… Боже мой, я вся дрожу…
— А мать где?
Все, все собрались — и тетя Наташа, и Наина Ивановна, и Людмила Аркадьевна, и Лера Сергеевна. Все соседки тут, все толпятся у дверей Полонских.
— Спрыгнула, — объясняет кто-то, — спрыгнула и попала под прицеп.
— Да нет, какой прицеп! Головным ее задавило!
— Подумайте — такая умница, отличница, красавица!
— Боже, какое горе, какое горе!..
— А мать-то где? Сама-то где?
— Вышла куда-то. Не знает. Еще узнает.
— Вот так — растишь, растишь, а после раз — и нету… В минуту…
— Ужас, ужас!..
— А на фронте сколько поубивало…
— Спаси и помилуй… Подумать страшно…
На нашей улице зажгли фонари, они висят на проволоке над мостовой. Синие круги плавают в воздухе. Снежинки залетают в них и становятся голубыми. Мы идем домой вместе с Лерой Сергеевной и Инной.
— Ах, боже мой, — вздыхает мама. — Ведь было уже совсем тепло, и опять снег…
— Каждый год так, — говорит тетя Лера. — Вы что, не помните: «Взбесилась ведьма злая и, снегу захватя…» Зато теперь хоть освещение есть! Как-никак, а на душе веселей… Идешь от фонаря к фонарю, и дорога короче.
— Разве это освещение? — вздыхает мама. — Так, одно недоразумение… В мирное время, помните? — вся улица сияла…
— Ничего, скоро опять засияет… Не в этом счастье, Нина Владимировна…
— Какое счастье, бог с вами, Лера Сергеевна, о чем вы говорите?.. Кто сегодня думает о счастье… Лишь бы уж дотащиться как-нибудь до могилы…
— Мама, как это — война кончится?
— Ну как? Должна же она когда-нибудь кончиться…
— Почему?
— Что значит почему? Все, что имело начало, должно иметь и конец.
— Почему?
— Ну что — почему, почему! Потому что так устроено. Иначе не бывает.
— А что начнется, когда война кончится?
— Мирное время.
— А потом опять будет война?
— Нет, почему? Не обязательно.
— Но ведь все, что имело начало, должно иметь и конец. Значит, когда мирное время кончится, начнется война.
— Я уж, бог даст, до этого не доживу…
— Иди, причешу тебя, — зовет мама из кухни.
Она варит суп на керосинке и боится, чтобы не убежало. Тетя Наташа тоже что-то варит — на своей керосинке — и поет:
— Темная ночь, спят облака… Ты не спишь и, над детской кроваткой склонившись, вздыхаешь…
Беззубый гребешок раздирает свалявшиеся волосы. Я потихоньку ною:
— Больно…
— Ничего, потерпишь, — говорит мама.
— Больно! — Я начинаю реветь в голос.
— До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага! — поет тетя Наташа.
— Замолчи сейчас же! — сердится мама. — Сейчас же замолчи, скотина, пока я за тебя не взялась как следует!
— Господи, чего вы ее мучаете и сами мучаетесь? — говорит тетя Наташа. — Давно бы остригли, и дело с концом. И вшей меньше…
— У нее нет вшей, — отвечает мама и продолжает терзать мою голову. — Что, что ты хочешь? Хочешь ходить нечесаная, как пугало огородное?
— Отрежь мне косы!
— Не говори глупостей! Никто такие волосы не режет.
— Почему?
— Потому что красивые.
— Разве я виновата, что красивые?
— А, что с балбесом разговаривать — только время терять.
— Суп ваш бежит, — говорит тетя Наташа.
— Ах, боже мой! Что же это такое?! — Мама кидается к кастрюле. — Ведь специально приоткрыла крышку… Ну что за несчастье! И суп убежал, и чисть теперь эту проклятую керосинку! Делаешь самый маленький огонек, и все равно бежит…
Тетя Наташа уходит к себе в комнату.
— Все из-за тебя, из-за твоих капризов дурацких! Всю душу вымотала, паршивка! Дрянь, скотина! Хочешь для нее же что-то сделать, так нет — фордыбачится! Стой как человек, не смей хвататься за гребень! Еще реветь мне будешь? Это я должна реветь!
— Больно!!!
— Больно? Так тебе и надо, что больно! Так тебе и надо! Дрянь такая! У всех дети как дети, а у меня урод проклятый!
Я изворачиваюсь, выхватываю у нее гребень и с силой швыряю об пол.
— Что?.. — Мама отпускает мои волосы и замирает над гребнем. — Боже мой… Какое варварство… Три зуба… Последние три зуба! Что же это такое? Что за сволочь такая… Отдаешь последние силы…
Я выскальзываю потихоньку в коридор и прячусь в уголке между двумя дверями.
— Нина Владимировна, наши войска вступили в Румынию! — сообщает тетя Наташа, выскакивая из своей комнаты. — Сейчас по радио сказали!
— Какое мне дело до этой чертовой Румынии! — отвечает мама. — Пусть она сквозь землю провалится! Когда я уже сдохну, наконец!.. Когда избавлюсь от этого всего!
— Да ладно вам, Нина Владимировна, — говорит тетя Наташа. — Нашли, ей-богу, из-за чего убиваться — расческа вшивая! Ей так и так пора на помойку!
— Как вы легко рассуждаете! Как будто мне кто-то даст новую! Волей-неволей приходится держаться за то немногое, что осталось… Но какая редкостная мерзавка!.. И главное, не знаешь, куда от нее деваться. Хоть беги из собственного дома! Я только спрашиваю себя, где был мой разум? Как я могла обречь себя на такую муку?
Хорошо бы убежать от нее, думаю я, вжимаясь в стенку. Но куда? На улице нельзя жить — очень холодно… Может, спрятаться в метро?..
