— Посмотрите на слизь, что течет у нее из носа, — обратился он к капитану Охеде, указывая палкой на свинью. — А какие мутные у нее глаза... Она больна, никаких сомнений... Очень, очень больна!

Охеда молча осмотрел свинью и, немного поразмыслив, решил доложить о результате адмиралу. Тот принял его с понятной враждебностью человека, испытывающего определенную ревность к несомненному влиянию капитана на горожан.

— Бред! — надменно заявил он. — Хотете заставить меня поверить, будто бы этот неграмотный парень лучше разбирается в медицине, чем сам доктор Альварес Чанка? Полный бред!

— Мальчик уверен, ведь он испытал болезнь на собственной шкуре.

— Мальчишка лишь хочет прославиться, — сурово заметил адмирал. — Никто и никогда не слышал о нелепой «свиной болезни», и никто в здравом уме не станет считать, что простой грипп может уничтожить тысячи людей. Это наверняка местное заболевание, к коему мы непривычны.

— Но если эта болезнь родилась здесь, то почему местные жители утверждают, что раньше о ней ничего не знали?

— Потому что они вечно врут. Все кругом врут, неужели вы до сих пор этого не поняли? — он сделал красноречивый жест, давая понять, что аудиенция окончена. — Возвращайтесь к своим обязанностям, и помните, что я не желаю больше слышать ни единого слова об этом неприятном деле. Это приказ! Вам ясно?

— Совершенно ясно, ваше превосходительство.

Капитан Алонсо де Охеда был, прежде всего, солдатом, а для настоящего солдата на первом месте — дисциплина, так что он действительно постарался забыть об этом «неприятном деле о свиной болезни», и посоветовал сделать то же самое донье Мариане Монтенегро и хромому Бонифасио.

— Вице-король очень упрям, но, что ни говори, а командует здесь он, — безнадежно пожал плечами он. — В конце концов, — добавил он, — какая разница, свиньи здесь виноваты или что-то еще, если мы все равно не можем найти средство остановить эпидемию. Какое имеет значение, почему она началась, если на результат это все равно не влияет?

Увы, в этом вопросе, как и во многих других, которые ему пришлось решать на протяжении богатой событиями жизни, храбрый и мужественный капитан Охеда оказался неправ, поскольку вспышка «гриппа» или «свиного гриппа» разгорелась в страшную эпидемию, за считанные дни опустошившую остров Гаити. Если бы не эта эпидемия, возможно, никогда не возникло бы печально известной легенды о геноциде индейцев.

И действительно, когда сначала суровый падре Бартоломе де лас Касас [2], а позже — прочие многочисленные авторы вытащили на свет божий тот неоспоримый факт, что от почти четырех миллионов туземцев, проживавших на Карибах до прибытия испанцев, всего двадцать лет спустя осталось едва ли пятнадцать тысяч, большинство посчитали неоспоримым, что подобная смертность является следствием неудержимой жажды разрушения и кровожадности, присущих конкистадорам.

При этом ни у кого, похоже, не вызвал вопросов один-единственный, зато, несомненно, бесспорный факт: каким образом могло получиться, что какие-то несколько тысяч испанцев, ступивших на землю Нового Света, всего за двадцать лет смогли уничтожить три с половиной миллиона коренных жителей? Ведь для того, чтобы выполнить эту задачу в столь короткий срок, пользуясь оружием того времени, им пришлось бы колоть и рубить двадцать четыре часа в сутки, да и то лишь при том условии, что местные жители сами пали бы к их ногам, безропотно принимая свою участь.

Даже сегодня, имея в своем распоряжении химическое оружие и газовые камеры, едва ли возможно уничтожить такое количество людей, а ведь их еще надо было найти, добраться до отдаленных деревень, затерянных в сельве Гаити, Ямайки, Кубы и бесчисленного множества других, более мелких островов. Тем не менее, легенда о геноциде до сих пор живет в наших умах, и подавляющее большинство студентов безоговорочно принимают ее на веру, не желая при этом понимать, что подобный геноцид просто физически неосуществим.

На самом же деле, по всей вероятности, всему виной был злосчастный вирус гриппа, известного также как «свиной грипп» или «свиная болезнь», прокатившийся по Гаити, а затем перекинувшийся на другие острова, что и вызвало эту ужасную катастрофу. Историки уже доказали, что во время второй экспедиции Колумба на Эспаньолу привезли восемь супоросых свиноматок, купленных на Гомере, некоторые из которых дали больное потомство. Часть этих свиней сбежала в мангровые леса, где они расплодились с такой непостижимой скоростью, что можно не сомневаться: все нынешнее поголовье свиней Северной и Южной Америки ведет свой род от тех самых животных.

А впрочем, на тот момент, когда канарец Бонифасио Кабрера сделал свое открытие, это и в самом деле не имело никакого значения, поскольку, как справедливо заметил Охеда, это никак не могло спасти даже одну из тех тысяч жизней, унесенных эпидемией.

Все силы были брошены на то, чтобы остановить болезнь, и донья Мариана Монтенегро самоотверженно ухаживала за больными, независимо от их пола и расы, не боясь при этом заразиться.

Естественно, в конце концов она тоже заболела и оказалась на пороге могилы, переступить который ей не давала лишь мысль о том, что слишком обидно было бы покинуть этот мир, не увидев напоследок своего любимого Сьенфуэгоса.

У ее постели, сменяя друг друга, день и ночь дежурили хромой Бонифасио, Охеда и прекрасная невозмутимая Анакаона, а доктор Альварес Чанка не ленился каждый день совершать долгий путь на ферму и делал все, чтобы спасти единственную во всем городе благородную даму.

Мастер Хуан де ла Коса, который сам еще не до конца поправился, тоже проводил долгие часы у дверей ее дома, а дон Луис де Торрес, еще слишком слабый, чтобы навещать больную, то и дело посылал кого-нибудь из молодых военных справиться о ее здоровье.

Ингрид Грасс, или донья Марианита, как ласково называл ее Луис, неизбежно превратилась в его платоническую любовь, лучшего друга и единственную советницу среди многочисленных грубых и закаленных в сражениях вояк, которые, находясь вдалеке от родины, семьи и дома, не могли поведать о своих чувствах никому, кроме таких же грубых людей или туземок, едва понимавших их язык.

Дверь немки всегда была открыта для самых несчастных и одиноких, за ее обеденным столом редко пустовали места, она всегда готова была перемолвиться словечком с обездоленным, и потому приобрела уважение тех авантюристов, которые при других обстоятельствах, возможно, без колебаний изнасиловали бы ее, отняли скот или перерезали ей глотку.

Всем также была известна ее невеликая симпатия к могущественным братьям Колумбам, и это отвращение разделяли с ней многие горожане, поэтому неудивительно, как встревожились о ее судьбе те люди, которым уже не приходилось опасаться за собственную жизнь.

Эпидемия оставила после себя не только трагический поток мертвецов обеих рас, хотя во многих случаях — и мощный поток выздоравливающих — но также и неосознанное чувство беспомощности и пустоты, как и убеждение в том, что этот нечистый город проклят богами и все, кто рискнет здесь остаться, закончат дни на погребальных кострах или в желудках ненасытных акул, кишащих в бухте.

Запустение, опустошение и грустное чувство, что те, кто ищет лишь личную славу и власть, заманили их миражом, распространились среди колонистов, как новая эпидемия — столь же опасная, как лихорадка и рвота. Горожане начали задумываться над тем, почему они до сих пор подчиняются вице-королю, а того, затворившегося в особняке из черного камня, казалось, совершенно не волновало будущее людей, которых он сюда привел.

Злые языки упорно нашептывали в ухо Алонсо де Охеды, призывая его к бунту, но тот наотрез отказывался идти у них на поводу, заявляя, что никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не обнажит шпагу против законного правителя, назначенного королем и королевой, ибо, по его мнению, лишь Их величества имеют право требовать отчета от своих непосредственных подчиненных. Поэтому он всячески избегал бывать на постоялом дворе и в таверне «У четырех ветров», где обычно собирались офицеры-мятежники, донимавшие его своими жалобами и намеками на участие в перевороте, и старался как можно больше времени проводить на ферме, отговариваясь тем, что должен ухаживать за доньей Марианитой.