3.

Проснувшись, Селимов безошибочно определил, что за окном опять бушует безумный мусорный ветер. Скользнув взглядом по стопке машинописных листов, лежащих на старом столе, он стал шарить рукой под диваном в поисках тапочек.

Большой портрет маслом в духе Модильяни иронично наблюдает за ним со стены. Единственное яркое пятно на блеклых обоях. На портрете восковое лицо мужчины средних лет с подозрительными крошечными глазками, глубоко запавшими в неестественно вытянутый череп. Он презрительно улыбается одними тонкими губами.

Селимов от всего сердца ненавидит его.

Остальные картины, доставшиеся ему от покойного отца, он давно уже или продал, или раздарил. Остался только этот тип, неотступно наблюдающий за ним из грубого пыльного багета. Отец написал его незадолго до смерти, с трудом работая скрюченной артритом рукой. Селимов оставил портрет из чувства вины. Отец умер, когда его не было в Денизли.

Отчаянно дребезжат оконные стекла. Селимов сидит на стуле посередине большой гостиной, загроможденной старинной мебелью, и курит. Всю эту мебель отец собирал много лет. Два громоздких кресла из красного дерева с резными ножками, комоды, украшенные драконами, огромный сундук в стиле «oriental», черный лакированный буфет середины Х 1Х века из Китая, столик с ножками в форме бронзовых дельфинов, пианино с подсвечниками Arnold Fibiger. Каждую вещь Селимов помнит с детства.

Он смотрит в окно. По улице в клубах уличного мусора и горячей пыли двигается похоронная процессия. Завывающий ветер изо всех сил полощет черное покрывало, пришпиленное к железным носилкам с телом. Ветер накатывает, словно гигантская волна, и движения людей становятся замедленными и неуверенными. Длится это с минуту, а потом бешеный порыв, подчиняясь некоему внутреннему ритму, на мгновение ослабевает, и в этот короткий промежуток времени все, кто идет за носилками, невольно ускоряют шаг, натыкаясь друг на друга и едва не роняя покойника. Пауза закончилась. Накатывает новый шквал, и все вновь замедляется, как в плохом кино.

Одеваясь, Селимов просматривает машинописный текст «Ибишева» и на ходу правит его карандашом. Четвертая глава. На письменном столе полно теплой пыли из щели в окне.

Выходя из дома, он забыл выключить вентилятор. Но решил не возвращаться из–за этого.

Старая «Волга» 79-ого года. Машина вздрагивает всем корпусом и, тяжело поскрипывая спущенными амортизаторами, катится по горячему асфальту. «Волга» так же, как и все остальное, досталась Селимову от отца.

Он вытаскивает из заднего кармана джинсов потрепанную записную книжку в кожаном переплете: ул. Нефтяников, 39. Это точно за городом. Где–то там, за дачами.

Чтобы не пересекаться с похоронной процессией, Селимов сразу сворачивает в переулок и, быстро проскочив переплетение почти безлюдных улочек за площадью перед зданием мэрии, выезжает к залитой водой набережной. Море с ужасающим грохотом разбивается о железобетонные волнорезы и выплескивается на дорогу кусками шипящей пены. Ветер обрывает провода. Со столбов электропередачи то и дело сыпятся синие искры.

Несмотря на духоту, Селимов не спускает стекло из–за ветра.

Примерно через километр дорога резко сворачивает налево. Выезд к эстакаде. Пристань. Старые склады. Водонапорная башня. Дальше общежитие рыболовецкой артели, ремонтные мастерские, неработающая кондитерская фабрика. Дальше дорога начинает причудливо петлять среди желто–бурых зарослей хищного виноградника. Он повсюду, сколько хватает глаз. Кое–где сквозь этот сплошной монотонный покров оплетенные жадными щупальцами еще торчат бетонные каркасы недостроенных домов, похожие на скелеты гигантских ящеров.

Дорога быстро сужается. Селимов сбрасывает скорость до минимума. Старая машина дрожит и грохочет на колдобинах.

Проехав два или три километра среди бесконечных растительно–каменных скелетов, Селимов слишком поздно замечает, как облако пыли и мусора впереди него постепенно сгущается, темнеет и вытягивается, приобретая форму бешено вращающейся воронки. Острие воронки уже достает до земли. Она движется прямо на него, вспарывая верхний слой почвы. Медленно и тяжело раскачивается из стороны в сторону и со свистом втягивает в свое жерло все в радиусе нескольких метров. Через две или три минуты она почти наверняка накроет его. Селимов выключает мотор и поднимает ручной тормоз. В наступившей тишине слышно, как гудит земля и трещат стволы виноградников. Он раздумывает, стоит ли надеть ремень безопасности.

В этом есть что–то удивительно живописное. Если выбрать удачный ракурс, например, стать с правого боку, спиной к солнцу, скрытому облаками пыли, на фоне золотисто–серого неба четко, до мельчайших деталей видна маленькая белая машина на проселочной дороге и огромная черная воронка, надвигающаяся прямо на нее…

Стена пыли и мусора высотой в несколько метров всей тяжестью обрушилась на машину. В одно мгновение стало темно и невыносимо душно. Все вокруг словно завесили рыхлым серым туманом. На бешеной скорости из глубины этого тумана вылетают и падают прямо на лобовое стекло песок, галька, комья сухой глины, консервные банки, ветки, целые кусты каких–то колючек, вырванные с корнем. И Селимов по–настоящему испугался, особенно когда почувствовал, как задние колеса с жутким скрипом оторвались от земли. Машину развернуло и со скрежетом потащило по земле куда–то влево. От грохота и свиста у него заложило уши. Он запаниковал.

Вокруг один сплошной двигающийся черно–серый водоворот, в самом центре которого он безнадежно застрял. Он пытается взять себя в руки. Закрывает глаза и начинает очень медленно считать.

Вой и скрежет стали затихать только, когда он добрался до ста семидесяти восьми.

Селимов сидит на корточках перед машиной и курит. На зубах скрипит песок. Воронка свернула в сторону и теперь медленно рассеивается там, над виноградными джунглями. В воздухе висит горькая пыль. Селимов смотрит на покореженный исцарапанный корпус «Волги» и улыбается. Он вспоминает свой страх.

4.

Селимов продолжает свои поиски.

Когда он, наконец, проехал железнодорожный переезд и станцию электрички, с правой стороны потянулись унылые каменные заборы невысоких домов. Он свернул в глубь переулков. Безлюдно. За все это время ему не встретилось ни одной машины. Эта часть города словно вымерла. Он удивлен. Такое ощущение, что он принимает участие в какой–то странной игре. Его задача найти писателя, про которого он впервые услышал три дня назад (по крайней мере, он так думает!). Писатель живет на улице Нефтяников, дом39. Селимов ищет улицу Нефтяников, и дорога уводит его все дальше на восток в глубь головокружительного лабиринта. И вот он уже с трудом понимает, где находится. Но он все равно продолжает ехать из какого–то чувства противоречия. И лабиринт все разветвляется и разветвляется, и безлюдные улочки все больше запутываются. И нет никого, кто мог бы показать дорогу. И ему начинает казаться, что он кружится на одном месте, и когда он уже начинает терять терпение, плотный ряд каменных заборов и домов начинает постепенно редеть, и в просветах между ними становятся видны скалы и голодные пески, скованные коркой соли…

Он останавливается посередине грязного пустыря перед большим трехэтажным зданием с провалившейся крышей. Покрытое бурой копотью оно, видимо, давно уже необитаемо. Первый этаж почти до самых окон засыпан песком и битым стеклом. Над дверью ржавая табличка: ул. Нефтяников, 14. Рядом, под покосившимся деревянным столбом, пропитанным мазутом, сидит высокий загорелый старик в черном драповом пальто, надетом прямо на голое тело. На его совершенно лысом черепе свежая царапина.

Селимов выходит из машины. Мокрая от пота майка липнет к телу. Старик смотрит на него, сложив руки козырьком. Продолжает бушевать мусорный ветер.

— Нефтяников тридцать девять… — Слова тонут в свисте ветра и приходится говорить с паузами. Лицо старика — медная маска из стовратных Фив.

— Улица Нефтяников…как добраться…я правильно еду?