– Я иду спать, – сказал Натаниель Гаскон, громко зевнув и подняв рюмку; при этом он заметил не без сожаления, что рюмка пуста. – Только бы ноги смогли вынеш… вынести меня отсюда и доставить домой…

– И только бы вы смогли вспомнить, где он, ваш дом, – сухо заметил Иден Уэнделл, барон Пелем. – Вы надрались, Нэт. Все мы надрались. Выпейте еще.

Кеннет Вудфолл, граф Хэверфорд, поднял рюмку с остатками бренди и посмотрел на друзей, развалившихся в креслах у камина. Сам же граф стоял, опираясь на каминную полку.

– Скажите тост, – проговорил он.

– Да, тост, – кивнул мистер Гаскон и тут же выругался, снова заметив, что его рюмка пуста. – Тост всухую, да, Кен?

Кеннет терпеливо ждал, когда его друг, пошатываясь, встанет на ноги. Потом нетвердой походкой направился к буфету и вернулся с графином – в нем еще оставалось немного бренди. Кеннет налил понемногу в каждую рюмку, проявив при этом необыкновенную ловкость, то есть не пролив ни капли.

– Итак, тост, – сказал он. – За то, чтобы надираться!

– За то, чтобы надираться! – торжественно подхватили двое его друзей и выпили в честь своего опьянения.

– И за то, чтобы быть свободными и веселыми, – проговорил лорд Пелем, снова поднимая свою рюмку. – И живыми.

– И живыми, – повторил Кеннет.

– Вопреки старине Бони [1].

Они выпили за свободу, которую каждый из них купил, продав свой патент офицера-кавалериста. Они выпили за веселую жизнь, которую вели, возвратившись в Лондон. И они выпили за то, что им удалось выжить в многолетней битве с Наполеоном Бонапартом: сначала – в Испании и Португалии, потом – в Бельгии.

– Черт побери, – пробормотал мистер Гаскон. – Вот нет с нами старины Рекса, и все как-то не так.

– Да Бог с ним, – сказал лорд Пелем, и все трое погрузились в благоговейное молчание.

Кеннет с удовольствием бы сел, не находись ближайшее свободное кресло на некотором расстоянии от камина или будь он абсолютно уверен, что ноги донесут его до кресла. Приятная фаза опьянения для него давно уже миновала. Друзья выпили больше, чем нужно, еще за обедом в «Уайт-клубе». Они пили в театре, в антрактах, а потом – в Зеленом фойе. Пили в гостиной Луизы, прежде чем поднялись наверх с тремя девочками. Они пили во время карточной игры у Сэндфорда, куда прибыли после посещения заведения Луизы. И пили здесь, дома у Идена, потому что расходиться по домам и ложиться спать было еще слишком рано.

– Рекс был мудрецом, – сказал Кеннет, осторожно поставив свою рюмку на каминную полку.

Граф заглянул в будущее – и мысленно скорчил гримасу, представив, какая головная боль ждет его при пробуждении где-то в полдень или попозже. Он и его друзья уже не первую неделю проводили время подобным образом. Они пили в честь свободы и веселья.

– А?.. – Мистер Гаскон громко зевнул. – Укатил к себе в Стреттон-Парк, а ведь обещал всю зиму веселиться вместе с нами!

– А что его ждет в Стреттонс? Ничего, кроме достойной жизни, работы и бесконечной скуки, – проговорил лорд Пелем, ослабив уже и без того слабый узел галстука. – Мы обещали друг другу проводить время, потакая своим прихотям.

Действительно, так оно и было. Друзья провели осень в этом «потакании», не упуская ни одного подвернувшегося развлечения, ни одного курьеза, ни одного скандала. От зимы же они ожидали еще большего – вечеров, балов, достойных развлечений, впрочем, так же как и менее достойных. Им предстояло флиртовать с леди, спать с доступными женщинами, избегать брачных ловушек.

Кеннет икнул.

– Рекс был мудрецом, – повторил он. – Бесконечные развлечения могут наскучить.

– Вам нужно выпить, Кен, – с озабоченным видом проговорил мистер Гаскон, протянув руку к графину, стоявшему подле его кресла. – У вас начинается хандра.

Но Кеннет покачал головой. Пьяному человеку совершенно противопоказано предаваться размышлениям, а он пьян, но все-таки размышляет. Друзья до бесконечности обсуждали, чем они – все четверо – будут заниматься, когда война закончится. Они говорили об этом, когда казалось, вряд ли им удастся выжить. Долгие годы они оставались близкими друзьями. В самом деле, один офицер даже прозвал их четырьмя всадниками Апокалипсиса – за их дерзкое и подчас безрассудное поведение во время сражений. Друзья мечтали о том, как вернутся домой, в Англию, продадут свои патенты, приедут в Лондон и предадутся наслаждениям – безудержным и бесконечным.

Рекс первый понял, что наслаждения ради наслаждений не могут удовлетворить надолго – на целую осень и зиму. И Рекс Эдамс, виконт Роули, уехал домой, в свое поместье в Кенте. Он устраивал свою жизнь после войны – жизнь после того, как удалось выжить.

– Кен скоро заговорит как Рекс, – заметил лорд Пелем, подпирая голову рукой. – Черт подери, пусть кто-нибудь остановит комнату, а то она все кружится и кружится! И пусть кто-нибудь остановит его. А то он сейчас начнет говорить о том, чтобы уехать к себе в Корнуолл. Корнуолл! Край света. Остерегайтесь Корнуолла, старина! Вы там умрете со скуки через полмесяца.

– Не забивайте ему голову подобными рассуждениями, – сказал мистер Гаскон. – Кен, дружище, вы нужны нам. Хотя нам вовсе не нужна ваша красота, потому что даже шлюхи предпочитают смотреть не на нас, а на вас. Верно, Ид? Если поразмыслить хорошенько, разумнее будет позволить вам уехать. Поезжайте домой, Кен! Поезжайте в Корнуолл. А мы напишем вам, какие чудесные красавицы приедут в Лондон на Рождество.

– И все будут в восторге от нас, – с ухмылкой вставил лорд Пелем. И тут же скорчил гримасу. – Вы же знаете, ведь мы герои.

Кеннет тоже состроил гримасу. Друзья его и сами были недурны собой, хотя в данный момент пребывали не в лучшем виде – развалились в креслах в объятиях Бахуса. Конечно, в Испании они всегда упрекали его в том, что он блондин и что это дает ему незаслуженное преимущество при общении с испанскими дамами.

Но Кеннет всерьез не думал о возвращении домой, хотя и полагал, что в конце концов этим все кончится. Данбертон-Холл в Корнуолле принадлежал ему вот уже семь лет, с тех пор как умер отец, хотя в последний раз Кеннет был там восемь с лишним лет назад, Он дал себе клятву, что никогда больше туда не вернется.

– Хорошо бы нам наведаться в Корнуолл, – сказал он. – Всем вместе. Рождество в деревне и все такое… – Кеннет хотел поднести рюмку к губам – и нахмурился, обнаружив, что рюмки в руке нет.

Гаскон застонал.

– Деревенские барышни и тому подобное? – осведомился лорд Пелем, вскинув брови.

– А также деревенские матроны и эсквайры, – добавил Гаскон. – И деревенская нравственность. Не делайте этого, Кен. Я беру свои слова обратно. Мы готовы смириться с вашей красотой, верно, Ид? Мы станем покорять дам нашим необыкновенным обаянием – и синими глазами Идена. Мужчина может быть похож на гаргулью [2], но если у него синие глаза, дамы больше ни па что не обратят внимания.

«А почему бы и не отправиться туда?» – подумал Кеннет. Восемь лет – срок долгий. Там, наверное, все изменилось. Все изменились. Он сам стал другим. Он уже не тот серьезный юноша-идеалист, исполненный романтических мечтаний. Сама мысль об этом показалась ему забавной. Ах, Господи, и чего ради он столько пил? И зачем только опять ходил к Луизе? Его тошнит от случайных постельных приключений. Тошнит от бесконечных попоек и карт. Теперь казалось просто смешным, что в течение многих лет жизнь, которую он ведет сейчас, представлялась ему воплощением рая на земле.

– Нет, в самом деле, – сказал Кеннет, – приезжайте в Данбертон на Рождество. – Он помнил, что Рождество всегда бывало в Данбертоне самым веселым временем. В доме множество гостей, то и дело устраиваются вечера, а на другой день после Рождества дается большой бал.