Но Патси Иригоен, наблюдающий за событиями, сидя за грубо сколоченным столом и посасывая прутик, покачал головой.

— Он врет. Форт Святого Фомы никто не разрушал.

— Не знаю я никакого форта Святого Фомы, — признался канарец, понимая, что стоит рассказать им правду, если он хочет сохранить жизнь. — Я про форт Рождества.

— Вот же сукин сын! — яростно взревел карлик, нацелившись на второй глаз Сьенфуэгоса. — Посмеяться надо мной решил? Там же никто не выжил! Я с тебя живьем шкуру спущу, если сейчас же не скажешь, сколько с тобой человек и где они.

Сьенфуэгос переводил взгляд с одного кошмарного лица на другое и в конце концов пришел к заключению, что находится перед мерзавцами, которым ничего не стоит сдержать подобное обещание. В конце концов он пожал плечами и тут же стиснул зубы от боли, пронзившей левую часть тела, а потом ответил нарочито спокойным тоном:

— Я говорю правду. В форте Рождества нас осталось тридцать девять человек из команды «Санта-Марии», но потом на нас напали и всех убили, кроме меня и старого Стружки. После этого я долго скитался по островам каннибалов и сельве, кишащей кайманами, пока не добрался сюда.

— Ни хрена себе!

— Мать твою за ногу!

— Дезертир из форта Рождества!

Похоже, столь удивительное открытие полностью изменило поведение четырех мерзавцев, они смотрели на Сьенфуэгоса, покачивая головами, словно не могли поверить своим ушам, и наконец в их взглядах появилась определенная доля восхищения.

— Клянусь, если врешь, тебя ждет худшая смерть, какую только можно представить, но если ты не шпион вице-короля, а действительно избежал той резни, то это меняет дело, — заявил карлик. — Меня зовут Давид Санлукар, но все называют меня Голиафом. А это Бельтран Винуэса, Патси Иригоен и Педро Барба, больше известный как Бабник. Расскажи, что именно случилось в форте и как вышло, что ты оказался единственным, кому удалось спасти свою шкуру.

Опыт общения с людьми вроде грубого Кошака и его группки вечно всем недовольных приспешников научил молодого канарца, как вести себя с подобного рода людьми, и он рассказал им о своем пребывании на Гаити и побеге из форта Рождества, придав повествованию такие оттенки, чтобы карлик и его сообщники могли ему сочувствовать.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — люди, способные без единого вопроса выстрелить в своего соотечественника, явно готовы проткнуть ему глаз или содрать кожу живьем, чтобы заставить его признаться, где находятся остальные пришедшие за ними солдаты. Сьенфуэгос понял, что столкнулся с четверкой сбежавших из какого-то неизвестного места бандитов, но вскоре они и сами во всем признались.

— Для начала мы решили убраться из Изабеллы, — рассказал Голиаф, весьма гордый этим поступком. — Люди мерли, как мухи, и нас собирались переправить в гарнизон форта Святого Фомы. Но мы решили, что сами выберем, где нам жить, и уж эта земля будет только нашей.

— Что еще за Изабелла?

— Город, который адмирал основал к юго-западу от форта Рождества. Дерьмо, а не город!

— Большой?

— Говорю же — дерьмо, — напирал карлик. — Грязный, душный, вонючий и кишащий москитами. Если бы мы оттуда не убрались, то уже лежали бы в земле.

— А дон Луис де Торрес там?

Мужчины переглянулись и в конце концов пожали плечами.

— Мы не знаем. Мы ж не знакомы со всем и каждым.

— Он официальный толмач адмирала. Обращенный еврей.

— Сейчас толмачом у него служит туземец, которого привезли в Испанию после первого плавания, — объяснил Педро Барба, которого все называли Бабником. — Зовут его Диего, он крестник Колумба.

— Я его знаю, — сказал Сьенфуэгос. — Это брат вождя с Гуанахани. А мастер Хуан де ла Коса? Он приехал?

— Да. Этот — точно. Он по-прежнему старший из капитанов, хотя сомневаюсь, что долго задержится на этом посту, потому что чертов сукин сын адмирал делает все по-своему, вопреки тому, что ему советуют знающие моряки.

— Это мой друг.

— Неплохой тип, — признал карлик Голиаф с таким видом, словно это лучшая характеристика, которую он мог кому-либо дать. — Жалко будет, если его убьют.

— Кто это его убьет? — всполошился рыжий.

— Дикари, конечно же. Эти мерзавцы другого и не умеют. Либо мы убьем их, либо они нас, — до ушей заулыбался баск Иригоен. — Хотя мы пока действуем быстрее. Так уж пожелал Господь.

— А где именно мы сейчас находимся?

Мужчины расхохотались, хотя было совершенно очевидно, что за громовыми раскатами смеха скрывается неуверенность.

— Да хрен его разберет! — признался карлик, забираясь на стол, чтобы на нем усесться. — Мы стащили фелюгу и вышли на ней в море. — Он звонко шлепнул своего приятеля по лысине. — Этот хрен божился, что прекрасно разбирается в навигации, но мы заблудились, как блоха в юбках королевы. Но главное — здесь есть золото, и много! Нам даже не хватило сундука, чтобы всё поместить, а теперь нас заботит только то, как отыскать путь домой.

— Золото? — удивился Сьенфуэгос. — Ты уверен?

— Уверен, — весело ответил коротышка, отвязав с пояса тяжелый кошель и продемонстрировав наполняющий его золотой песок. — Что это, по-твоему? В текущем с севера ручье золота больше, чем вшей на моей голове, — заговорщицки подмигнул он. — Через пару месяцев мы все разбогатеем!

— Видать, это и есть тот знаменитый остров Бабеке, который разыскивал адмирал, — пробормотал канарец. — Как я помню...

Он хотел еще что-то добавить, но от резкой боли в ране у него перехватило дыхание — казалось, воздух отказался входить в легкие. От долгого разговора он устал и чувствовал себя так, словно его ударили дубиной по голове. Он вдруг склонил голову и потерял сознание, как от удара молнией.

— Вот дерьмо! — выругался баск. — Похоже, это его добило.

— Видать, пуля была дерьмовая, — заметил Бабник. — Странно, что он еще жив, потому что я никогда не промахиваюсь. Думаешь, он не врет?

Голиаф спрыгнул со стола с таким видом, словно бросился в пропасть, и одновременно с этим кивнул.

— Не представляю, как такое можно выдумать, если это не произошло на самом деле, — сказал он, приблизившись к раненому, поднял ему веко и убедился в том, что канарец без сознания. — Если он и правда говорит на языке дикарей, как уверяет, то может нам пригодиться. А когда он уже не будет нам нужен, то тогда просто вжик! — и он провел пальцем по шее.

— Зачем? — спросил баск. — Золота здесь хватит на всех.

— Золота никогда на всех не хватает, — заявил лилипут. — И вообще, он слишком высокий, а я никогда не доверял великанам.

Он вышел из хижины и уселся на край шаткого пирса, свесив крохотные ножки над водой с кувшинками, и стал пристально глядеть на каноэ с двумя мужчинами и женщиной, медленно приближающееся к деревне.

— Бабник! — позвал он, не оборачиваясь. — Прибыли трое.

Бабник вышел из хижины с тяжелой аркебузой наперевес и тут же направил ее на сидящих в лодке людей, чьи силуэты были видны, как на ладони, а в это время двое его товарищей прошли по шатким мосткам и остановились перед другой хижиной с накрепко запертой толстой дверью.

Близился вечер — тяжелый, душный, влажный и липкий, лениво созерцающий, как красное солнце скрывается за вершинами деревьев, а десятки белых цапель величаво кружат над водой, то и дело камнем падая вниз и снова взмывая в воздух с пойманной рыбой в клюве, чтобы спокойно съесть ее, устроившись на ветвях ближайших табебуй.

Несомненно, это было самое красивое время дня в сельве — когда зелень деревьев окрашивается в самые разные оттенки, а бесчисленные цветы и птицы сияют самыми яркими красками; когда каждый звук отдается особенно четко, а запахи леса пьянят и кружат голову сильнее, чем когда-либо.

Все дышало красотой и покоем в этом райском уголке вселенной, и лишь присутствие четырех чумазых испанцев с грозным оружием омрачало эту прекрасную картину, чью гармонию не нарушали даже фигуры троих обнаженных туземцев, сидящих в лодке и глядящих на карлика испуганными оленьими глазами. Пока мужчины вытаскивали лодку, женщина тяжело поднялась по деревянной лестнице и протянула карлику некий предмет.