- Спасибо! - удивилась она продолжением темы, при этом хитро улыбаясь, как лиса.
- "Спасибо" не ощущается! Предлагаю отработать в физической форме.
- Шантаж! - крикнула она, но я, засмеявшись, быстро закрыл ей рот ладонью и шепотом добавил:
- Дурочка, ну что ж ты делаешь? А если услышат?!!
После той ночи дурачества я перебрался с вещами из первой палаты во вторую, где лежал и Женька, и Валентин, и другие. Дал Маринке позвонить со своего телефона, а сам отправился спать. В последнее время я часто спал. Будь моя воля, лёг бы в постель с банкой маринованных огурцов. Ел бы по одному в день для метаболизма и спал бы для возвращения сил организму, и особенно мозгу и центральной нервной системе. Что ещё нужно в этом "санатории"?
Маринка не врала по поводу своей выписки из 10 отделения, и уже утром, после завтрака, стала собирать вещи из тумбочки. Меня кто-то будил на обед, но я лишь замычал и отвернулся к стенке.
- Гороховый суп сегодня с гренками. Пошли, Димон! - расталкивал меня Симончук, улыбаясь, ведь за всем этим смотрели ребята и дружно гоготали, бурно комментируя.
- Ну, не хочу я! Отвалите! - крикнул я, чем привлёк внимание санитаров.
Честно, я и не подумал, что они стоят недалеко. Ребят стадом погнали под крепкое словцо к дверям столовой, а я так и остался дремать, лениво ворочаясь на пружинистом чуде.
Время тянулось, будто в ожидании поезда на распределительном пункте. Дошло до того, что сутками спал, чтобы сократить время до комиссации, но неведение происходящего и неконтролируемость ситуации сводили с ума.
После ужина я проснулся и бодро взглянул в окошко. Снова шёл снег. Я полон сил, хоть на потолок карабкайся или с Маринкой развлечься.
"О, чёрт! Марина! Моя карточка!!!" - вспомнил я и встревожился.
Ребята только возвращались с ужина.
- Женька, а где Марина? - спросил я у Ткаченко, который заботливо принёс мне пять кусков хлеба из столовой.
- Уехала в свою часть.
- Как уехала? Ну, а карточку она никому не передавала?
- Нет.
- Симончук, а тебе?
- Не фамильярничай! - оторвавшись от чтения газеты, произнёс он.
- Я серьёзно!
- Не давала она мне никакую карточку! Отстань!
- Ну, капец! - присел я на койку. - Это что получается? Она уехала с моей карточкой?!!
- И что? - поправил очки Денис Симончук.
- Как ты не понимаешь? Ведь если позвонит моя Юлечка, а трубку возьмёт Марина! Ой, и представить боюсь...
- Сам виноват. Нехрен было давать карточку!
- Блин, полный хэви-метал!
- Да прям "Natterfrost", а не хэви-метал! - ухмыльнулся Женька.
- Что ж теперь будет? - опечалился я.
- Вот этот вопрос в следующий раз постарайся задавать перед тем, как выдумаешь глупость совершить!
- Да ну вас...
Ночью Женя Ткаченко нас всех очень удивил, а ещё больше - рассмешил. Ну, кто мог предположить, что он разговаривает ночами, пребывая в объятьях сна. Санитары, подобно часовым третьего рейха, ходили по коридору и требовали от нас лишь одного - тишины после отбоя. В любой другой день мы бы непременно ещё в города поиграли или поиздевались над теми, кто уж, созерцая седьмой сон, храпел на всю комнату, но не сегодня. Около часа ночи мы уж стали засыпать. А Ткаченко начал переворачиваться на постели и кричать что-то, типа:
- Нет! Не надо! Лиля, не уходи!
Лиля - это его любимая девушка, с которой он так и не может быть вместе.
Стоит также отметить, что Женька был настоящим бабником, любителем социальных сетей, наподобие vk.ru, и обильного количества выпивки. Образ жизни чем-то схож с доармейским отдыхом другого Женьки - Петросяна. Но в одночасье всё изменилось. Однажды привёл он к себе домой, как казалось ему, очередную девушку для весёлого времяпрепровождения, но так в неё влюбился, что и думать забыл про всё остальное. Звали её Лиля. К сожалению, мама Жени не радовалась стремительно развивающимся отношениям, а поэтому выдвинула ультиматум: либо она, либо Лиля. Ткаченко тут же собрал вещи и вместе с любимой отправился жить в собственном частном доме. Мать ужасно рассердилась и обещала отомстить за этот выбор. Год спустя у Женьки и Лили родился мальчик. Оказалось, что у младенца была очень редкая болезнь, и через несколько дней ребёнок умер, так и не побывав дома с молодыми родителями, так и не познав сей мир. Мать Жени набросилась на Лилю и постоянно твердила, что это она во всём виновата. Но молодожёны и эту трагедию выдержали, ведь их любовь оказалось сильнее. Тогда мать отправилась в местный военкомат (а дело было в Харьковской области), где дала взятку одному из майоров. Тут Женю и забрали в армию, в одну из самых строгих воинских частей - Белую Церковь.
Так Лиля и осталась дожидаться любимого, а Ткаченко отправился служить Отчизне. Решив откосить, он и попал в психушку, когда после приказа командира роты, Женя послал его к чёртовой бабушке. Вот мы, по воле судьбы, и оказались в одном здании с жёлтыми стенами. На почве частых нервных срывов, связанных с нехваткой любимого человечка и погибшим сыночком, Женя стал часто разговаривать во сне, сам того не ведая.
И вот после отбоя в тишине и беспросветной темноте, в которой высматривалась дорожка неяркого света, идущего от коридора, были особенно слышны ночные речи Женьки. После этой ночи и появился термин "Речь Ткаченка".
Санитарка (кажется, Любовь Андреевна) сразу услышала громкие реплики, доносящиеся из второй палаты, и немедля направилась вслед доносящемуся звуку. Стала на цыпочки, прислушалась, но Женя уже молчал (будто чувствовал). Удивилась и снова пошла в комнатку, где санитары распивали спиртные напитки, отдыхали и громко, заливисто смеялись. Что-то неразборчивое слышалось, типа хвалебных диалогов в полупьяном бреду:
- Ох, и достала же эта несносная ребятня.
- И не говори, Любочка. Взять бы в эти руки кипу ордеров, на каждом из них написать их чёртовы фамилии, и ставить на них одну-единственную резолюцию - "расстрелять"!
- Ну, Василич, ты и злой!
- Тамара, ну а как с ними иначе? Вон, слыхала? Опять орут там, во второй палате!
- Орут? - встрял второй санитар. - Ну, гады! Я же их предупреждал: привяжу на всю ночь! Не дошло, видать?
- Так, сиди смирно! Я сама схожу!
- Как знаешь...
Любовь Андреевна снова направилась ко второй палате. Ноги её уже мало слушались, ведь Андреевна закусывала мало, а пила кружками. Но и в пьяном бреду она старалась исполнять свои рабочие обязанности, поэтому, шатаясь и держась за стенку, она направилась к нашей палате. Женя и вовсе разбушевался: стал дёргаться на койке и задушевно петь "Смуглянку". Мы так перепугались. Нам и смешно, с одной стороны, ну а со второй - не очень-то охота проваляться привязанным всю ночь.
- Кто это там? - спросонья пробурчал Симончук.
- Да Ткаченко бесится! - шёпотом ответил я, положив подбородок на быльце своей кровати.
- Он что, рехнулся? Нас же сейчас всех привяжут!
- Да он спит! Прикинь?
- Он во сне разговаривает и поёт? - ещё больше удивился Денис.
- Ага.
- Вот лунатик. Надо заткнуть его, пока нас не накололи сибазоном.
Демчук, Удалов, Симончук и я одновременно кинули в него свои перьевые подушки, и настала желанная тишина. Как раз и санитарка подошла. Мы головы кинули на подушки и притворились, что спим. Она осмотрелась и, не обнаружив источник крика, грозно прошипела:
- Кого-то привязать?
- Благодарю покорно, но увольте! - хихикнул кто-то.
- Вот-вот... - оставшись довольной своим педагогичным подходом, она направилась назад, к другим санитарам и "разогретому" столу.
Как вдруг, Женька проснулся и, скидывая наши подушки на пол, крикнул в полусонном бреду:
- Да идите в задницу! Дайте поспать!
Санитарка развернулась и приняла всё вышесказанное в свой адрес. В общем, привязали нас. Крепко, аж руки посинели. Пришёл и второй санитар, включил свет, и, дыша перегаром, проклинал нас, вкалывая очередную порцию "витаминов". Я всё боялся повторить участь Серёжи Дульского. Теперь я боялся смерти, ведь у меня была цель жить. Поэтому в который раз попытался заговорить с санитаром:
