Светкин супруг не числился среди крестных отцов питерской мафии. Светка говорила что-то об оформленных на нее зарубежных фирмах… Этот вопрос мы проясним через Арчи, решил Алексей. Может, опер-сыщик уже и разузнал что, почему бы и нет?

«Собственно, — вдруг остановил себя Нертов, — а зачем мне во все въезжать? Стоит ли этим заниматься, тем более сейчас, когда надо сосредоточиться на отце да на Марине? С этими бы темными делами разобраться»! Но тут же оборвал себя: интуиция подсказывала, что есть смысл плотнее поинтересоваться типом, завладевшим далеко не малой долей акций его банка.

Среди бумаг Алексей натолкнулся на записную книжку Лишкова, тоже предусмотрительно прихваченную Светкой. Он машинально раскрыл ее на букве, с которой начиналась собственная фамилия — «Н». Ни одного имени на странице не было — только инициалы, состоящие из двух букв, и проставленные рядом цифры. Сочетание «ЮА» повторялось в нескольких местах. Еще одна загадка, подумал Алексей. Ни Юрий ли Алексеевич Нертов, его отец, был зашифрован в этих записях? И что бы могли в таком случае обозначать все эти цифры? Он листанул записную книжку дальше, на фамилию банкира — та же история, сплошные «АА». Ни номеров телефонов, ни фамилий или имен — сплошные буквы и цифры, нехитрые шифровки чиновника.

Не надо было быть великим детективом, чтобы просчитать, что между отцом, Чеглоковым и этим Лишковым существовала некая связь, абсолютно неизвестная Алексею.

Только сейчас он вспомнил, как отчитал его отец за то, что он поперся к Светке, едва прибыв в Питер. Что сказал тогда отец? Кажется, о том, что Владимир Иванович — нужный человек. Тогда он не придал этим словам значения. Понятно, что чиновник Фонда госсобственности был не той фигурой, с которой стоило ссориться — большего в замечании отца он прочесть не мог. Теперь выходило, что отец имел в виду нечто другое.

… Итак, сейф был пуст — Светка обчистила его почти до последнего листочка. Владимир Иванович взвыл, еще раз выматерился. Все, ради чего он рисковал в эти последние годы, пошло прахом. Дернул его черт связаться с этой стервой, а потом с Даутовым, а затем с Царевым — ошибка на ошибке. Куда теперь деваться, как восстановить нажитое? Он не сомневался в том, что Светка теперь уже ни за что не расстанется со спертыми ею бумагами. Такой компромат на него, такое состояние! Акции-то он понаоформлял на всю ее родню, да на каких-то неведомых ему подружек Светланы. А как было иначе? Как еще, спрашивается, если в компьютеры Фонда госсобственности заносились данные обо всех покупателях, а госбезопасность с ментами и с налоговой полицией следили за всем рынком ценных бумаг? Кто приобрел, сколько, почем, на какие шиши? «Доверился, старый тупица», — клял он себя. Лишков остервенело вышвыривал из шкафов Светкины тряпки, на которые и была грохнута немалая часть презентов-гонораров, а потом все поехало, покатилось. Ну, станет он вновь скромненьким чиновником, примется ездить на работу на троллейбусе, прижимая к себе свой потрепаный портфель. А с Даутовым-то, с Даутовым как быть?

Весь ужас положения состоял в том, что Семеныч уже всерьез припер чиновника, разнюхав каким-то образом, как именно сумел он распорядиться полученной по «дружбе» информацией. Почему Лишков, этого не предусмотрел? Зарвался….

Вот и Даутов, объявившийся буквально на днях, так и сказал:

— Зарвался, Вовчик? Тебя предупреждали: играй только своими деньгами, картинку не путай. А ты что устроил? Теперь мне серьезные люди счета выставляют.

Семеныч назвал сумму, которой можно было бы успокоить этих людей — скорее всего, его же самого, раздосадованного упущенным процентом с Лишкова, слишком уж рьяно воспользовавшегося сведениями о намечаемой афере. Лишков уже был готов отдать эти деньги. Черт с ними — жизнь дороже. Но где он их теперь возьмет, коли Светка обчистила его, как шлюха последняя! Ладно, есть кое-что в зарубежном банке, принялся соображать он. Царев еще не выплатил долю по той операции — навязал, хитрозадый, прокрутку этой доли через банк Артурыча. Мол, к чему держать деньги мертвым грузом, деньги должны работать и прочая дребедень. Но как только напомнил он Цареву об этой доле, сразу после визита Даутова, Сергуня заюлил: погоди, сейчас не изъять, не возьмешь ли ты их ценными бумагами? Вон бумаг этих сколько было — и где они теперь? Ту-ту вместе со Светкой!

Ужас положения заключался и в том, что Даутов, кроме денег, потребовал и другой расплаты за услугу: теперь уже постоянного и прямого выполнения его указаний на аукционах. Господи, но всему есть мера! Ведь возьмут его в конце концов на крючок. И так кругами ходят, все ближе подступая — все эти службы экономической безопасности. Начнет он сейчас работать на даутовских бандитов — погорит, даже охнуть не успеет. А выхода только два, — мрачно осознавал Лишков. Или в «Кресты» его менты упекут, или бандиты в расход пустят. Кто же будет долго терпеть обремененного лишней информацией клерка? И в «Крестах» достанут — он ли не знал, как косит там смерть народ? Однажды ему показали сводку смертей: почему-то большинство арестованных умирали от сердечных приступов. От восемнадцати и старше. Словно одних гипертоников в клетки забивали. «Знаем мы эти приступы, — думал Владимир Иванович, — это как случайно упасть и головой о кирпич удариться. Раз, этак, восемь-десять подряд… Никто не допустит, чтобы дело его дошло до суда, а если при доказанной вине все результаты тендеров объявят недействительными, и бандюганы лишатся своей собственности-недвижимости»?..

Как ни прикидывай, как ни вычисляй, а Лишков сейчас был той фигурой, которую просто требовалось ликвидировать.

— Ликвидировать… — Беззвучно прошептал он, глядя на свое мертвецки бледное отражение в зеркале. — Не жилец я больше на этом свете…

Лишкова охватила паника. «Бежать, только бежать», — принялся причитать он, закидывая в первую попавшуюся сумку остатки бумаг, не спертых Светкой, загранпаспорт, кое-что из вещей. У чиновника была постоянно открытая виза в Финляндию. Рванет туда — потом разберется. Господи, осознал он с тоской, ведь и дом-то финский был записан на нее! Ничего не осталось — по миру пустила…

Собрав вещи, Лишков еще раз обвел взглядом комнату. Присел на дорогу, но тут же вскочил как ошпаренный: одна новая мысль вдруг пронзила его лихорадочное сознание. «Двойная подстраховка! Конечно, как же я не догадался»! — Чиновник сообразил, что это спасет его — в том случае, если возьмут прямо на границе, а почему бы и нет, если там могут быть предупреждены… Он сел за письменный стол, достал бумагу. Порывшись в ящиках, нашел и ручку. И, не секунды не задумываясь, вдруг принялся быстро записывать что-то на плотных белых листах. Строчки ползли вниз, загибаясь мелкими и неразборчивыми буквами, но Лишков не обращал на это внимания. Закончив, он еще раз пробежал глазами листы. Достал конверт, плотно сложил все написанное и, послюнявив, заклеил, надписав: «Прокурору Центрального района».

Окончательно успокоившись, Лишков подошел к зеркалу. Оттуда на него смотрел растрепанный старик с отекшим лицом, нависшим над помятой рубашкой со сбитым на сторону галстуком. Владимир Иванович одел пиджак, расправил плечи, положил конверт во внутренний карман и еще раз, оценивающе, посмотрел на человека в зеркале. «Ликвидировать»?! — Переспросил неведомого оппонента. Но закончить не успел…

На него вдруг навалилось тяжелое удушье. Лишков ощутил, как шею захлестывает тугая петля. «Володенька», — вдруг нежно и тихо сказал чей-то женский голос. Все закружилось перед глазами, чугунные тиски сжали голову и потянули вслед за нею ставшее вдруг невесомым тело в длинный, сияющий летним радостным светом тоннель. Грохнулось вдребезги зеркало. Чиновник рухнул на пол, вниз вмиг посиневшим лицом.

…Он ушел вправо с переворотом через плечо, одновременно выхватив оружие и выстрелив в темноту, в сторону вспышек автоматной очереди. Но, видимо, промахнулся: вторая очередь выбила искры из бетонки, на которую Ким успел упасть, у самой головы.