Варвара Гавриловна от всей души любуется дядей Степаном; и Дуся и мальчик Коля любуются. До сегодняшнего вечера Дуся и мальчик Коля не догадывались, что их папа богатырь. Тетя Варвара Гавриловна даже прослезилась немного.

— Дорогие богатыри и все товарищи, — обращается к залу великан Сурвилло. — Слово скажет наш дорогой гость Андрей Лукьянович Березов. Андрей Лукьянович и его заводские друзья рабочие построили ни много ни мало… — Дядя Сурвилло замолк. И когда стало слышно, как в оконное стекло стучит крыльями бабочка, дядя Сурвилло произнес: — Четверть миллиона комбайнов!.. Пожалуйте на сцену, уважаемый Андрей Лукьянович…

И Андрей Лукьянович поднялся под бурные аплодисменты на сцену.

Вдруг Женя заметила: Андрей Лукьянович, как два пшеничных зерна, похож на старичка волшебника, который в поезде по дороге в Синий Колодец подарил ей сказочные конфеты.

Андрей Лукьянович низко поклонился людям.

— Благодарствую за добрые слова… Однако не гость я в Синем Колодце. Тут я рожденный, и здешнюю землю с отцом пахал… Плугом, правда… Изба наша, ежели кто интересуется, стояла у криницы, у самого синего колодца…

А вот крылатых очков, как волшебник из поезда, Андрей Лукьянович не носит. Чего нет, того нет… Или очки улетели в окно и носятся теперь рядом с ночными бабочками над Синим Колодцем?

И снова великан Сурвилло речь держит:

— Гостит у нас и Николай Петрович Гарбузов со своим самосвалом. А самосвал у Николая Петровича не простой, миллион километров наездил по разным путям-дорогам и, между прочим, без аварий.

— Нас восемь водителей-миллионеров, — объявляет залу Николай Петрович.

В пятом ряду поднимаются богатыри-миллионеры: два русобородых, один рыжий, будто обожженный кирпич, у четверых — бороды смоляные, как у Николая Петровича.

Женя пожимает Лене руку и шепчет:

— Настоящие богатыри…

И Лена что-то шепчет Жене.

А знаменитый богатырь-водитель Николай Петрович подходит к столу, к огромному пшеничному караваю, отрезает от каравая добрую горбушку, посыпает тонкой белой солью и ест свежий хлеб так вкусно, с таким поджаристым хрустом, что всем охота попробовать колхозного каравая.

Но на сцену не пойдешь, неудобно, тем более что великан Сурвилло снова держит речь:

— Наша синеколодезная Груня Лебедева наткала миллион метров полотна… Всю Землю обернуть и еще для Луны останется.

Кто-то всхлипывает.

— Маманя, что с вами? — беспокоится Груня Лебедева.

— От радости я… — шепчет старушка в первом ряду.

А великан Сурвилло, не теряя времени, режет от огромного каравая славные ломти, потчует каждого, кто желает. А желают все.

Женя ест колхозный хлеб и становится сильней… Захочет, обежит всю Землю по экватору; переплывет Великий, или Тихий, океан; накормит и выдоит всех Лысок; решит какие только существуют задачи и примеры; научится писать без единой ошибки… И Лене Овчинниковой и Дусе любое дело под силу. И Антон Васильевич построит новые добротные дома для всех колхозников. И дядя Степан обожжет не один, а сто миллионов кирпичей… Каждому, кто попробовал богатырского колхозного каравая, любое дело под силу.

Глава десятая

Вот это дождь! Не иначе в небе лопнули все водопроводные трубы. Женя прыгает по воде, а брызг нет. Брызги не успевают подскочить: дождь вгоняет их обратно в лужу.

А где пруд? Пруда нет. Он впал в море. Ежели нет выхода, не только реки — и пруды впадают в море.

Топ высовывает нос, чтобы на всякий случай гавкнуть, а дождь швыряет в пса неожиданную струю, и Топ трусливо возвращается под сени, где его ждет приятель петух.

Ветки ивы гнутся до земли.

Из калитки выскочил Женин папа. На полном скаку подхватил Женю, щекочет ей шею мокрыми губами: холодно и смешно.

— Вот мы и отбыли в Новоселенск с первыми лучами солнца. Ты глянь, какой ливень ливневич!

Ветер расталкивает папины слова. И почему-то хочется кричать. В дождь и ветер всегда хочется кричать.

— Ур-ра! Ур-ра-аган! — Женя размахивает рукой, другой рукой Женя крепко держится за папину шею.

Появился дядя Степан в блестящих резиновых сапогах, таком же резиновом плаще с капюшоном. Из-под капюшона ползет дым: и в такую погоду дядя Степан не расстается с сигаретой.

— Знатный дождь… все жить будет.

Почему-то дядя Степан шепчет? Или успел простудиться? А скорее, ветер и дождь заливают водой слова.

Вдруг трахнул гром, да так, что Женя обо всем на свете забыла, перестала видеть и слышать… А когда вспыхнула молния, Жене показалось: по небу мчится железный змей, на змее, свесив ноги в резиновых ботиках, сидит Ленка Овчинникова и кричит:

— Женя, хочешь, прокачу? Мой змей ручной.

Змей рычит, гремит, рвется в космический полет.

Женя ахнула и села в лужу.

Кто-то поднял девочку, понес. Ни зги, ни ползги не видать, а кто-то несет Женю в дом дяди Степана.

На кухне тесно, мокро, весело.

Вдруг с шумом распахнулась дверь: Лена Овчинникова!

— Ведь ты с космической скоростью улетела? — удивляется Женя.

— Я и вернулась с космической скоростью.

— Ты не боишься змея?

— Вот еще… стану я его бояться… Змей с виду страшный, гремящий, а так он ласковый и тихий, как кошка.

— И я не боюсь змей, — хвалится Дуся. — Идем мы раз с Колей по лесу, гадюка ползет. Коля подумал: гладкая палочка, хотел цапнуть… Еле-еле успела я оттолкнуть Колю. Он даже испугался… А змея в кусты.

— Вовсе я и не испугался…

— Мой змей железный, — сказала Лена. — Погоды не боится. Летает куда нужно.

— И в Москву? — любопытствует Дуся.

— А чего ж…

— Из сказки твой змей, — разочарован Коля, — а я решил: дядя Сурвилло купил колхозу всамделишнего змея с мотором.

— Обещал он, что ли?

— Обещал.

— Обещал — купит… Не купит, подарю Синему Колодцу своего ручного змея.

— Врешь ты все, — не верит Коля.

Женя молчит. Она видела Ленкиного змея, и ей нечего сказать.

Глава одиннадцатая

Женя и ее папа Антон Васильевич искупались в Огневке. В реке купаться в тысячу раз лучше, чем в пруду. С ног до головы щекочет тебя речная вода.

Женя и ее папа гуляли сегодня по синеколодезным улицам, обсаженным липами, березами, кленами, гуляли по сосновому лесу, по лесной опушке. Гуляли, гуляли и пришли к впадине, густо поросшей травой и цветами.

— В давние годы, — сказал Жене папа, — из впадины бил кристально чистый синеватый ключ. Его прозвали «Синий Колодец». Бил, был, былью порос.

— Это о нем говорил Андрей Лукьянович на вечере богатырей?

— Не иначе… Других колодцев, да еще синих, поблизости нет. Всему селу синий колодец дал свое имя.

Шелковистую траву над впадиной шевелил ветер.

Завтра, ежели не случится бури и ливня, Женя и Антон Васильевич поедут в Новоселенск. А пока они сидят на белом прибрежном песке, ждут, когда за Огневкой, за лесом зайдет круглое, как спелая луна, красное солнце.

— А что было потом? — спрашивает Женя.

Антон Васильевич захлопнул блокнот со своими домиками.

— О чем ты?

— Будто не знаешь? Об Антоше, о Ване Цыгане, о Феде Носаре, о Томе с двумя косичками.

Женя вскакивает с песка, прыгает на одной ноге, вытряхивает из уха воду. Прыгает и поет: