С началом перестройки все мои знакомые немцы перебрались на постоянное место жительства в Германию. Со многими из них я состою в переписке и знаю, как бережно хранят они воспоминания о своей прежней жизни. Теперь они, их дети и внуки стали состоятельными и, главное, свободными людьми. Многие до сих пор приезжают погостить в Казахстан. Никто из них не считает этот благословенный край чужбиной, поэтому обидно слышать, как наших земляков иногда называют "сытыми бюргерами". Надо раз и навсегда согласиться с тем, что Родина их предков, которой они остались верны, - это их историческая Родина. Они любили ее сквозь годы и расстояния, она ответила им взаимностью, и этот хеппи-энд - честно заслуженная нашими земляками награда.

***

Почтовую сумку я носила почти год, затем меня перевели на телеграф - доставщиком телеграмм. Эту работу нельзя назвать лёгкой. Она не требовала физических усилий, но слишком большая эмоциональная составляющая давила на психику. Говоря об этом, я, конечно же, имею в виду телеграммы о смерти. Приносить в чей-то дом дурную весть - чрезвычайно тяжкая миссия. На первых порах, вручив такую телеграмму, я старалась как можно быстрее удалиться прочь. Потом поняла: покидать человека, внезапно оглушенного бедой, - слишком бесчеловечно...

Кажется, "утешительница" из меня вышла неплохая, но уже через год меня снова повысили, и я стала телеграфисткой. Смешно сказать, но оборудование, с помощью которого у нас в те годы осуществлялась телефонно-телеграфная связь, теперь можно увидеть только в музее.

В Агадыре на телеграфе в ту пору стоял аппарат Морзе - точно такой, какой показывают в фильмах об Октябрьской революции. Коллеги помогли мне освоить азбуку, и я сравнительно быстро выучилась работать "на ключе". Проще говоря, телеграммы в "нашей конторе" принимались и отправлялись с помощью точек и тире. Потом эти заковыристые значки расшифровывались, "переводились" на нормальные буквы и от руки вносились в телеграфные бланки. Это была такая морока, но мне она нравилась. За каждой принятой или отправленной телеграммой были живые люди, которые нередко оказывались в форс-мажорных обстоятельствах. Своевременная помощь им - нередко зависела и от нас.

Помимо прочего, в нашей работе то и дело возникали ситуации, когда надо было принимать нестандартные решения. И если в поединке с отжившей свой век техникой удавалось выйти победителем, - за спиной у тебя неизменно вырастали крылья!

Телеграф в Агадыре служил одновременно междугородным переговорным пунктом. На рабочем столе у нас рядом с морзянкой стоял небольшой старый коммутатор на десять номеров. Сбоку у этого раритета торчала ручка, которую надо было крутить, если в сети падало напряжение. И мы крутили, и люди разговаривали, и телеграммы приходили и уходили в положенный срок! Не передать словами, как мне нравилась эта повседневная суета! Чтобы два человека в разных точках на карте могли друг другу сказать по телефону "Привет!", связистам нужно было приложить столько стараний! Малейший сбой в работе - плохая слышимость, повреждение связи, несвоевременное вручение телеграммы с приглашением на переговоры - могли свести на нет усилия целой армии связистов. И тогда наши абоненты уходили от нас ни с чем. Их потраченные впустую время и нервы (переговоры нужно было заказывать за несколько суток, а в назначенное время - ожидать соединения в течения часа) я всегда расценивала как личное поражение.

К неприятным особенностям моей профессии я отнесла бы еще вынужденную бесцеремонность. Речь идет о необходимости прерывать разговор абонентов. Представьте: два человека, перебивая друг друга, стараются уложиться в отведенное время. Этих минут всегда катастрофически не хватает, но ты бесстрастно вторгаешься в чужой диалог, предупреждаешь о том, что время истекло и разъединяешь...

И все же, я очень любила свою работу. Настолько, что почти каждый год выпрашивала у начальника разрешение выйти из отпуска раньше срока. Возможно, мне не хватало живого общения с людьми. А может, в суете и круговороте событий мне было легче глушить тоску по несбывшейся мечте стать музыкантом? Мне не раз казалось, что вину за это мама целиком возложила на себя. Это чувствовалось, хоть мы старательно избегали говорить на слишком болезненную для нас обеих тему. Однажды мама нечаянно проговорилась, и я поняла, как горько она сожалеет о той упущенной возможности - поддержать меня хотя бы морально, давая тем самым шанс выучиться и воплотить мечту в жизнь.

У меня же и в мыслях не было винить или упрекать за это маму: как бы ни складывались жизненные обстоятельства, она никогда не становилась на нашем пути. Мама целиком была на стороне младшей сестры, когда после окончания школы Алла решила поехать в Ленинград, чтобы поступить там в институт. Она не перечила Лиле, принявшей вдруг неожиданное решение переселиться к черту на кулички - в совершенно не знакомый ей город Усть-Каменогорск. Наконец, мама, не раздумывая, дала "добро" нам с мужем, когда мы решили навсегда покинуть Агадырь и переехать жить на Украину.

С самого начала на новом месте всё у нас шло, как по маслу, и лишь тоска, не давая покоя, изводила день за днем. Я чувствовала себя глубоко виноватой перед мамой, которую была вынуждена оставить одну, с младшим братом. Спасали письма: поначалу они приходили целыми пачками, но самыми короткими почему-то всегда были мамины весточки. Иногда всего несколько скупых фраз на неровном клочке бумаги, но я физически ощущала, как из каждой буковки капают её слёзы.

Однажды я получила письмо от своей приятельницы, с которой мы когда-то работали на телеграфе. Никогда прежде мы не писали друг другу, и я с волнением распечатала конверт. Прочитав письмо, поняла: одиночество превратило мамину жизнь в ад. Брат Николай, чьё возвращение со службы было для нее спасением, погостил в Агадыре недолго: после бурной армейской жизни провинциальная действительность показалась "кипучему организму" невыносимо скучной. Чтобы Коля окончательно не впал в уныние, мама предложила ему съездить к нам в гости, на Украину. Уговаривать долго не пришлось: купили билет на поезд, и - вот она, совсем другая жизнь! Знать бы матери, что для ее сына это была дорога в один конец...

В наш небольшой зелёный городишко он влюбился сходу, но надо было возвращаться в Агадырь и устраиваться на работу. Когда настало время прощаться, он признался, что хотел бы остаться. Я посоветовала обратиться за разрешением к маме. Он написал ей письмо, она ответила незамедлительно: пожелав сыну удачи, коротко сообщила, что посылку с вещами отправит в самое ближайшее время...

Из письма моей приятельницы я узнала, КАК мама отправляла ту злополучную посылку. Дома она сложила Колины вещи, тщательно заколотила ящик и понесла его на почту. Там выяснилось, что его вес превышает установленную норму. Работницы почты тут же помогли открыть ящик. Мама стала доставать Колины вещи и вдруг горько расплакалась.

А ведь она, помнится, была крепким орешком: после нашего бегства от отца, я лишь однажды видела, как она плачет. Это случилось, когда мы с ней вдвоем провожали в армию брата Николая. Мы стояли на остановке. Он шутил, я невпопад смеялась, и только мама не проронила ни слова. Она стояла, словно неживая, с застывшим лицом и чужими глазами, в которых плескалось знакомое с детства отчаяние. Наконец, мы все трое обнялись, и автобус с новобранцами тронулся в путь. На прощание мама вяло махнула рукой, отвернулась и побрела прочь. Ей надо было побыть одной. Когда я вернулась домой, она, одетая в пальто, горько плакала, повалившись ничком на кровать...

НАШЕ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО

Эпилог

Чем старше становлюсь, тем острее боль от воспоминаний. До развала Союза в отпуск мы летали только в Агадырь. Догадываюсь, что было у мамы на душе, когда наступал час разлуки. Но встречала и провожала нас она без слез.