Наши воспитатели преподнесли нам достойный урок. Но в моей жизни был еще один инцидент, связанный с кражей хлеба, о котором я расскажу чуть позже.

КАК НАС ЖАЛЕЛИ

Иногда мне вспоминаются происшествия из разряда курьезных. Одно из них случилось во время поездки на областной пионерский слёт. После торжественного мероприятия мы с одноклассницей решили "прокутить" выделенные нам на поездку казённые деньги. С тем и зашли в домовую кухню. У нас с ней по тем временам было целое состояние - по рублю на пионерку. За эти деньги каждая могла купить себе первое, второе, третье и еще - билет на электричку. Но я увидела на витрине голубцы. Стоили они безумно дорого - 25 копеек пара. Я приняла твердое решение: не отступлю. Когда подошла очередь, я попросила у продавца два голубца. Она улыбнулась и поинтересовалась, во что их завернуть. Я ответила, что съем их здесь, в домовой кухне. Она снова улыбнулась, но уже не так весело, и сказала, что это - полуфабрикат. Я не знала значения этого слова, тем не менее, бойко подтвердила свое намерение: "Ничего страшного, я съем!". Тогда продавец наклонилась ко мне и тихо сказала, что голубцы - сырые...

Мне было очень стыдно, но никто тогда надо мной не смеялся. Напротив, стоявшие в очереди чужие тети и дяди смотрели доброжелательно и улыбались так, словно я была их самым любимым чадом. Видимо, они поняли всё правильно.

Не хочется никого обижать, но порой кажется, что взрослые из нашего детства были щедрее и великодушней. Мне нередко вспоминаются наши поездки из интерната домой. Путь был неблизкий: в Агадырь мы ехали на поезде шесть с лишним часов. Денег на билеты ни у кого, естественно, не было, но мы сильно скучали по дому и, когда наступали каникулы, стремились уехать любыми путями.

В день отъезда происходило следующее. После уроков все, кто жил на участке Караганда-Сортировочная - Моинты, шли к пассажирскому поезду. Еще до его прибытия мы стайками рассредоточивались по перрону. Когда поезд останавливался, бежали к проводникам, торопливо объясняли, кто мы, откуда и чего от них хотим. Этого, как правило, было достаточно: услышав о том, что дети из интерната, сердобольные проводницы разрешали нам ехать бесплатно. Не было случая, чтобы после отправления пассажирского поезда кто-то из ребят остался на перроне. В купейные и плацкартные вагоны "зайцев", конечно, не брали. Однако, отказывая нам, проводницы непременно называли номер общего вагона, в котором для каждого отыскивалось заветное местечко. Порой приходилось ехать по 6-8 человек на нижней боковой полке. Мы были рады и этому, потому что впереди у нас была долгожданная встреча с милыми сердцу людьми.

ТРУД - НЕ ПОЗОР

Дома, на каникулах, меня обычно устраивали на работу. Зимой мы со старшей сестрой помогали маме топить печи в вечерней школе. Она иногда подрабатывала там, а когда болела, ее подменяла сестра. Лиля работала молча и быстро, а я стеснялась знакомых и вечно ныла. Мама обычно терпела, а когда выходила из себя, то в очередной раз произносила ненавистную мне фразу: "Труд - не позор!". Я понимала, что ей нужна помощь, стискивала зубы и послушно "шуровала" кочергой несгоревшие угли, выгребала золу и носила уголь.

Труд - не позор. Впервые я услышала это от мамы после пятого класса. Тогда, на летних каникулах, меня "по блату" пристроили на овощную базу. Я психовала, пытаясь доказать, что все они глубоко ошибаются, если считают, что гнилые помидоры - это мое призвание.

"Труд - не позор!" - говорила мне мама следующим летом, когда я работала на ремонте школы и периодически взбрыкивала по поводу того, что "все нормальные дети на каникулах едут в пионерский лагерь...".

Я злилась и спорила с ней не потому, что была эгоисткой или лентяйкой. Просто потом, после летнего трудового десанта, я тихо маялась за партой и не знала, о чем писать в сочинении на тему "Как я провела свои каникулы".

Кстати, летние "трудовые семестры" в школе не прошли для меня даром. Техничками в те годы там, в основном, работали пожилые немки. Это были милые скромные женщины, привыкшие к тяжелому физическому труду. Летом они занимались ремонтом школы. Среди них не было профессиональных строителей, но все малярно-штукатурные работы они выполняли качественно, умудряясь при этом экономить расходные материалы. Пусть это прозвучит сентенциозно, но я хочу подчеркнуть, что женщины эти принадлежали к той особой когорте людей, для которых самым главным контролером была их совесть. Я уважала их еще и за то, что они, живя так долго на чужбине, бережно хранили свою культуру, традиции и родной язык. Между собой они общались только на немецком языке. Я внимательно прислушивалась, иногда пыталась вставить в разговор несколько слов (в интернате у нас был необыкновенный преподаватель немецкого языка - Бирке Елизавета Карловна, чей предмет я всегда сдавала на "отлично"). Интерес к немецкому языку женщины одобряли и охотно обеспечивали мне "языковую среду".

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Учеба в интернате близилась к концу. На уроках домоводства, сразу после зимних каникул, мои одноклассницы стали шить себе выпускные наряды. Я сидела без дела, потому что денег на покупку материала мне не присылали. По телефону мама просила не расстраиваться и обещала что-нибудь обязательно придумать. Время поджимало, и меня отправили к кастелянше, чтобы она подобрала мне платье из казённых запасов. Ничего подходящего не оказалось, и тогда я написала письмо моей тете, Валентине Васильевне Юсовой, с которой у нас незадолго до этого завязалась переписка. Она жила на Украине - в этом самом городе, где теперь обосновалась наша с мужем семья.

Вскоре на мое имя поступил долгожданный телеграфный перевод: я получила от тети Вали 15 рублей, и это было целое состояние! Денег хватило на три метра ткани и недорогие туфли из свиной кожи. Учительница домоводства помогла выкроить платье, и к выпускному балу я была при полном параде.

***

Получив свидетельство о восьмилетнем образовании, я поехала сдавать документы в музыкальное училище. Потом были вступительные экзамены, и меня зачислили на первый курс дирижёрско-хорового отделения. Хорошо помню, что счастливая весть о моем поступлении дома никого не обрадовала. Мама понимала, какая жизнь ждет меня вдали от дома, и сразу же предупредила, что жить придется на одну стипендию.

Зимой, в трескучие морозы я ходила на занятия без шарфа и варежек, в старом пальто, которое мама перелицевала и сшила сама. Я получала стипендию - 20 рублей в месяц: 75 копеек платила за общежитие, остальное уходило на питание. Суточный рацион складывался из расчета немногим более шестидесяти копеек. Мой будущий муж, который учился тогда в политехническом институте, периодически подкармливал меня привезённой из дома картошкой.

Частенько я была вынуждена ездить на выходные "в гости" к нашему воспитателю. Вячеслав Михайлович догадывался об истинной цели моих визитов. Если был дома, то тут же усаживал меня за стол, а мама его, как в прежние времена, принималась потчевать "чем Бог послал". Если в день моего приезда Вячеслав Михайлович находился на работе, я шла к нему в интернат. Недолго мешкая, мой (все без слов понимающий) воспитатель отводил меня в столовую и просил поваров накормить "бедную студентку". Частенько при расставании этот добрый, милый человек незаметно подсовывал мне в карман несколько рублей. "Это на дорогу" - говорил он, мягко пресекая мои смущённые возражения.

Совесть моя будет нечистой, если я не скажу свое запоздалое 'спасибо' семье Нины Гумен - моей одноклассницы по интернату. Сама она, ее старший брат Александр и их мама, Анастасия Мефодьевна, - необычайно скромные и красивые люди. Красивые не только внешне: начитанные и идеально воспитанные брат и сестра; интеллигентная, всегда ровная и спокойная их мама. Она работала в нашем интернате воспитателем младших классов. Ни в школе, ни дома Анастасия Мефодьевна не повышала голоса. Внешне строгая, она была необычайно приветливым человеком, и многие наши девочки хотели быть похожими на нее.