— Что ты думаешь по этому поводу? — кивнув на пикетчиков, поинтересовался Соков у Николаева.

— Что мне думать? Я хоть и представляю русскоязычную часть населения, но родился здесь, знаю латышский и со всеми хочу жить в мире. Более того, я подписал какое-то воззвание о возвращении старого флага.

— Думаешь, интеллигент хренов, пересидеть это смутное время?

— Мечтаю. И не желаю больше об этом говорить. Мне, простому человеку, все равно при ком жить — при коммунистах или капиталистах. Легче мне от этого не будет. Ни те, ни другие со мной ничем не поделятся. Все эти политические лозунги, раскачивающие и разваливающие страну, могут принести дивиденды только кучке рвущихся к власти людей и мафии.

Слегка покачиваясь, они уже почти пересекли освещенный одиночными фонарями парк, когда им навстречу из-за кустов шагнула темная фигура.

— Эй ребята, прикурить не найдется? — спросил человек, и тут же в его руке вспыхнул огонек.

«Зачем ему, — мелькнуло в еще затуманенной винными парами голове Сергея, — у него самого есть зажигалка».

— Беги! — Володя, падая, толкнул стоящего столбом приятеля, но было уже поздно, вспыхнул еще один огонек и что-то очень сильно ударило Сергея в плечо.

«Больно же», — подумал Николаев и тут же провалился в темноту.

Это было странное ощущение. Длинный черный туннель, затем свет, и тут он увидел с высоты птичьего полета, как внизу копошатся какие-то люди, подъехало несколько машин с мигалками на крышах. Удивительно было другое. Ведь только что была ночь, а то, что происходило там, на Земле, происходило при ярком освещении, он видел каждую деталь, буквально каждую песчинку. Чем они там занимаются?

И тут нечто, со всей силы, как пинком, выпихнуло его назад, в темноту.

В дверь постучали, и в палату кто-то вошел.

— Ну что, сачок, все спишь?

Сергей Николаев открыл глаза, повернул голову на голос и увидел стоявшего возле кровати Сокова. В руках у него было несколько бумажных свертков, а под мышкой букет с розами.

— Тут ребята передают тебе кое-какие подарки, чтоб ты быстрее поправлялся, — он начал складывать на подоконник и прикроватную тумбочку свои пакеты. Добравшись до букета роз, Соков оглянулся по сторонам. — А вазочки у тебя не найдется?

— Спроси у сестрички, — отозвался, наконец, Николаев. — Привет. Как там, у вас?

— Сейчас все расскажу, только поставлю цветы, а то наши девушки их так долго выбирали. — Соков скрылся за дверью и буквально через пару минут появился, держа в руках большую трехлитровую банку, полную воды. Поставив ее на подоконник, он шлепнулся на стул и вытянул ноги. — Привет, болящий. Вот проезжал мимо, решил заскочить.

Николаев повернулся, устроился поудобней на постели и ответил:.

— Привет тебе, привет. Что новенького в мире?

— Коммунисты совсем потеряли почву под ногами. Все вокруг критикуют и ругают партию, требуют независимости республики.

— Ты опять о политике.

— Ладно тебе, знаешь в какое интересное время мы живем? Ты когда-нибудь верил, что эта огромная система вдруг зашатается и начнет рушиться словно колосс на глиняных ногах?

— Как бы он тебя под своими обломками не похоронил.

— Не то время. Новые флаги везде вывесили. Кооперативы разве что ленивые не пооткрывали. Деньги зарабатывают. Начальство говорит: «перестройка, гласность», и тоже гребет все под себя. Круминьш «слинял» из органов. Говорят, ему, как члену партийного комитета, перепала куча бабок, партия, чувствуя свой конец, распихивает деньги по коммерческим структурам, как нацисты в конце войны, создает себе запасы, счета, пути для возрождения, но попробуй подкопаться, ничего не докажешь. Да и вообще все уходят в частные структуры охранниками — там больше платят. Самое время мне в этой ситуации прижать какого-нибудь жирного лоха, вытрясти из него пару сотен тысяч долларов, купить старинный «хорьх», тут как раз продают один в шикарном состоянии, и свалить за бугор!

— Ты все еще мучаешься своей идефикс? Узнают кэгэбэшники, в тюрьме сгноят.

— Да они сами сейчас тише воды, ниже травы. А большинство вообще занялись своим бизнесом и отмывкой денег.

— Что еще новенького?

— Альбертик в кооператив ушел. Директором кафе работает, по заграницам шастает.

— Да, веселая жизнь у вас, а я все лежу и на солнышко гляжу… Точнее, на твою лампу все гляжу.

— Ладно, не раскисай. Мне врач сказал, что тебе скоро можно будет ходить. Да, я отдал рассказ, что ты здесь написал, знакомому редактору. Ему понравилось, возможно, напечатает. Обещал зайти к тебе.

— Как же, зайдет.

— Если он обещал, то зайдет. Знаешь, какие у него статьи в газете сейчас выходят? Читать страшно. Ничего не боится.

— Что ж ты не принес?

— В следующий раз принесу. Ольга так и не приходила?

— Ты же знаешь, что нет.

— Да, — Соков взлохматил свои волосы, — ох уж эти бабы.

— Если тебе больше нечего сказать мне, можешь идти, — Николаев отвернулся к стене.

— Извини, не хотел. — Соков встал и вновь залез пятерней в свои коротко постриженные волосы. — Да, я слышал — наше начальство наконец подписало бумаги на вручение тебе ордера на квартиру и крупной премии. Понятно, что отмазаться хотят. Ладно, я пойду. Забегу на следующей неделе. Поправляйся, мы еще им покажем.

— Пока, — не оборачиваясь, попрощался Николаев.

Хлопнула дверь. Сергей вытащил руку из-под одеяла и нарисовал пальцем на стене улыбающуюся рожицу.

Да, вот и Володька ушел. Если бы только он один. Говорят, что Ольга, после того как он попал в больницу с тремя огнестрельными ранениями, просидела возле отделения реанимации несколько часов, но потом за ней приехала мать и увезла домой. За время своего кратковременного пребывания в больнице Лидия Ефремовна сумела разузнать у врачей, что положение Николаева безнадежное и, как считали эскулапы, он мог остаться инвалидом на всю жизнь, поэтому она приложила все старания, чтобы объяснить дочери, какие проблемы в жизни ее ожидают, если она не прекратит с ним всякие отношения. Затем энергичная женщина забрала Ольгины документы из университета и вообще увезла дочку в другой город.

Впрочем, с Ольгой все ясно, у них подобное уже было, когда Николаева, многообещающего ученого, без пяти минут заведующего престижной, им же организованной лаборатории выкинули за правдолюбие из института. Она вместо того, чтобы поддержать его в трудную минуту, быстро нашла замену в виде сынка второго секретаря горкома. Не зря говорят, кто предал единожды, предаст дважды. Это относилось и к красивым женщинам.

Врачи ошиблись. Сергею повезло, пули прошли буквально в нескольких миллиметрах от жизненно важных органов, правда, он потерял очень много крови и довольно долго пролежал в реанимации, но сейчас мало-помалу шел на поправку. Врач обещал, что на следующей неделе он уже сможет ходить, правда, пока еще с костылями.

Николаев ударил рукой по стене.

«Эти сволочи не дождутся, чтоб я загнулся. Я еще попляшу на их похоронах!» — и Сергей вновь, что есть силы, врезал кулаком по стене.

«Волга» мигнула красными огоньками и, выехав на обочину, остановилась.

— Похоже, дождь собирается, — выключив габаритные огни, сказал сидящий за рулем милиционер.

— Может, это и к лучшему, — задумчиво произнес мужчина в черной кожаной куртке.

— Он не остановится.

— Ты думаешь? — Пассажир повернулся и внимательно посмотрел на милиционера.

— Я вместе а ним в одном классе учился. Мы весь класс дать заставили одну клятву, а он ни в какую. Впятером его лупили, но на колени он так и не встал…

В салоне автомобиля резко прозвучал зуммер телефонного аппарата. Мужчина в черной куртке поднял трубку.

— Да… Хорошо.

Хлопнули дверцы машины. Двое вышли на дорогу. Обладатель черной куртки оказался почти на две головы ниже гиганта милиционера.