— А как в Америке? Там тоже нет таких машин? — с усмешкой спросил Соловей.

— Да, нет. Все электронно–вычислительные аппараты, созданные до сих пор человеком, реагируют на сигналы, повторяющиеся в определенной и логической последовательности. В шахте же все меняется неожиданно, по своим, зачастую непознанным законам…

Кто–то подал голос из зала:

— Петр Петрович, надо послать на шахту людей.

Мы давно собирались создать группу…

— Товарищи! — перебил его громкий бас. — Человеку плохо!..

Люди кинулись к Шатилову. Подбежал и Самарин.

— Скорую помощь! — приказал академик.

И Андрей бросился в коридор к телефону.

Очень быстро приехала скорая помощь, но было поздно. Шатилов умер на руках у незнакомых людей. Когда его, накрытого простыней, уносили на носилках, академик как–то неловко взмахнул рукой, сказал:

— Вот она — жизнь!..

И о том, что умер Шатилов, и как «глупо» выступал на совещании Самарин, Борис Ильич узнал немедленно: ему из Комитета позвонил Соловей.

Борис Ильич положил телефонную трубку, в волнении стал ходить по номеру. (Он только что пришел из магазина и не успел еще осмотреться.)

О Шатилове не думал. Его беспокоила речь Самарина на совещании.

— Заварил, идиот, кашу!.. Такое наплел, будто мы ничего и не делаем. Теперь не избежать беды. Приедут столичные бездельники, начнут копать, выискивать — перетряхнут всю лабораторию, настрочат акт… О-о!.. Медведь с глазами младенца. Дернуло меня послать его на совещание!..

1

За длинным столом–верстаком сидел Самарин. В одной руке он держал паяльник, в другой катушку, напоминающую и размером, и формой ниточную шпульку.

По краям катушки торчали оголенные медные проводки. Андрей припаивал их к панели. Разогретый кончик паяльника он подолгу держал в канифольной кашице; она плавилась, испуская дым и копоть, паяльник елозил Зло металлическому дну коробочки. Работу исполнял механически, мысли его блуждали далеко.

Вчера вечером, едва он только приехал с аэродрома, позвонил Марии.

— Как ваша поездка? — спросила Маша.

— Да так… съездили.

Андрей хотел сказать: «Директора института в Москве оставили… Навсегда…», но тут же подумал: «Заем это ей?.. Незачем и ненужно…»

Сказал:

— Смотрел передачу с вашим участием. Нам понравилось. Особенно Перевощикову. Надеюсь, вы не забыли бедного страдальца?..

— Нет, зачем же. Судя по вашим рассказам, он славный парень, ваш Перевощиков. Передайте ему привет. Пусть приходит в театр.

Андрей машинально оделся, вышел на улицу. Остановился у афиши. «Твой бедный Марат» — кричали аршинные буквы. А внизу фамилии артистов. «Заслуженная артистка республики М. П. Березкина».

— Заслуженная, — вслух повторил Андрей. И неспешно отправился дальше.

В лаборатории к нему подошел Папиашвили и с едва уловимым злорадством сообщил: — На две недели придется отключиться от дел.

Папиашвили кивнул на паяльник и катушки.

— Как? — не понял Андрей.

— Лаборатория будет готовить отчет. Ждем комиссию из Москвы.

— А я при чем? — снова не понял Андрей.

Папиашвили ехидно ухмыльнулся:

— Решение в Москве принималось. Там, по слухам, было совещание — будто бы кто–то из наших выступал. Теперь вот отчитывайся. А отчет, сами понимаете, штука серьезная. Скажут: сиди месяц над бумажками, и будешь сидеть. Дело не шуточное.

Папиашвили привлек за руку Андрея, доверительно сообщил:

— Сворачивать будут электронику. Совнархоз бумагу в правительство отправил: дескать, работы по электронному оборудованию новых шахт закончены.

— А как же Советчик диспетчера? — Полагают, что он в основном готов.

— А опыты как же?

— Какие опыты?.. А-а, это те, которые столичный институт проводит? За них пусть у москвичей голова болит. Прошел слух, что Москва большую группу ученых сюда пришлет. Наверное, и вы к ним отойдете со своей… алхимией.

Папиашвили показал на густую вязь проводников, над которыми склонился Самарин.

— Так давайте, — продолжал Леон, — убирайте катушечки–квадратики. Я вам «Папку входящих» принесу. Будете выборку…

— Не нужна мне «Папка входящих». Некогда мне.

Самарин повернулся к Папиашвили спиной и продолжал паять. Он хоть и не знал, какую «мину» готовит для него Каиров, но предчувствовал большие осложнения. Еще там, в Москве, Андрей понял истинные цели Каирова. Ему нужна не столько машина, сколько шум о ней. А машины пока нет — по крайней мере, той, которую требуют от него москвичи.

Андреем начинало овладевать сомнение: «Правильно ли я поступаю, что вожусь с москвичами?.. Не будь их опытов, их переменчивых, часто непоследовательных требований, я бы давно завершил работу и предъявил советчика диспетчера к сдаче. Все свои первоначальные замыслы я выполнил: СД‑1 получился даже лучше, чем предполагалось; он будет считать уголь, выданный на–гора, следить за режимом работы подъемных механизмов, подскажет диспетчеру, сколько и куда надо поставить вагонов… Маленькая машина, состоящая из пяти блоков!.. И возле нее — один дежурный электроник. Предъявляй к сдаче, и — муки позади. Оформляй авторское свидетельство, получай вознаграждение…»

Нет, нет и нет! — убеждал себя Андрей. Опыты с москвичами нельзя бросать на полдороге. Надо продолжать и продолжать. Если опыты удадутся — СД‑1 превратится из Советчика диспетчера в самого диспетчера.

Каиров считает, что Советчик диспетчера готов. Каиров торопит. Он хочет представить для отчета главную работу лаборатории. Очевидно, начальник лаборатории забыл, что последнее слово за ним, Самариным. «Уйду в преддипломный отпуск — почти на полгода… Оборудую у отца мастерскую и буду работать. Тем временем и москвичи подвинут вперед свои опыты. Надо выиграть время. Заодно и диплом напишу. Буду один!.. Перечитаю книги. Буду искать и думать. И никто не постучит в дверь, не позовет к начальнику».

2

Шахтный поезд мчится по наклонной с одуряющим грохотом. Андрей сидит в крайнем вагончике: одной рукой он вцепился в металлический поручень, другой поддерживает сумку с приборами. По бокам мелькают одинокие огоньки. В кромешной темноте теряются серебряные нити рельсов. «Карета» раскачивается, словно утлое суденышко при большом волнении моря.

Самарин смотрит в глубину «колодца». Там, как звездочки в просветах туч, мелькают лампочки. И кажется, нет у «колодца» дна.

— Задремал! — толкает Андрей сидящего рядом Костю Пивня. — Опять ночью работал?..

В отличие от Самарина, достававшего каской потолок вагончика, Пивень имел вид подростка. Обе руки он положил на сумку с приборами и всю дорогу дремлет. Москвич обладает непостижимой способностью спать в любой обстановке. Кажется, посади его на бешенного скакуна, он и на нем умудрится «прихватить» минуту.

Три месяца Пивень живет на шахте и каждый день спускается под землю. Самарину нравится московский «молчун». Со свойственной Андрею горячностью он готов был целиком вверить себя новому другу, но Костя, как казалось Самарину, не был расположен к чувствоизлиянию. Он всегда был рад Самарину, искал с ним встреч, ждал Андрея на шахте, но в обращении с Андреем был сдержан, даже немного суховат.

— Станция «Борейкино»!

Шахтеры выскакивали из вагончиков. Пивень и Самарин, придерживая на животе сумки с приборами, влились в поток горняков. Через небольшой штрек прошли в лаву Кузьмы Борейко.

В конце штрека засияла брешь, в которую один за другим ныряли горняки.

Комплексная угледобычная бригада Кузьмы Борейко была разбита на четыре смены, в каждой смене по двадцать пять человек. Сейчас заступала вторая смена. Шахтеры растеклись по лаве. Тянулась она на двести метров. Это был фронт бригады, ее боевой участок. Выработанное пространство по всей длине лавы крепили гидравлическими стойками. То там, то здесь, мигая фонарями, между стоек сновали рабочие очистного забоя.

Забойщики «устрашали» пласт оглушительной дробью отбойных молотков.