Всю неделю она почти не видела мужа. С утра после венчания, после той ночи, когда у нее произошел выкидыш, он появлялся всего раз в день в дверях ее гостиной, осведомлялся о ее здоровье, кланялся и уходил.

Она пыталась не думать ни о муже, ни о замужестве, ни о выкидыше. Это удавалось плохо.

«Майра, любовь моя. Не умирай! Я не позволю тебе умереть. Любовь моя. Ах, любовь моя! Пожалуйста, пожалуйста, не умирай! Не покидай меня. Ах, Майра, любовь моя!»

Она слышала эти слова всю ночь тогда – или ей казалось, что она их слышит? Она видела боль на его посеревшем лице, даже слезы – или ей так казалось?

Забавно, как ум и память могут подшутить над человеком. Наверное, таким образом ей удалось сохранить рассудок. Она теряла свое дитя, это было очевидно. Вот она и тешилась воображаемыми словами, воображаемыми взглядами. Но могла ли она вообразить такое?

А если это не плод ее воображения, значит, он притворялся. Раньше она ждала, что он вернется, снова посмотрит на нее с таким же выражением глаз, вновь произнесет эти же слова… Ждала вопреки здравому смыслу, вопреки доводам рассудка, вопреки тому, что подсказывало ей сердце. Она ждала, что он опять положит руку ей на голову. Скажет что-нибудь о ребенке, которого они потеряли. Что-то такое, что утешит ее в горе и притупит острую боль.

«Будут и другие возможности иметь детей. – Голос его звучал натянуто и холодно, казалось, он обвинял ее в том, что она делает из мухи слона. – Бывает, что женщины выкидывают. Дети умирают. А жизнь продолжается».

Ей захотелось снова полюбить его. Теперь она это поняла – к своему стыду. Ей захотелось снова полюбить его во время венчания. До конца дня она сопротивлялась этому желанию и теперь поняла, что именно поэтому так отвратительно вела себя с ним. Но ей так хотелось, чтобы ее убедили! До того как он вышел из ее туалетной, она, наконец, согласилась, что из их супружества, возможно, что-то и получится. И потом тоже пыталась так думать – несмотря на весь пережитый ею ужас.

Она хотела опять полюбить его. А теперь она могла только ненавидеть его, с новой силой пагубной страсти. Бесчувственный человек! Можно ли быть таким толстокожим?

В дверь ее комнаты постучали, этот стук она уже научилась узнавать, Без стука Кеннет никогда не входил в ее комнату.

– Войдите, – сказала она.

Он поклонился, лицо его было холодно и бесстрастно.

– Как вы сегодня себя чувствуете? – спросил он.

– Спасибо, хорошо.

– Кажется, доктор сказал, что опасность миновала, – продолжал он. – Вы выглядите лучше. Я хочу задать вам один вопрос, сударыня.

Всю эту неделю он не называл се по имени. Она подняла брови.

– Неделю назад, – начал он, – вы сказали, что хотели бы никогда больше не видеть меня. Возможно, в тот момент вы были несколько не в себе. Что же, вы и теперь испытываете те же чувства? Вы и теперь этого хотите?

Кеннет… Неужели жизнь действительно подвела их к этой черте? Зачем он вернулся в Даибертон? Зачем?.. Бесполезные вопросы, бесполезные мысли.

– Да, хочу, – ответила она.

Он поклонился снова, на сей раз более вежливо, более официально.

– В таком случае ваше пожелание будет исполнено, сударыня, – сказал он. – Завтра поутру я еду в Лондон. Я не стану беспокоить вас до отъезда. Мой управляющий будет знать, где меня найти, если я вам понадоблюсь. До свидания.

ЕЙ показалось, что такого не может быть. Неделю назад она вышла замуж. Она была на четвертом месяце. А теперь нет ни мужа, ни ребенка. И при этом они навсегда связаны бесплодным супружеством.

– Да свидания, милорд, – проговорила она.

Майра долго смотрела на закрывшуюся дверь.

– Брайтон – подходящее место для меня, я уверен, – сказал лорд Пелем. – Там будет маленький принц и весь бомонд. Не забывайте, что год назад в это самое время мы готовились к битве при Ватерлоо. Теперь настало мирное время, и праздник жизни продолжается. Я отнюдь не намерен от него отказываться.

– Я, наверное, поеду домой, – с нотками сомнения в голосе протянул мистер Гаскон. – Отец недомогает, и наступает время… – Он пожал плечами.

Было раннее майское утро, друзья ехали верхом по Гайд-парку, обсуждая, чем заняться, когда лондонский сезон закончится.

– А ты, Кен? – спросил лорд Пелем.

– Я? – Кеннет засмеялся. – Прошу прощения, замечтался. Или, точнее, я восхищался лодыжками горничной, которая выгуливает собак, – вон там. Нет, Нельсон, их нельзя пугать! И поздороваться тоже нельзя. И не смотри на меня так осуждающе. Что же я намерен делать? Наверное, вместе с Иденом отправлюсь в Брайтон вслед за бомондом. Или уеду в Париж. Да, наверное, в Париж. Или в Вену. Или в Рим. Или даже в Америку. Мир призывает наслаждаться им, и, увы, даже если наслаждаться им всю жизнь, времени все равно не хватит.

– Значит, ты… э-э-э… не поедешь домой? – спросил мистер Гаскон.

– Домой? – Кеннет снова засмеялся. – Ни за что, Нэт! Найдутся более приятные занятия, нежели заключить себя в Корнуолле. Например, поволочиться за восхитительной мисс Уилкокс. Известно ли вам, что вчера вечером на балу у Пикаров она нарушила обещание танцевать последний перед ужином танец со старшим сыном Пикара и танцевала его со мной? Мне даже показалось на минуту, что он бросит мне в лицо перчатку. Лето она проводит в Брайтоне – это весомый аргумент против Парижа, не правда ли? Конечно, Париж можно отложить и на осень.

– Эта особа – завзятая кокетка, – заметил лорд Пелем. – Особа весьма сомнительного нрава, Кен.

– Иначе она едва бы стала соблазнять меня, верно? – отозвался его друг. – Уж не ревнуешь ли ты, Идеи?

– Я-то думал, что ты, по крайней мере, осень захочешь провести в Англии, Кен, – заметил мистер Гаскон. – Леди Хэв…

– Ты ошибаешься. – Кеннет пришпорил лошадь, пустил ее в легкий галоп и оглядел лужайки, деревья, нескольких всадников и прохожих. Нельсон весело побежал рядом.

Кеннет развлекался вовсю. В Лондоне больше увеселительных мероприятий, нежели часов s сутках. Достаточно джентльменов, с которыми можно поговорить, и леди, с которыми можно пофлиртовать, так что времени на раздумья и сомнения просто не оставалось. Наедине с собой он оставался лишь поздно ночью или ранним утром, когда оставалось одно – провалиться в глубокий сон в полном изнеможении.

Матушка его жила в Лондоне довольно давно, как и Хелен с мужем. Кеннет сообщил им о своей женитьбе, но никак не объяснил ни самого факта, ни причин, по которым они живут раздельно. Письма, написанные в день свадьбы, он так и не отослал. На все их вопросы – удивленные либо гневные – он отвечал, что ему нечего добавить к сказанному, но если у них нет иных слов, кроме оскорблений в адрес новоиспеченной графини Хэверфорд, то им, по всей видимости, лучше делать это так, чтобы их голоса не достигали его ушей.

Нэту, Рексу и Идену он сказал только то, что женился. И близкие друзья инстинктивно поняли, что ему неприятно распространяться на эту тему, и не затрагивали ее почти никогда. Конечно, время от времени случалось, что кто-то ненароком задевал ее, – вот как сейчас, например

«Что я буду делать летом?..» – размышлял Кеннет. Скоропридется это решать. До конца сезона остается немногим больше месяца, и тогда общество разъедется и Лондон опустеет. Мир открыт перед ним – путешествуй, развлекайся. Мысль эта забавляла его. Но во всем мире было одно-единственное место, куда он хотел бы, но не мог поехать, – тихое побережье, которое ни у кого не вызывало интереса. Разве что короткие реплики восхищения красотами тамошней природы.

И видение этих мест преследовало его днем и ночью…

Уоткинс сообщал, что она поправилась. Сама она ему не писала. Но ведь он тоже не писал ей.

" – Неделю назад вы сказали, что хотели бы никогда больше не видеть меня. Вы и теперь этого хотите?

– Да, хочу".

Нэт с Иденом над чем-то смеялись.

– Весьма трудно представить себе Рекса, занятого устройством детской, – хохотнул мистер Гаскон. – Но у него был страшно самодовольный вид, когда он объяснял, что Брайтон не самое подходящее место для здоровья леди Роули и что он отвезет ее домой в конце июня. Яснее выразиться невозможно.