Я ждала, но Колт просто смотрел на меня, не двигаясь.

Вот. Вот оно. Всё кончено, и меня прожгла боль, такая раскалённая и глубокая, что моё тело затряслось, стараясь удержаться на ногах.

Но если мы расстанемся насовсем, то он заслуживает знать всё.

— Пит забрал мою девственность, — сказала я ему, и его голова дёрнулась, на лице промелькнуло удивление, прежде чем оно приняло недоверчивое выражение.

— Я знаю, — продолжала я, — что говорили те парни, я всё знаю. Я знаю, что все говорили про меня. Я не отрицаю, что вела себя дико, напивалась, ходила на вечеринки, курила слишком много травки, валяла дурака. Но ни один из этих парней не зашёл так далеко, как ты, даже близко. Ты, наверное, мне не веришь, и я не знаю, зачем они всё это рассказывали, но мне всё равно. Я потеряла всё, единственной целью в жизни стали попытки заглушить боль, и если все будут думать обо мне худшее, какое это имеет значение? Зачем бороться? — Я подняла руку и отвела волосы с лица, придерживая их у затылка, глядя в пол и разговаривая сама с собой. — И в итоге я отдалась Питу. Чёрт. Питу. Так глупо, я всегда была такой чертовски глупой.

Я уронила руку и посмотрела на Колта. Что-то в нём изменилось, я не знаю что, но изменилось. И хотя я увидела изменение, я на нём не сосредоточилась. Я должна была рассказать свою историю и убираться. С меня хватит. Колт был прав: я не могу это вынести и собираюсь сбежать. Но сначала я должна закончить здесь, он заслуживает это.

— Всё, что я знала, мой первый парень изменил мне, каждый парень, с которым я целовалась, лгал насчёт меня, а мой муж меня бил. Я знаю, что тебе известно об этом, но тот раз, когда ты меня увидел, не был первым разом, когда он поднял на меня руку, он просто был самым худшим, — сказала я, глядя не на Колта, а поверх его плеча. — Потом я уехала и была сама по себе. Я была одинока, но мне было всё равно. Одиночество — это другой вид боли, не такой сильный, как разбитое сердце. Я предпочитала его и принимала его, потому что мне казалось, что может быть или одно, или другое. Мне потребовалось пять лет, чтобы найти Бутча, а между ним и Питом никого не было. Я работала в баре в Джорджтауне, и он зашёл туда. После этого он полгода приходил как постоянный посетитель, прежде чем нанять меня в свой бар. Я работала там два месяца, прежде чем согласилась на свидание с ним. Мы были вместе ещё четыре месяца, прежде чем я позволила себя трахнуть, и у нас были отношения ещё шесть месяцев, прежде чем я переехала к нему. Он был терпеливым, очень старался, и всё было хорошо, но как только он получил, что хотел, он это выбросил. Мне следовало знать, что он так поступит, но я купилась, я влюбилась в него. Глупая, глупая Фебрари.

— Феб... — сказал Колт, но к тому времени я продолжала невидяще смотреть ему за спину, потерявшись в воспоминаниях о мужчине, который был мёртв из-за меня, и в воспоминаниях о своей жизни, которые тоже были мертвы, и всё из-за меня.

— Обманщики, изменники, драчуны. Кому нужно такое дерьмо? — спросила я стену.

— Феб... — повторил Колт, но я заговорила одновременно с ним.

— После Бутча, я решила: хватит. Я встретила парня по имени Рис, он работал в баре, в который я зашла, бродяга, как я. Мы поддерживали связь, и если выяснялось, что находимся поблизости, то встречались. Между этими встречами у него были женщины, не я и не одна. Рис был безопасным вариантом, он не давал никаких обещаний и не возражал, что я всё держу в себе, он предпочитал именно такие отношения. У нас обоих была только одна вещь, чтобы отдавать, и мы оба это приняли. Время от времени он нарушал моё одиночество, что было хорошо, потому что обычно к тому времени, как он появлялся, мне нужна была передышка. У него есть байк, он катал меня. — Я закрыла глаза, слабо улыбнулась и шёпотом закончила: — Боже, эти поездки... единственное время, когда я чувствовала себя свободной, потому что это единственное время, когда я позволяла себе быть собой.

— Феб.

Я распахнула глаза, потому что моё имя прозвучало близко. Колт, без стакана, стоял прямо передо мной. Он смотрел на моё лицо, не в глаза, и я знала, что он видит. Тогда я поняла, что в какой-то момент начала плакать, я была настолько поглощена своей глупой несчастной историей, что даже не заметила этого.

Однако это не имело значения. Больше ничего не имело значения.

— Денни выиграл, — прошептала я, закинув голову и глядя на Колта. Когда я заговорила, он посмотрел мне в глаза. — Он хотел каждую часть меня? Он это получил. Ужас в том, что я ему помогла.

Колт поднял руку и положил ладонь на тыльную сторону моей шеи.

— Малыш... — тихо сказал он.

Я вывернулась из-под его руки и шагнула в сторону. Я не могла вынести его прикосновения. Только не снова. Слишком сладкими были воспоминания о нём. Я сжала челюсти и отвернулась, с рассказом покончено. Больше я ничего не скажу, слишком больно. Сделав первый шаг к двери, я почувствовала, как что-то внутри меня захлопнулось, а когда я сделала второй шаг, оно закрылось на замок. Казалось странным закрывать то, что пусто, где нет ничего драгоценного, чтобы сохранять, но я всё равно заперла это место.

Третий шаг я сделать не успела.

Рука Колта обвила мой живот, и он дёрнул меня назад. Я врезалась в его тело, и он обвил меня и второй рукой, держа крепко, прижимая меня ближе к себе, чтобы я не могла сбежать, даже если бы сопротивлялась, чего я не сделала, потому что у меня совсем не осталось сил.

Приблизив губы к моему уху, Колт сказал:

— Единственный способ для Денни выиграть, если мы ему позволим, малыш.

Я покачала головой:

— Колт, отпусти меня. Мы оба знаем, что нам не следовало начинать всё заново. Мы оба знаем.

Он сильнее сжал руки.

— Если ты уйдешь от меня, то позволишь ему победить.

— Он уже победил.

— Не победил, Феб.

— Победил. А я ему помогла. На моей совести пять жизней, шесть, если считать твоего сына, что бы с ним ни случилось. Нельзя перевести часы назад, верно?

Он встряхнул меня.

— Ты не несёшь за это ответственность, ни за что из этого.

— Нет?

Я почувствовала, как он покачал головой. Он был так близко, что его щетина зацепила мои волосы.

— Ни за что из этого.

— Я не согласна, и, когда я вошла сюда, ты думал так же.

Одна его рука оставила мой живот и легла выше моей груди.

— Малыш, я был зол.

Я кивнула:

— Конечно, а теперь ты расстроен моей печальной историей и уже забыл об этом. А если ты разозлишься через неделю, через месяц, что со мной будет тогда?

— Феб...

— То же, что десять минут назад, Колт. — Я надавила на его руки. — Отпусти меня.

— Феб...

— Я не хочу такой жизни.

— Феб...

— Отпусти меня, Колт.

Он опять встряхнул меня, на этот раз грубее, почти резко, и я поняла: он хочет, чтобы я прислушалась к нему, и одновременно теряет контроль. Я перестала толкать, и Колт заговорил.

— Милая, я отпустил тебя двадцать два года назад, и если отпущу снова, то это приведёт меня к жизни, которую я не хочу. — Он убрал руку с моей груди, но развернул меня лицом к себе и положил ладони мне на шею с обеих сторон, удерживая меня на месте. Он наклонился так близко, что я видела только его лицо. — Хочешь искать виноватых? Хорошо.

Это было сказано голосом, твёрдым как сталь, и я приготовилась, потому что уже слышала этот голос раньше. Так он разговаривал со Сьюзи, только в этот раз он не был грубым, просто твёрдым.

— Ты ушла, а я был таким ослом, что позволил это. Мы оба причинили друг другу боль и действовали глупо, и сдались. Я знал, что не сделал ничего плохого, но насколько сильно я пытался убедить тебя в этом? Ты не была такой, как болтали все эти парни, я знал это, но я всё-таки поверил им, потому что тогда я мог верить, что со мной порвала та, новая Феб. Мы оба были молодыми, мы оба были глупыми, и нас обоих одурачили, а мы этого не знали. — Он сжал руки. — Теперь мы знаем, что нас обманули, и если мы позволим ему сделать это снова, позволим ему вредить нам, позволим ему разлучить нас, тогда мы на самом деле позволим ему выиграть.