Но пока мы выбираем брызгалку. Наконец находим ту, которая подходит по всем параметрам — среднего размера, в меру мягкая, с удобной пробкой и широким горлышком. Дома я вставлю в пробку половину от шариковой ручки, чтобы струя была сильной, острой, длинной, закреплю как следует, и оружие готово.
Вообще все битвы строго сезонные. На брызгалках — жарким летом, ближе к осени — трубки болиголова и рябина, осенью ранней — индейские лесные походы в полном облачении, с оружием, изготовленным по древним технологиям — с каменными наконечниками, прикрученными сыромятными ремнями и закрепленными расплавленным битумом. Осенью поздней — опять лес и костры, где взрывалось все, что должно взрываться, а также то, что взрываться никак не должно, например, старый утюг, найденный на помойке и плотно набитый ампулами с каким–то лекарством того же происхождения. Переходим к зиме — великие ледовые побоища, деревянные мечи, длинные копья из брусков, фанерные щиты высотой в человечий рост. Весной ранней можно колбаситься за буксующими машинами, можно развлекаться на недалекой железной дороге, где на рельсы подкладываются гвозди (отличные кинжалы из них потом получались), мелкие деньги, а также в стыки забивались костыли, и ни один поезд из–за этого с рельсов не сошел, хотя странно. Весной
попозже — деревянные ружья, стреляющие пульками. Я помню производство таких ружей во всем его развитии. Сначала они были короткими и довольно узкими.
В качестве пороха использовалась «венгера», круглая резинка довольно тонкого диаметра. Где ее брали — для меня до сих пор загадка. Убойная сила таких ружей была ничтожной, способной лишь легким чпоком об одежду зафиксировать попадание в убегающего противника. Дальше производство совершенствовалось. Ружья стали делать из толстых досок и длиной чуть не в полтора метра. Посередине рабочей поверхности ружья проделывалась борозда, по которой пулька летела от курка до конца ствола. Венгеру заменила «бинтовуха», плоская широкая резина, которую нужно было разрезать вдоль на несколько полос. Была она двух видов — серая и желтая. Серая продавалась в аптеках, не отличалась особой прочностью и часто рвалась в самом пылу битвы. Поэтому очень ценилась «бинтовуха» желтая. Где ее брали, я тоже не знаю. Однажды прошел слух, что на ближайшем аэродроме все колеса у небольших самолетов — «кукурузников» и вертолетов состоят из отличной, замечательной, самой лучшей в мире «бинтовухи». После этого всерьез собиралась экспедиция, чтобы ехать на аэродром и откручивать у самолетов колеса. Почему она не состоялась, не помню, возможно, из–за необходимости пробираться через чужие, враждебные нашему районы. Совершенства же ружья достигли, когда кто–то, затерянный в истории, придумал использовать ниппельную резину. Продавалась она в любом магазине автозапчастей и стоила копейки. На конце ружья стали укреплять маленькую проволочную рогатку, которая была отличным направляющим и прицельным устройством. Снизу под стволом приделывалась стоймя полиэтиленовая крышка для банок — она предохраняла руки при случайной отдаче или зацепе пульки за резину. Под курком прибивали наждачную бумагу — она исключала случайный, незапланированный выстрел. Убойная сила ружья стала такой, что рвала демисезонные куртки и сквозь поддетые под них плотные свитера и рубашки оставляла на теле огромные синяки. Также можно было сбивать большие сосульки с крыш пятиэтажек, разбивать стекла и насквозь дырявить тонкую фанеру. Пульки были тоже двух видов — обычные и «бараны», из провода в белой оплетке. Прямой выстрел «бараном» в противника выводил того из боя не только морально, но и физически, и никто уже не спорил — попал или не попал.
Во всех играх Клоп был если не зачинщиком, то одним из главных придумщиков. Кто, если не он, придумал, как делать парики для индейских войн из резиновых бассейновых шапочек, чтобы удобнее было снимать скальпы. А когда стали обидно ломаться старательно выбитые из кремня наконечники стрел, Клоп придумал использовать иглы от швейных машин. Теперь стрелы втыкались в цель с любого расстояния, словно в кино, только договориться пришлось друг в друга не стрелять.
Еще история с карбидом, который взрывали в бутылках с водой. Было трудно достать удобные емкости с завинчивающейся пробкой, а через обычные затычки газ просачивался, и долго не нагревалось содержимое до нужной температуры. Тогда Клоп утащил из дома старый большой ватник и грел бутылку с карбидом под мышкой. Когда та достаточно, по его мнению, нагревалась, он быстро ставил ее возле себя и с головой накрывался ватником, плотная ткань которого была скоро иссечена осколками.
Мы старались не отставать от Клопа. Когда я придумал, как из спичечных коробков и пороха делать взлетающие вверх и взрывающиеся там шутихи, то первым поплатился сам и долго, к зависти друзей, ходил с повязкой на правом глазу, словно известный пират. Зато совместно разработанный способ взрывания дюбелей в асфальте сразу показал эффективность свою и безопасность. Обычно делалось так: дюбелем пробивалось в асфальте глубокое отверстие, в которое затем насыпалась сера от спичек нескольких коробков. После этого дюбель осторожно вставлялся обратно. Проблема была в том, как безопасно ударить по нему сверху, благо взрывом выворачивало куски асфальта величиной с толстые книги, и взлетали они на пару метров вверх. Решение оказалось простым и почти гениальным — самый отчаянный разгонялся на велосипеде с кирпичом в руке и, проносясь на большой скорости мимо дюбеля, со всей силы бросал на него кирпич. Через мгновение за спиной раздавался взрыв, радостные крики друзей, а в душе поднималась гордость за удачно исполненное дело.
Когда Клоп сорвался с поезда и лишился правой кисти, всем нам надолго запретили даже приближаться к железной дороге. Он же появился во дворе через неделю, с рукою в гипсе и на перевязи, словно раненый комиссар. Довольно быстро освоился со своим, казалось бы, недостатком и скоро уже наравне участвовал в потасовках, превратив гипс в грозное оружие. А когда из культи ему сделали что–то наподобие клешни, то все как бы стало на свои места, даже кличка у Клопа осталась прежняя, не сменившаяся на какое–нибудь ракообразное.
Отсутствие, лишенность свою железной дороги мы быстро восполнили новым изобретением Клопа. Называлось оно «тачка на подшипниках». Грубо сколоченная из тяжелых, неструганых досок небольшая платформа ставилась на четыре шарикоподшипника. Передняя ось была подвижной и позволяла рулить ногами. Также был предусмотрен тормоз в виде косо прибитой небольшой доски, одним концом упирающейся при необходимости в асфальт. Скорость была не главным достоинством тачки, хотя и ее хватало. Грохот, производимый ею и напоминающий лязг с рельс сошедшего локомотива, заставлял испуганно оборачиваться прохожих. А когда по крутой асфальтовой горке неслось двадцать таких колесниц, в ближайших домах дрожали не только стекла, но и стены.
Удивительно, но я совсем не помню девчонок в тогдашней нашей жизни. Их как будто вообще не было, и мир был прост, яростен, прекрасен. А еще нам казалось, что мы можем легко этот мир изменить, сделать еще лучше. Мы умели делать много новых, веселых и нужных вещей, изобретать их заново или открывать в прошлом и заставлять жить заново. Мы никого не боялись и творили порой чудеса вопреки боязливой осторожности взрослых. Мы бегали так, что в ушах свистел ветер посреди полного безветрия, кричали так, что звенели стекла и мысли, дрались так, что врагам нашим лучше было умереть, чем сдаться, мирились так, что не могли друг без друга потом ни одного дня, и кровь из порезанных рук смешивалась, крепя эту дружбу, восторг и беду. Мы жили, и даже время было не властно над нами, оно лишь меняло сезоны, и в каждом мы находили повод для игр и боев. Нас любили окрестные леса, и одежда наша намертво пропахла дымом веселых костров. Нас обожали дворовые собаки и верной гурьбой носились за нами всегда. Страшным боем мы лупили ублюдков, которые вешали щенков и живьем сжигали котят. Нас ненавидели сторожа и домохозяйки — мы воровали, ломали, взрывали и в треске, грохоте, стыде рождали новый мир. Мы мир делали под себя, и он становился лучше, потому что мы были хороши.
