КАЛЕЙДОСКОП Дела семейные В каменном веке А ну, отдай мой каменный топор И шкур моих набедренных не тронь. Молчи, не вижу я тебя в упор. Или в пещеру, поддержи огонь. Выгадывать не смей на мелочах, Не обостряй семейный наш уклад. Не убрана пещера и очаг, Разбаловалась ты в матриархат. Придержи свое мнение, Я — глава, и мужчина — я. Соблюдай отношения Первобытнообщинные. Там мамонта убьют, поднимут вой, Начнут добычу поровну делить. Я не могу весь век сидеть с тобой, Мне надо хоть кого-нибудь убить. Старейшины сейчас придут ко мне. Смотри еще не выйди голой к ним. Век каменный, а не достать камней. Мне стыдно перед племенем своим. Пять бы жен мне — наверное, Разобрался бы с вами я! Но дела мои скверные, Потому — моногамия. А все твоя проклятая родня… Мой дядя, что достался кабану, Когда был жив, предупреждал меня: Нельзя из людоедок брать жену. Не ссорь меня с общиной — это ложь, Что будто к тебе кто-то пристает. Не клевещи на нашу молодежь, Она — надежда наша и оплот! Ну, что глядишь — тебя пока не бьют. Отдай топор, добром тебя прошу. И шкур не тронь, ведь люди засмеют. До трех считаю, после — задушу. В библейские времена (рассказ плотника Иосифа) Возвращаюсь я с работы, Рашпиль ставлю и стены. Вдруг в окно порхает кто-то Из постели от жены. Я, понятно, вопрошаю: «Кто такой?» А она мне отвечает: «Дух святой». Ох, я встречу того духа. Ох, отмечу его в ухо. Дух — он тоже духу рознь. Коль святой, так Машку брось. Хоть и кровь ты голубая, Хоть и белая ты кость До Христа дойду и знаю: Не пожалует Христос. Машка — вредная натура, Так и лезет на скандал. Разобиделася, дура, Вроде, значит, помешал. Я сперва, конечно, с лаской: То да се. А она к стене с опаской: «Нет, и все!» Я тогда цежу сквозь зубы, Но уже, конечно, грубо: «Хоть он возрастом и древний, Хоть годов ему тыщ шесть, У него в любой деревне Две-три бабы точно есть!» … Я к Марии с предложеньем (Я на выдумку мастак): Мол, в другое воскресенье Ты, Мария, сделай так: Я потопаю под утро, — Мол, пошел… А ты — прими его как будто, Хорошо? Ты накрой его периной И запой — тут я с дубиной. Он крылом, а я — колом. Он псалом, а я — кайлом! Тут, конечно, он сдается. Честь Марии спасена! Потому что мне сдается, Этот ангел — сатана. Я влетаю с криком, с древом, Весь в надежде на испуг. Машка плачет. «Машка, где он?» «Улетел желанный дух!..» «Как же это я не знаю? Как успел?» «А вот так вот, — отвечает, — Улетел.» Он псалом мне прочитал, И крылом пощекотал… — Так шутить с живым-то мужем? Ах ты скверная жена! Я взмахнул своим оружьем: Смейся, смейся, сатана! В древнем Риме Как-то вечером Патриции Собрались у Капитолия Новостями поделиться — и Выпить малость алкоголия. Не вести ж бесед тверезыми? Марк-Патриций не мытарился, Пил нектар большими дозами И ужасно нанектарился. И под древней под колонною Он изверг из уст проклятия: «Ох, с почтенною Матреною Разойдусь я скоро, братия. Она спуталась с поэтами, Помешалась на театрах. Так и шастает с билетами На приезжих гладиаторов. Я, кричит, от бескультурия Скоро стану истеричкою. В общем, злобствует, как фурия, Поощряема сестричкою. Только цикают и шикают… Ох, налейте мне двойных! Мне ж рабы в лицо хихикают. На войну б, да нет войны. Я нарушу все традиции, Мне не справиться с обеими. Опускаюсь я, Патриции, Дую горькую с плебеями, Я ей дом оставлю в Персии, Пусть берет сестру-мегерочку… На отцовские сестреции Заведу себе гетерочку. У гетер хотя все явственней, Но они не обезумели. У Гетеры пусть безнравственней, Зато родственники умерли. …Так сумею исцелиться я, Из запоя скоро выйду я…» И пошли домой Патриции, Марку пьяному завидуя. |
