— Вот ты о чем? — удивляется папа и прячет блокнот в карман. — Так бы сразу сказала… Пожалуйста…

Лошадь, на которой Антоша со своим отцом ехал по Красной улице, стояла в дровяном сарае.

Никогда еще в старом дровяном сарае не было настоящей лошади.

Во всяком случае, Антоша не помнил.

Антоша погладил лошадь. Она заржала и тряхнула гривой, возможно, хотела сказать: «Видишь, я ем, погладишь в другой раз».

Мальчик вышел из сарая.

Медленно отворилась дверь хозяйского дома, показались осторожный носик Жоржа, глаза Матильды Францевны, сам Григорий Михайлович Тариков. И все разом они сказали:

— Здравствуй, Антон.

Вот ведь: «Антон»… Впервые в жизни хозяева назвали Антошу — Антоном. На него уже не сердились за то, что произошло ночью в саду. Не иначе забыли. И Жорж забыл, хотя на лбу у Жоржа продолжала торчать шишка.

Рекс, Соловей, пушистый, как снежный сугроб, Бобик, Шалун, виляя хвостами, подбежали к Тариковым, обнюхали, во-первых, Григория Михайловича, во-вторых, Матильду Францевну и напоследок кое-как Жоржа. Повиляли хвостами Антоше и уселись у входа в дом.

Григорий Михайлович Тариков улыбнулся своими морщинками, потер руки, спросил:

— Антон, как себя чувствует твой папа?

И Матильда Францевна старалась улыбнуться, когда спрашивала:

— Наверно, мальчик, твой отец еще спит? — и почему-то оглянулась по сторонам.

Лишь Жорж не проронил ни звука. Обнял Жорж толстую книгу с золотым обрезом и всем своим видом давал понять, что готов показать книгу Антоше.

Антоша еще более удивился странной вежливости Тариковых. Обычно они не замечали Антошу, особенно Матильда Францевна. Она проходила мимо Антоши, как индюк мимо божьей коровки. А тут на тебе: «Здравствуй, Антон».

Впрочем, от хозяев можно было ждать любого подвоха.

На всякий случай Антоша приоткрыл ногой ворота сарая, где большая рыжая лошадь с аппетитом ела свежую траву.

Услышав скрип ворот, лошадь заржала и скосила лиловый глаз на людей.

— Конь! — воскликнули Григорий Михайлович и Матильда Францевна.

И Жорж воскликнул:

— Конь!

Старшие Тариковы ушли. Или им не показалась почти багряная масть лошади? Или по другой причине? А кто их знает?!

Жорж не ушел. Он прижимал к сердцу книгу с золотым обрезом. Самого Жоржа в сарае вроде и не было, присутствовала лишь большая книга. Поверх книги, как поверх забора, Жорж уставился на Антошу. До тех пор глядел, пока Антоша спросил:

— Чего тебе?

Жорж чуть подвинул книгу к Антоше:

— Хочешь? — И тише: — Посмотреть?

Золотой обрез книги заманчиво, как огонь, сиял в полутемном сарае.

— Ты мне за это лошадь покажи.

— Лошадь? — удивился Антоша. — Смотри, жалко, что ли.

Уже выпуская из рук книгу, Жорж повторил:

— Не насовсем, а — посмотреть.

— Ладно, ладно, — буркнул Антоша и шире раскрыл ворота сарая.

— Погладить можно? — боясь продешевить, спросил Жорж.

— Гладь, если не трусишь.

Антоша собрался заглянуть в книгу, уже взялся за обложку, но Жорж дернул его за рукав.

— Погладь ты первый.

Антоша погладил теплую шею лошади, она не возражала, добродушно мотнула хвостом.

Тогда и Жорж вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, зажмурился и скорее царапнул, чем погладил коня. Конь вздрогнул, сердито фыркнул и так махнул тяжелым черным хвостом, что задел Жоржа по носу. Жорж вобрал, как черепаха, голову в плечи, выскочил из сарая и, не оглядываясь, побежал домой пить сладкий чай или какао с белыми булочками.

Красная книга с золотым обрезом лежала на столе. Антоша любовался книгой и завтракал. Он ел настоящий ржаной хлеб, рассыпчатую картошку, репчатый лук, помидоры и огурцы с солью. Антоша пил настоящий чай с настоящим сахаром.

В это время Матильда Францевна принесла корзину фруктов: внизу лежали яблоки, повыше — груши, а на самом верху — сливы.

— Вашему супругу. — Подумав, добавила: — И вам с сыном. — Скосила глаза на дверь и еще тише спросила: — Спят-с?

— Спасибо. — И хотя мать не слишком приветливо произнесла «спасибо», глаза матери смеялись.

— Спасибо, Матильда Францевна, не спят-с.

Почти на пятках Матильда Францевна попятилась за порог и, медленно отступая, бесшумно закрыла дверь.

Едва затихли крадущиеся шаги хозяйки, Антошина мама широко распахнула дверь.

Вежливо заглянули собаки, заглянули и взвизгнули от зависти: Антоша ел. А когда мальчик повернул к ним голову, псы застенчиво опустили глаза, завиляли хвостами: «Это не мы взвизгнули от зависти, это муха взвизгнула». Шалун и зубами щелкнул, будто съел муху, чтобы зря не шумела.

Антоша кинул приятелям четыре кусочка хлеба. Мать не прогнала собак и ничего не сказала: она была рада и хотела, чтобы и вокруг все радовалось.

Свет лежал на полу густыми пятнами, легонько вздрагивал, из садов прилетали запахи яблок, трав, цветов, жужжание пчел.

Собаки скромно постукивали хвостами об пол, просили: выдать, ежели имеется возможность, еще по кусочку ржаного хлеба.

В дровяном сарае переступала с подковы на подкову рыжая лошадь. Она досыта наелась травы и не знала, что делать дальше. Хорошо бы попить, разумеется.

А по правую руку Антоши на добела выскобленном столе лежала книга, на ее обложке человек в остроконечной шапке с золотым попугаем на плече всматривался в корабль, уплывавший на всех парусах.

Отец поднял Антошу как мог выше.

— Мой сын!

Красноармейцы, товарищи отца, глядели на Антошу, кто с задумчивой грустью, кто с веселой улыбкой.

— Весь в тебя, Василий.

— Огонь!

И впрямь, Антоша в праздничной кумачовой косоворотке с хохолком на макушке походил на огонь.

С высоты поднятых отцовских рук Антоша видел Красную улицу. По улице два знакомых человека: Федька Носарь и Ванька Цыган неслись верхом на метелочных палках, и каждый всадник сжимал в правой руке острую деревянную саблю. Вдогонку кавалеристам скакала на одной ноге Тамара.

Антоша наверняка увидел бы еще что-нибудь, однако отец опустил сына на землю.

Из сарая выглянула лошадь и заржала: а я не нужна? И била подкованным копытом землю, словно подтверждая свою готовность скакать куда потребуется. Вместе с тем лошадь намекала, что не прочь испить воды. Мать принесла свежей прозрачной воды и, не ставя ведро, радостно спросила:

— Можно твоего коня напоить, Вася?

Отец серьезно ответил:

— Если конь согласный.

Конь с удовольствием пил. Случалось, встряхивал гривой, и с конских губ срывались холодные брызги.

Мать поставила на стол корзину с фруктами.

— Хозяйка угостила. Давеча грозились выгнать на все четыре стороны, а тут на тебе: «Фрукты вашему супругу».

Высокий красноармеец с редкой сединой в черных усах сказал:

— Бывает.

И другие красноармейцы угощались.

Мать посерьезнела:

— У вас небось свой секретный разговор… Пойдем-ка, Антоша.

Бойцы засмеялись. Один из них — белобрысый и усы, как лен, — сказал:

— Секретный разговор в чистом поле с белой сволочью, а в доме нашего друга разговор открытый.

— Верное слово, Иван. — И черноусый хлопнул белобрысого по широкому плечу.

— Дело в том, мать, что жить в Новохатске на мирном положении, думаю, долго нам не придется.

Увидев испуг в глазах матери, трепет, пробежавший по ее лицу и рукам, — мать сжала пальцы, словно спрятала дрожь в кулаки, — отец опустил голову, промолвил:

— Еще не все враги разбиты… Вот какое дело.

— Тот же генерал Деникин, — произнес молчавший до сих пор солдат, безусый и лысый, почти как дед Свирид.

Остальные согласно кивнули.

— Пока нет приказа выступать, — продолжал отец, — мы решили по возможности одеть, обуть Антошу и тебя, мать… Зима не за горами.

— Да и осенью без обувки не сладко, — заметил белобрысый по имени Иван.