И тюрем, и наказаний, и других несчастий можно избежать, если следовать заповедям Божиим. Ведь что говорил Христос? Не сотвори себе кумира, чти отца и матерь твою, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не клевещи на ближнего твоего…

Но вернёмся в Каргасок. Сейчас это красивый городок. Почти каждый дом — памятник деревянного зодчества. Затейливая резьба наличников, фронтонов изб, навесов над воротами, крылечками, колодцами придаёт Каргаску особый колорит северного таёжного городка. И глядя на замысловатые резные узоры любой приезжий сюда с восхищением скажет: «А не перевелись ещё на Руси мастера пилы, топора, рубанка, бурава и стамески!».

Нет, не узнать сегодня того Каргаска, что смотрит со страниц «Земли Каргасокской» серыми фотографиями чёрных изб, юрт хантов и селькупов. По нарядным чистым улицам нынешнего Каргаска снуют многочисленные автомобили. У причала порта грохочет якорными лебёдками паромный буксир. Идут по своим делам прилично одетые люди. Многие среди них, как братья Зайцевы, приезжие в последние годы по доброй воле ради красивой природы. Многие — и это большинство — потомки политосужденных, царских и советских ссыльных. Ничем не выделяются среди каргасокцев и обрусевшие селькупы: ни разговорной речью, ни одеждой, ни особым образом жизни. Разве чуть заметная скуловатость лица, раскосость глаз выдадут вам настоящего аборигена — ханта или селькупа.

Такое вот узнал я о Каргаске — Медвежьем мысе, из книги, любезно подаренной братьями Зайцевыми. Особенно мне понравились в ней заметки В. Г. Рудского о природе Каргасокского района. Вот несколько строк из этого замечательного очерка.

«Знаете ли вы, что наше Васюганское болото — самое большое в мире? Его площадь — пять миллионов гектаров. В этом болоте находится несколько сотен кубических километров воды. Во всём мире пресная вода стала на вес золота. А здесь её — целое море… Однако, главное богатство болот — торф. А это и химическое сырьё, и газ, и удобрение. А кто утверждал, что наши болота — гиблое место? Только тот, кто не бывал на них, когда цветёт андромеда. Надо хоть раз увидеть её бело–розовое цветение, чтобы навек перестать плохо говорить о болотах. А ведь есть ещё и не менее красивая кассандра… А что за прелесть багульник в пору цветения! Нет, стоит сходить на болота даже вопреки сложившемуся ореолу мрачности вокруг них. А ведь мы не сказали ещё о сфагнуме — растении, из нижних листьев которого образуется торф. Сфагнум — мох, а без него на Севере не строится ни один дом… Но ведь есть ещё и клюква. «Северным лимоном» называют её северяне. Клюква — прекрасное лекарство, лечит болезни желудка и печени, при смешивании с мёдом великолепно помогает от кашля. Клюкву рекомендуют при гипертонии, атеросклерозе, при болезнях почек. Клюквенный сок утоляет жажду. Не ягода, а целая аптека!».

С такой вот любовью рассказал о своём Каргасокском районе преподаватель географии и биологии, участник Великой Отечественной войны Валентин Григорьевич Рудский.

Рассказ о недолгом пребывании в Каргаске будет неполным, если не упомяну о мастере буровых работ Олеге. Не знаю фамилии этого длинноволосого небритого мужчины средних лет с перебинтованной рукой. Он ввалился ко мне в палатку с двумя бутылками пива и пакетиком подсоленных сухариков.

— Извини, друг, за вторжение… Не ночевать же мне на улице… Стражи порядка за бомжа примут, а я прямо с вахты, с буровой. Да вот на томский автобус опоздал, а в гостиницу в таком виде, сам понимаешь. Неписанный закон туристов, охотников и геологов обязывает делиться местом у костра и ночлегом с запоздалым путником. Надеюсь, найдётся и мне пристанище в твоей походной обители? — объяснил незнакомец своё беспардонное появление.

Я ещё хлопал от изумления глазами, огорошенный тирадой нежданного гостя, а тот бесцеремонно отодвинул мои рюкзаки, откупорил бутылки. Высыпал в чашку сухарики и непринуждённо, как давнишний приятель, придвинул мне.

— Пей пиво. Свежее, «Жигулёвское». По телевизору всякую рекламу гонят, а я такое люблю… Чего это ты пишешь?

Он вёл себя так, словно мы сто лет знакомы, и не виделись ровно столько, сколько нужно, чтобы сбегать за пивом.

— Да так… Веду дневниковые записи путешествия. Самосплавом иду вниз по Оби.

— Смелый мужик. А мне в больницу в Томск надо. Пальцы травмировал, тросом передавило. Болит, зараза…

Он покачал замотанной, видимо, наспех, правой рукой, подул на неё. Зубами от боли поскрипел.

— На вертолёте прямо с буровой и сюда, — повторил он. — На десять минут и опоздал всего. Теперь ночь терпеть и ещё день ехать. До утра у тебя перекантуюсь… Не возражаешь?

Ну, что оставалось делать? Не гнать же его, в самом деле. Человек с миром пришёл, пивом угощает. Мне стало жаль его. Я порылся в рюкзаке, достал аптечку.

— На вот, проглоти таблетку пенталгина. Сильно действующее обезболивающее средство. И с собой возьми упаковку.

— Думаешь, полегчает?

— Испытано.

— Спасибо, друг.

— Нефтяник?

— Упаси, Бог! Нефть — кровь земли. Сосать кровь кормилицы нашей матери–земли — кощунство. Я нефтяной изыскательский факультет геолого–разведочного института закончил. Инженер–нефтяник по специальности. Нефть принципиально не ищу, не добываю.

— Что же тогда буришь?

— Воду. Бьём водяные скважины для газовиков, нефтяников, лесозаготовителей, в рабочих посёлках, в деревнях. Был когда–то начальником да сняли с должности.

— Пропился?

— Что, заметно по физиономии? Не скрою, друг, употребляю. Видал бы ты какая у нас работа… Тайга, гнус, болото, духота, в грязи возимся по уши. Зимой холодрыга, пальцы прилипают к трубам стальным, белым от мороза. Вернёшься в балок — печурка дымит, не согреешься. А накатишь стакан — и приятная теплота по телу разольётся. Не подумай, не за пьянь меня с начальников сняли. За несчастный случай на производстве. Рабочий погиб с нарушением техники безопасности. Ну, меня и турнули. Благо, не судили. Теперь я мастер. Стыдно представляться… С моим–то образованием. Жена скурвилась. Я же весь Союз исколесил по командировкам. Теперь по России с бригадой мотаюсь. Кому такой муж нужен? Другого нашла. Разошлись… Оставил ей квартиру в Томске. Сын при ней был. А подрос — ко мне ушёл. Комната у нас с печным отоплением. Вместе живём. Он студент. Тоже в геолого–разведочном. Я дома редко бываю. Завтра навещу парня. Денег дам. Так и живём… Кстати, мы не познакомились: Олег!

— Геннадий Григорьевич!

Мы пожали друг другу руки. Откровенность, дружелюбность и общительность буровика, привыкшего к походной жизни среди неприхотливых вахтовиков, импонировала мне. И давно не стриженные волосы, несколько дней не бритое лицо незваного гостя уже не вызывали во мне антипатии. Напротив, я всё больше проникался уважением к человеку мужественной и романтической профессии, к истинному, но незаметному герою нашего времени. Он пробивал скважины в калмыцких и забайкальских степях, в пустыне Кара — Кум, в таёжных дебрях Урала и Якутии, на Курилах, Камчатке и на Сахалине, на болотах Приобья и Ямала.

— Мотаешься по свету, деньгу, наверно, приличную зашибаешь.

— Не всё деньгами меряется. Что меня тянет в тайгу комаров кормить, сам не знаю. Одно точно — не деньги.

— И всё–таки, если не коммерческая тайна, сколько зарабатывают буровики в твоей бригаде?

— Не секрет. Полторы штуки баксов.

— Ого!

— Для кого: «Ого!». А для нас копейки. Половина денег на билеты, на пропитание уходит. Раньше–то на самолётах бесплатно мы летали. Теперь свои денежки выкладываем. А что семьям остаётся? Гроши! Скажи честно: ты бы стал месить грязь на болоте, где не продохнуть от комарья, за двадцать тысяч нынешних деревянных рублей, сжираемых инфляцией?

Я неопределённо пожал плечами.

— Вот–вот… Работяги в бригаде, которые пришли заработать, часто меняются. Не каждому по нутру за эти копейки кормить гнус, выдёргивать из себя клещей, мокнуть в дождь, в снег в вонючей болотной хляби, месяцами дома не бывать… Хлебнут романтики и дёру дают. Остаются те, кого не деньги сюда влекут, а что–то другое, самому себе непонятное. Вот тянет в тайгу и всё тут. Как в той песне: