Николай Леонидович стоял у окна и со сложенной за спину рукой пытался вглядеться в темноту сквозь тонкие линзы позолоченных очков. Медленно майор обернулся, услышав отчет о нашем прибытии от только что прибежавшего солдата из казармы.

- Так, так. Значит, будем работать руками..., - про себя произнес он.

- Но, товарищ майор... Мне ведь просто позвонили. Неужели это..., - начал было оправдываться я, но Некануров оставался непоколебимым и не внимал ни слову из того, что я говорил ему в качестве оправдания.

- Значит так..., - загадочно произнёс он, будто пребывая в грёзах. Потирая подбородок, и не отводя взора от нас, он добавил:

- Сейчас мы идём в расположение и берём инвентарь: лопаты, веники...

- А для чего, товарищ майор? - поинтересовался товарищ Слюнько (м-да, фамилия без фантазии).

- Чистота распорядительного пункта - значит чистота души! Очистим же ваши души! Сидорчук!

Тут в кабинет снова вошёл тот самый солдат "метр пятьдесят пять" и, отдав честь, произнёс:

- Товарищ майор. Рядовой Сидорчук по вашему приказанию прибыл!

- Сидорчук! Бери этих трёх шалопаев и веди их в расположение. Выдашь им инвентарь, и проследишь за уборкой территории!

- Есть!

- Чистота распорядительного пункта - обязанность любого солдата! - добавил майор.

Ну, я уж этих глупых мыслей не вытерпел.

- Чистота - это не там, где убирают, а там где не сорят! - выпалил я в порыве гнева.

Дальше последовала пауза. Все вдруг так мною заинтересовались, аж глаза выпучили.

- Сидорчук! - не отводя взора, произнёс майор.

- Я! - с наигранной патриотичностью произнёс солдат, чем напомнил мне того мастера спорта по греко-римской борьбе, которого в итоге, так и не взяли в армию.

- А этому умнику дашь веник, совковую лопату и ведро. В течение двух часов он обязан убрать территорию КПП от листьев и мусора.

- Товарищ майор, какие листья? Я не спал уже двое суток! Разве ваши погоны на плечах обязывают лишь издеваться над людьми? - с сердитым выражением лица, напрочь позабыв про субординацию, выразил своё мнение я.

Меня отвели на территорию КПП и кинули к ногам огрызок от веника. Возвращаясь в казарму, они дали мне полчаса на тщательную уборку территории.

- Твари! - вслед бросил я, от злости плюнув на плац.

"Убирать? И за что? За мелочь, за пустяк! Вот так армия! Ничего не скажешь!"

Ночь становилась чернее чернейшей черноты бесконечности. Солдаты, что дослуживали здесь последний месяц, в придачу с этим наглым Сидорчуком, от которого постоянно несло водкой и жвачкой со вкусом дыни, увидели меня на плацу и не упустили возможность поговорить со мной по душам, не забывая при этом торопить с уборкой и всячески поддевать.

- Ты тут мусор пропустил! Ты чего, солдат?!! - кричал мне на ухо один, указывая на только что выкинутый бычок.

- Я же здесь только убрал!

- Ты чё, сука, будешь перечить сержанту? Ну, ты доигрался! - ухмыльнулся второй и нанёс размашистый удар в живот.

От внезапно нахлынувшей боли я согнулся, обхватив двумя руками туловище.

- Зараза... - пролепетал я, кривляясь от неутихающей боли.

- Что ты сказал? - переспросил один из дедов, нанеся размашистый удар в челюсть, после которого я упал на асфальт. По всем законам нокаутов, я встать уже не должен был. И боль, скажу я вам, способна приковывать к земле, но мне удалось найти в себе силы подняться и, из резервуаров своей энергии, нанести одному из обидчиков удар в печень. Правда, замешкавшись из-за тормозящей мои движения боли, я снова оказался на асфальте. Встать, к сожалению, уже не представлялось возможным. Силы на исходе, да и к тому же в течение минуты я чувствовал, как со всех сторон на меня обрушивалось удары, а боль импульсами показывала себя в разных частях тела.

Затем один из них ботинком подбросил веник в мою сторону и приказал убирать территорию КПП. В смутном бреду, я стал мести какую-то часть асфальта и, как только это удовлетворило тех уродов, они, весело смеясь, ушли в расположение, а я, пытаясь побороть ту боль и не свалиться без сознания, продолжил убирать. Кое-как домёл я территорию и убрал опавшие листья. В тумане добрёл до казармы, сдал инвентарь и лёг в порванном пуховике на то место, куда привёл меня "метр пятьдесят пять".

Обычная двухметровая доска, шириной в два хвоста капуцина, обшитая чёрным кожзаменителем.

Призывников было настолько много, что все эти кровати были смещены, и все пацаны спали буквально друг у друга на груди. Я уснул тут же, как мёртвый. Отрывками помню, как неподалёку, в комнате солдафонов, играла песня "Демобилизация" группы "Сектор Газа". Слышал, что некоторые предпочли всю ночь играть во что-то на мобильном телефоне или болтать с другими. Шум стоял, как на "Озёрке". Помню, меня кто-то тормошил, но я, будто выпивший бутылку армянского коньяка, лежал в беспамятстве.

Отрывком видел перед собой маму, обнимающую меня:

- Мисятина, я люблю тебя! Как я могла допустить тебя к той новой жизни, к которой ты и вовсе не готов!?? Вернись, прошу тебя!!!

Дальше мерещилась моя любимая эмочка. Она горько плакала и, положив записку на стеклянный журнальный столик, выбросилась из окна. Вмиг в её комнату захожу я. Ветер, гуляющий по комнате из открытого окна, развевал занавески и благоухал вечерней свежестью. Со спокойным умерщвленным лицом я подошёл к столику и взял в руки записку.

- Я так и знал! - опечалился я, покачав головой. Проронив слезу, подумал о чём-то и кинулся в окно. И вот лечу я вниз, дух захватывало, а футболка за спиной развивалась, как парус. Когда с силой грохнулся об землю, я резко проснулся.

Ребята уже спали, некоторые ужасно храпели. Передо мной - огромное окно с решётками. Светало. Я дрожал от холода и пытался согреть хотя бы руки, засовывая их между ног. Шея ужасно болела из-за неудобной "кровати". Боль, которая охватила меня в той драке, уже не тревожила, и я заснул снова. Снилась чья-то свадьба и некая девушка по имени Маша.

И тут сквозь сон я услышал:

- Солдаты! Подъём!!! Быстро, быстро! Шевелимся, улитки!

Это явно был голос "метра пятьдесят пять". Я привстал. Шея болела, при поворотах головой - вообще ныла, как девушки возле витрин бутиков. Не спеша, направился в туалет, где холодной водой смыл засохшую кровь с лица после очередной кошмарной ночи.

Утром меня ждал незавидный завтрак в виде перловки с тефтелей. Особенные запахи доносились от этой забегаловки. Пахло дешёвыми котлетами и недоваренной кашей. Как обычно.

Мне уже не хотелось ни думать, ни говорить. Ещё какой-либо работы я уже не выдержу и свалюсь от изнеможения прямо на плацу.

Беспокойные ночи давали о себе знать. Под холодным ветром последнего дня октября, я чувствовал боль в разных частях тела, как приливы волн в огромном беспокойном море. Одиноко я сидел в первом боксе на самой последней лавочке, чтоб никто меня и не видел. Напротив в третьем боксе Вадим по-прежнему хвастался своими приключениями в Суворовском училище, и всё большее количество призывников обучал и подготавливал к жизни в военной форме и вечно натирающих ступни берцах. Всё-таки как много доверчивых в этом неспокойном городе.

Помню, подходил ко мне некий Андрей из четвёртого бокса и предлагал сыграть в картишки, но настроения, да и желания, вовсе не было.

"Нет на вас Федяева! - подумал я с грустной ухмылкой, - он бы, наверняка, принёс нам очередную жареную утку, выигранную у какого-нибудь простофили".

Но теперь всё было по-другому. Судьба разложила свой пасьянс, и мне он оказался уж явно не по душе.

День этот был намного насыщеннее предыдущих часов пребывания на распределительном пункте, и я вновь засиял, надеясь поскорее покинуть эти места. Чуть попозже полудня, офицер с длинной немецкой челкой продолжил распределять призывников в различные виды войск. И, должен вам сказать, уже в 17 часов я знал, что попаду в инженерные войска. Это удивило и даже опечалило поначалу.