Ужаснулись такой перспективе.

Чтобы согреться, люди начали кричать друг на друга, плевать на пол, толкаться, переворачивать столы, швыряться тарелками. Горы осколков дешевой, неудобной, бракованной посуды.

Откуда-нибудь доносился чей-то вопль, люди останавливались посмотреть на очередного беднягу с торчащим из лица осколком тарелки, а потом возвращались к крикам, плевкам, толчкам, крушению мебели и швырянию тарелок. Каждый волен изуродовать симпатичную мордашку, свою или чужую — без разницы, продырявить щеку, порвать ухо или лишить глаза, чем только ни занимались, дабы забыть про холод.

Грохот столов и звон бьющихся тарелок разбудили мадам Кашалот. Уснувшая несколько часов назад прямо в одежде, она и сейчас была в ней. Кашалот поднялась с головной болью после вчерашних возлияний, пива, абсента, текилы, черт знает чего еще, и немедленно отправилась в зал.

На кухне Кашалот обнаружила забившуюся под стол дрожащую миссис Сплюснутую.

— Сейчас они ворвутся сюда, — лепетала та. — Мадам, нам крышка.

Не проронив ни слова, Кашалот вышла из кухни и двинулась дальше.

Вот она и в зале. Не верит своим глазам. Столько труда понадобилось, чтобы привести в порядок помещение, столько сил угробить, наблюдая за бестолковой пани Черепахой, ничего не желающей делать без упреков и затрещин, и все насмарку, эти прожорливые кретины перебили все вокруг, исцарапали столы, елозя ими по полу, повсюду обломки, осколки, кровь, слюна, сопли, фекалии.

— Прекратите, — рявкнула мадам Кашалот, оглушив увлекшихся гостей поистине завораживающими возможностями голосовых связок.

Все замерли, только несколько доходяг в углах зала стонали, готовые подохнуть с минуты на минуту.

— Мудаки, что вы здесь устроили? — закричала Кашалот, обводя Бутербродную взглядом.

Посетители не знали куда деться, стыдоба, готовы были под землю провалиться. Сплошь отцы семейств, достойные члены общества, чиновники префектуры, предприниматели, работники культуры и образования, кого только не было среди этого сброда с изрезанными лицами в изодранном рванье выходных костюмов.

— Нищеброды, клошары, прыщееды. Научитесь вести себя в приличном месте, а потом высовывайтесь — не наоборот, — не унималась мадам Кашалот.

Мужчины спешно застегивали одежду, по крайней мере те, у кого остались молнии или пуговицы. Женщины поправляли задранные юбки, съехавшее белье, булавками скрепляли порванную одежду, некоторые достали зеркальца и занялись макияжем, скрывая подтеки крови и набухшие гематомы.

Ярость мадам Кашалот пошла на убыль. Удивленная неожиданной тишиной, из кухни пришла миссис Сплюснутая.

Кашалот сразу же спросила ее, почему у посетителей нет еды, те как раз ставили столики и ногами сгребали мусор в небольшие кучки, которые затем заталкивали под окочурившихся товарищей.

— Или всю еду они побросали друг в друга? — добавила мадам Кашалот.

— Нет, — начала миссис Сплюснутая. — Без еды, потому что все заказали одно и то же — какую-то лягушачью требуху в винном соусе, которой у нас отродясь никто не ел и запасов мы не держали.

— Где Марио? — рявкнула старшая, изменившись в лице.

— Я отправила его за лягушками.

— Ладно, — Кашалот снисходительно кивнула, и тут же, не прошло и секунды, влепила миссис Сплюснутой головосносящую пощечину.

Мадам вообще любила пощечины, заслуженные или беспричинные, сбивающие с ног или едва ощутимые, оглушительно звенящие или почти неслышные, размашистые или исподтишка, филигранно техничные или до тошноты неуклюжие, остервенело злые или почти любовные, картинные или неряшливые — мадам любила все виды пощечин.

Сплюснутая, рыдая, убежала в кухню, а мадам Кашалот повернулась к посетителям и объявила, что сейчас им принесут пищу. Со стороны посетителей послышалось недовольное ворчание, тут же вспомнили про дыру в стене, кто-то заговорил о морозе.

Старшая официантка посмотрела на дыру.

— Бессовестные фигляры, — чуть слышно прошипела она. — Говорили, что сделают, а сами ни черта не сделали. Теперь эти болваны будут мерзнуть и мычать как коровы.

Мадам Кашалот вышла из зала. Миссис Сплюснутая рыдала за столом, обхватив голову руками, но, как только Кашалот показалась в дверях, вскочила, уголками глаз вобрав слезы обратно.

— Приготовь заказы не из лягушачьей требухи, а из прикорма, — распорядилась Кашалот.

Следует сказать, что на жаргоне работников Бутербродной прикормом называли мясо животных, запрещенных к употреблению в пищу Санитарной службой. В основном это было мясо собак, кошек и мышей.

Завсегдатаи без труда определили бы нарушение, подай, например, шницель из кошатины, и тут же заявили бы в Санитарную службу. А со шницелем из кошатины, которая всю жизнь питалась мышатиной пришлось бы повозиться, сто раз подумать, прежде чем заявлять куда-нибудь. Потому что вкус кошатины совершенно не похож на вкус кошатины, всю жизнь питавшейся мышатиной. Ничего общего.

Это — опытный факт, установленный месье Жлобелем, только что лишившим мать обеих ног и части туловища, и введенный им в обиход Бутербродной.

— Экономия набьет мои карманы монетами, — говорит Жлобель.

Сказав А, пройдемся уж по всему алфавиту. Мы имеем в виду сорта прикорма, которых ровно три. Градация по невыносимости вкуса.

Третий сорт — мышатина, всю жизнь питавшаяся другой мышатиной. Как обнаружилось, имеет мало общего с обычной мышатиной, хотя и тошнотворна до обморока.

Второй сорт — кошатина, всю жизнь питавшаяся мышатиной, всю жизнь питавшейся другой мышатиной. Гораздо съедобнее, но все равно не очень. До колик в желудке.

И первый сорт. Вкуснее среди прикорма ничего не придумали. Это собачатина, всю жизнь питавшаяся кошатиной, всю жизнь питавшейся мышатиной, всю жизнь питавшейся другой мышатиной. Пальчики оближете, а потом сдохнете.

Наконец-то. Озябшим доходягам выносят еду. С инеем на лицах они приступают. В левой руке вилка, в правой нож, или в левой руке нож, в правой вилка, или в правой руке вилка, в левой нож, или в правой руке нож, в левой вилка, опустим подробности.

Едва приведшие себя в порядок, в наспех заштопанном рванье, замаранные плевками, кровью и грязью из-под ботинок только что с улицы, депутаты, профессора, коммерсанты, многодетные отцы с дурнушками-женами и крохотными, невзрачными, убогими, смердящими детьми, директора школ, адвокаты, члены местного самоуправления, весь этот галдящий зверинец оказывается вдруг перед тарелками с едой.

Каждый за своим столиком, прижатый сзади и с боков спинами и локтями соседей, а спереди столиком, как сардина в банке. От предвкушения из носа начинает идти кровь, одежда промокает холодным потом и обрастает ледяной коркой.

Но главное все же в другом. Главное уже стоит перед ними — горячая еда на обрывке газеты, потому что посуду всю перебили. Вилка и нож в руках. Можно приступать.

Многие и приступают. Под видом лягушачьей требухи в винном соусе в рот попадает прикорм, для отвода глаз запеченный в дешевом портвейне.

Блестяще приготовленные блюда: первосортная собачатина, всю жизнь питавшаяся кошатиной, всю жизнь питавшейся мышатиной, всю жизнь питавшейся другой мышатиной, второсортная кошатина, всю жизнь питавшаяся мышатиной, всю жизнь питавшейся другой мышатиной, третьесортная мышатина, всю жизнь питавшаяся другой мышатиной.

— Подавитесь своей жратвой, — миссис Сплюснутая швыряет порции в физиономии гостей и уже оттуда прикорм попадает на столы.

Что начинается. Вилки лязгают о ножи, ножи в считанные мгновения распиливают жесткое собачье, кошачье или мышье мясо, а вместе с ним обрывки газет и крышки столиков, беспрестанные тычки локтями, ругань, оглушительное жевание, вывихнутые челюсти, откусанные языки, смакование каждого кусочка, вымоченного в портвейне, годном разве что мыть ноги перед сном, алчные взгляды на соседские обрывки газет, жующие рты и чьи-нибудь полные благодарности глаза.