С тех пор я стала брать с собой Чёлку и Кусаку, двух самых злобных сучек-трехлеток. В глазах местных это хоть как-то отличало меня от прочих "белобрысых". Нас стали узнавать и уже воспринимали, как нечто прилагающееся к моему дяде, Псарю. Иные подходили, деловито оглядывали собак и не верили, что это еще щенки. "И докудова она вырастет?" Когда я показывала, они глупо разевали рты, ведь местные горные псы были совсем мелкие, до трех локтей в холке.

Так прошел почти год. Я жила в каком-то душевном оцепенении, почти ненавидя людей вокруг и даже не замечая этого. А потом случайно попала на какой-то местный праздник, Сбора урожая, кажется. И вдруг увидела в них - красоту. Их искусные ремесла. Их танцы - диковатые, но по-своему грациозные. Их песни... Сколько радости в этих людях! Сколько жизни, чувства! Я видела любящих родителей, крепкие семьи, верных друзей. Видела открытость, искренность, щедрость. Нет, геры вовсе не злы и прекрасному не чужды тоже. Просто натура их слишком необузданна, страстна. И не кнутом, не силой, не божьим страхом даже - но через красоту лишь можно достучаться до них. От сердца к сердцу...

И словно лопнула так душившая меня защитная короста. Господи, ведь это страх, мой собственный страх и ожесточенность не давали мне дышать полной грудью, жить, полноценно общаться. Я впервые - за целый год! - вошла в местный храм, слушала проповедь. А люди рядом улыбались, смотрели тепло. Среди них было немало моих соплеменников - в невольничьих ошейниках, очевидно уже здесь, на чужбине, обращенных в Истинную веру, но что с того?

Конечно, ни грубость, ни сальные взгляды никуда не делись. И соседи еще долго к нам привыкали. Но я нащупала, я вдруг уловила тот правильный стиль поведения. Не жесткая воля, но напротив - доброжелательность и веселая шутка стали моею броней, и бронею куда более надежной. Я училась этому у самих же геров: шутливые перепалки и остроты здесь очень в ходу, надо же давать выход своим бурным эмоциям, иначе тут все, чуть что, хватались бы за ножи! С чем бы ни столкнулась, я теперь всегда могу отшутиться, ответить неожиданным комплиментом или наскоро сочиненным забавным стишком - и люди смеются, и им уже не хочется оскорблять, грубить.

Работы было много, очень много. Но я перестала тяготиться жизнью здесь. Я в корне изменила подход к обучению местных ребят. Герские дети неусидчивы, зато удивительно музыкальны и артистичны. Что ж, прекрасно! Мы стали петь. Разучивать смешные сценки, танцевать. Теперь я брала на уроки совсем маленьких щенков, и ученики мои скакали вместе с ними по комнате, распевая зарифмованные тирийские глаголы. И вы не поверите, насколько лучше они в итоге запоминали урок!

***

Вернувшись домой, я застала у калитки Арту, моего жениха. Даже во двор не зашел: он не очень ладит с папой.

- Как хорошо, что ты пришел! Погуляешь с нами?

Арта нехотя согласился. Что поделать, мне необходимо выгулять собак. Хотя бы раз в три-четыре дня. Этого ничтожно мало, но чаще не получается, а дядины работники могут водить их только по одной и только на поводке - какой же это выгул?

Мы поднимались по узкой тропе вверх, на небольшое плато. Собаки гуськом бежали впереди. Быстро, ровно, тихо - они знали, что побегать и полаять можно будет только наверху. Пока не отойдем подальше от города - ни звука.

С горы постепенно открывалась ослепительная синь моря, силуэты кораблей. Такой простор! Упоительная, невыносимая красота, которая, наверно, никогда мне не надоест.

- Жаль, ты не умеешь писать красками, - сказала я.

Арта только головой мотнул:

- Ерунда. Краски дорогущие, а продаваться это не будет.

Он был в дурном настрое. Вином от него не пахло. Я знала, что он даже на Лозу не позволил себе ни единого стаканчика, но мне не хотелось думать, что причина в этом.

- Конечно, здесь каждое окно - такая картина, - попробовала я снова. - Но в других краях люди наверняка хотели бы полюбоваться видами моря. Особенно там, где это в диковинку. У одного из моих учеников отец - помощник капитана, он мог бы... Ой, да что я? Можно ведь господина Ирууна попросить! Его корабли и далеко на юг, и на восток ходят... Он, конечно, сдерет большую долю, но почему не...

Арта вдруг встал как вкопанный, так что я чуть не налетела на него.

- А сынок ируунов тебе, ясно дело, не откажет? - он зло сощурился.

Две последние собаки сразу повернули головы. Я подала знак: "Отставить!" К сожалению, Арта это заметил и явно тоже принял в обиду. Его задевало это мнимое мое недоверие, то, что мы никогда не бываем полностью наедине, но, Господь свидетель, виной тому лишь вечная нехватка времени.

- Ты очень вспыльчив, мой хороший.

Я погладила его по плечам, уклоняясь от встречного порывистого объятья - слишком уж порывистого. Взяла за руку:

- Пойдем.

Мы поднялись на плато. Я дала команду: "Вольно!", и собаки помчались с радостным лаем, покатилось эхо. Мы сели в тени под деревом. Арта все не отпускал моей руки и все молчал.

- Ну, перестань, - сказала я. - Это нелепо, он же совсем мальчишка.

Арта хмыкнул:

- Ты и впрямь не замечаешь, как он на тебя глаза пялит? Эти бельма свои бесовские...

- Мало ли кто на меня пялится, - попыталась отшутиться я, - а ты сам?

- А я разве не в своем праве?

Он снова попытался притянуть меня к себе. Я чуть отстранилась. Я смотрела в его лицо - такое чистое, наивное, по-детски нежное, почти жалкое... Дядя говорит, это лицо пропойцы. Еще немного, и оно станет багровым, уродливым. Если Арта сделает следующий, роковой шаг и покатится вниз. Если я не смогу удержать его...

- Какой же ты красивый, - сказала я.

Он рассмеялся:

- Ты меня до греха доведешь, женщина. Зачем тебе все эти церемонии, хождения? Решайся, ну! Завтра! Просто пойдем в храм и всё, и ты моя. Ну же!

- Я еще не готова, я же тебе объясняла. Нужны деньги.

- Вот, опять деньгами попрекаешь...

- Господь с тобой, Артеле, причем тут ты? У нас не принято, просто неприлично - без свадебного дара.

- Опять ты за свое! - вспылил он. - Да не нужно мне никакого приданого! Не нищеброд, слава Богу, свое дело имею!

Я вздохнула.

- Да нет же, милый, это совсем другое. Приданое дают за девушкой родители, а у нас иначе. Я должна дарить свои, мною заработанные. Это мудрый обычай. Знак того, что я взрослая женщина и готова к ответственности.

- Все у вас шиворот на выворот. Жена должна - любить. Всё. Остальное приложится. И, кстати, учти: командовать собой я не позволю. Я не подкаблучник какой.

Время прогулки заканчивалось, через час у меня ученик. Я поцеловала Арту в щеку и встала.

- Мы не командуем, мы заботимся. По-матерински, о мужьях, как и о детях.

Я кликнула собак, и они мигом прекратили игру, сбежались, потянулись цепочкой вниз по тропе.

- И как о собаках, - буркнул Арта. - От, черт... и меня ведь так: без поводка, а водишь... И всех ты так, и гаденыш этот ирууновский с тобой-то, небось, смирный. Ведьма ты, Улька, хоть и Богу молишься.

- Не надо так говорить, - попросила я. - Ты знаешь, я люблю тебя всем сердцем. Да, приходится ждать, но это Господь нас проверяет, так даже лучше. И разве мало тебе знать, что я тебя выбрала, и другого уже не предпочту.

- Выбрала она! Да я тебя еще задолго до того углядел!..

Я смолчала. "Углядеть" и - подойти, заговорить, завести дружбу это не одно и то же.

А я тогда просто не смогла пройти мимо. Я увидела человека совершенно отчаявшегося, словно и не замечающего, каким даром наделил его Господь. А работы его были изумительны! Здесь, в Герии медь в изобилии, и много мастеров-чеканщиков, но всё как-то скучно: вечные виноградные кисти, кувшины, грудастые девицы. Арта же создавал портреты, сложнейшие пейзажи. Его корабли действительно плыли, звери были как живые. Особенно меня привлекла серия сценок с сельскими детьми, шесть или семь тарелок: дети на лесной опушке, с корзинками, у старшей девочки на закорках братишка; дети несут родителям обед в поле, играют в прятки, катаются верхом на свинье, смешно гоняются за поросенком. Как переданы эмоции, тончайшие детали!..