— Человек-кокос!

Сьенфуэгос решил, что ему пригрезилось.

— Человек-кокос! Эй, ты! Волосатая обезьяна!

Сьенфуэгос огляделся, но никого не нашел, хижина казалась совершенно пустой, а самый ближайший человек, если можно назвать человеком омерзительное существо вроде Голиафа, спал в тени кустов на опушке леса.

— Ты где, черт тебя дери? — беспокойно спросил Сьенфуэгос.

— Здесь! Прямо под твоей задницей.

Канарец наполовину высунулся из гамака и наконец разглядел внизу нечто вроде коряги — потрясающе замаскированное среди водных гиацинтов и кувшинок тело, полностью скрытое под водой. Если бы Папепак не пошевелил рукой, то Сьенфуэгос пришел бы к выводу, что разговаривает с невидимкой.

— Я считал тебя мертвым.

— Папепак научился у кайманов плавать под водой, высунув один лишь нос. — Он немного помолчал. — Что это за люди?

— Самые ужасные сукины дети на свете.

— Как и все бородатые?

— Нет. Слава Богу, не все. Эти — самые худшие.

— И что будешь делать?

— Как поправлюсь — разделаюсь с ними.

— Ничего не выйдет. Они тебе не доверяют и следят за тобой, даже когда ты спишь.

— Знаю, — согласился канарец. — Я всё это понимаю, но все же найду способ их убить.

— Ты правда этого хочешь?

— Неужели они заслуживают чего-то другого?

— Нет. Не заслуживают, — согласился коротышка индеец. — Я тебе помогу.

— Как?

— Не знаю. Это ты должен решить, как покончить с людьми твоей расы. Я понимаю только кайманов и зверей из сельвы.

На узкой тропинке, ведущей к реке, показался баск Патси Иригоен; увидев, что тот направляется к хижине, канарец проворно забрался в гамак и прошептал:

— А сейчас уходи, завтра вернешься. Я что-нибудь придумаю.

Он закрыл глаза, притворившись спящим, но на самом деле пытался найти способ одолеть четырех мерзавцев, которые не задумываясь могут отрезать руку ребенку и не станут колебаться, если придется уничтожить врага, даже беззащитного представителя собственного народа.

Прошло почти двадцать четыре часа, прежде чем он выработал план действий, и когда на следующий день около полудня Сьенфуэгос снова остался один, а Хамелеон пунктуально появился под полом хижины, канарец дал ему указания, которые тот повторил слово в слово, хоть и был слегка сбит с толку.

— Не могу понять, чего ты хочешь этим добиться, — признался он наконец, пожав плечами. — Но если ты уверен, что это лучший способ расправиться с ними, то я сделаю все, о чем попросишь.

Он исчез среди кувшинок, словно его поглотила вода, и хотя канарец долго не спал, пытаясь уловить малейший шорох и убедиться, что индеец выполнил его указания, тысячи шорохов сельвы, шепот реки и храп Бабника не позволили ему удостовериться, что всё идет как надо.

Тем не менее, едва первые лучи зари занялись над зеленью сельвы, издали донеслись чьи-то истошные крики. Встревоженные испанцы тут же вскочили, схватившись за оружие. Выглянув из хижины, они увидели на противоположном берегу широкую пирогу, где сидел издающий чудовищные вопли Папепак.

— Чего хочет этот долбанный индеец? — сварливо проворчал карлик. — Из-за чего весь этот сыр-бор?

— По-моему, он хочет нам что-то сказать, — предположил Бельтран Винуэса.

— Да тут сам черт не разберется! Гуанче! — позвал он. — Может, ты поймешь.

Сьенфуэгос нехотя кивнул, жестом велел всем замолчать и сделал вид, что пытается разобрать слова, которые раз за разом повторяет туземец, лихорадочно размахивая руками.

Наконец, он повернулся, явно озадаченный:

— Он говорит, что, если мы отпустим детей и уйдем из деревни, он вернет нам золото.

Четверо ошеломленных негодяев застыли, как вкопанные.

— Золото? — воскликнул ошарашенный Голиаф. — Какое еще золото?

— Наше золото. О нем он и говорит.

— Не может быть! — еле выговорил Бабник.

— Во всяком случае, я так понял.

— Придурок!

Однако карлик тут же подбежал к тяжелому сундуку, встал перед ним на колени и не теряя времени стащил с шеи ключ, открыл крышку и яростно завопил:

— Сукин сын!

Старый сундук оказался совершенно пустым, лишь на дне его красовалась круглая дыра, через которую, несомненно, и вытек драгоценный золотой песок.

— Вот же мать твою! — простонал Педро Барба. — Наше золото!

— Я убью его! — только и смог прорычать Патси Иригоен.

Однако это оказалось весьма нелегкой задачей: убить улыбающегося туземца, который сидел в пироге, швыряя в реку все новые и новые горсти золотого песка.

— Чертов дикарь! — воскликнул Бельтран Винуэса, глотая слова. — И это после того, что нам пришлось для этого сделать!

Бабник тыльной стороной ладони вытер стекающие из носа сопли и потряс тяжелой аркебузой.

— Чуть-чуть удачи, и достану его с первого выстрела, — сказал он.

— Не будь идиотом! — прикрикнул лилипут. — Даже если тебе удастся его прикончить, в чем я сомневаюсь, лодка наверняка перевернется — и прощай наше золото! — он задумчиво почесал огромную голову, заросшую копной сальных волос, и в конце концов вынужден был неохотно добавить: — Боюсь, придется вести переговоры.

— Я не веду переговоров с индейцами, — заявил Педро Барба. — Я их убиваю.

— Ты будешь вести переговоры с тем, с кем я тебе прикажу, недоумок! — рявкнул карлик. — В конце концов, мы и так уже получили больше, чем рассчитывали, — с этими словами он повернулся к Сьенфуэгосу. — Скажи ему, что если он вернет золото, мы выполним его требования, но если попытается сыграть с нами какую-нибудь шутку, мы перережем всех сопляков до единого.

Канарец кивнул и, сложив руки рупором у рта, передал Папепаку приказ, который остальные понять не могли, чтобы приблизился на несколько метров и был начеку.

Патси Иригоен направился к большой хижине, сбросил в воду бревно, подпирающее дверь, и жестом велел перепуганным детишкам выбираться наружу.

Потом карлик велел Винуэсе, чтобы вошел в воду и медленно поплыл к пироге, но перед тем, как тот успел удалиться от берега, погрозил ему пальцем:

— И не вздумай удрать на пироге! — предупредил лилипут. — Медленно подтолкнешь ее сюда, и при любом подозрительно движении Бабник снесет тебе голову. Ясно?

Тот что-то проворчал себе под нос, но медленно поплыл, а тем временем вереница детишек удалялась в сторону чащи, хотя баск задержал двух старших в качестве последней страховки.

Обмен прошел без особых проблем. В нужный момент Хамелеон бросился в воду, даже не подняв брызг, и исчез под поверхностью, будто настоящий кайман.

Лишь завладев лодкой и подтянув ее к мосткам и убедившись, что она и правда до краев полна золотого песка, карлик неохотно подал знак баску отпустить оставшихся заложников.

В мгновение ока все четверо расположились в лодке, но, едва Сьенфуэгос поднялся с видимым намерением присоединиться к ним, карлик предостерегающе поднял пухлую руку:

— Прости, Гуанче, но ты остаешься, — сказал он.

Сьенфуэгос притворился, что удивлен и напуган.

— Ты же обещал взять меня с собой! — возмутился он.

— Я передумал. Лодка и так перегружена, мы не можем рисковать тем, что разобьемся и потеряем золото.

— Прошу тебя, сделай милость!

— Я никогда не оказываю милостей.

— Но ты же обещал...!

— Ну и что с того? Радуйся уже тому, что ты спас свою шкуру. — И он щелкнул пальцами остальным. — Отплывем до того, как дикари решат напасть.

Те повиновались и начали ритмично грести, лишь Бабник на мгновение обернулся, поднял руку и махнул на прощанье канарцу, выглядящему совершенно подавленным.

— Не кисни! — засмеялся он. — Ты ведь всегда утверждал, что ты бессмертен!

Они поплыли вниз по течению, стараясь держаться посередине реки, чтобы избежать неприятных сюрпризов, которые могли ожидать на берегу. Едва они удалились на триста метров, как под ногами Сьенфуэгоса показалась голова Папепака. Туземец широко улыбнулся.

— Они такие большие, но такие глупые. Напоминают одного человека-кокоса, взобравшегося на дерево, чтобы не стать обедом для кайманов.