И вот, пока они танцевали, она снова стала той девчонкой – девчонкой, поработившей его, девчонкой, от которой у него кружилась голова. Его тревожило то, что он так легко утратил чувство реальности. Когда же усилием воли стряхнул с себя наваждение, то обидел ее, разговаривая с ней совершенно неуместным тоном. Майра была совершенно права, сказав ему об этом.
– Положить вам что-нибудь на тарелку? – спросил он, войдя с ней в буфетную, в которой, к счастью, было не очень много гостей.
– Нет, благодарю вас. – Она высвободила свою руку. – Только чего-нибудь попить.
Майра подошла к закрытой створке двери. Граф же направился к чаше с пуншем и наполнил два бокала, не дожидаясь, когда лакей их обслужит.
Сейчас нужно поговорить на какую-нибудь банальную тему, думал он, возвращаясь к Майре, а потом проводить ее к Бейли. После чего он забудет о ее присутствии на балу. Но тут к ним подошел один из его юных кузенов, прежде стоявший в группе молодых людей, беседовавших, пожалуй, слишком громко и смеявшихся слишком уж весело.
– Послушайте, Хэверфорд, – обратился он к Кеннету, – вы что, не видите, где она стоит?
Послышались женское хихиканье и веселые мужские смешки.
– Ясное дело – видит, – проговорил другой дальний родственник так же громко. – А почему, по вашему мнению, он так торопится? Давай же, не стесняйся.
И снова все засмеялись.
Майра вопросительно посмотрела на молодых людей. Кеннет же поднял голову и увидел неизбежную ветку омелы в середине дверной рамы, прямо над Майрой. Она проследила за его взглядом. Встревожившись, густо покраснела и, наверное, убежала бы, если бы Кеннет не преградил ей дорогу, широко разведя руки, в каждой из которых держал бокал.
Поскольку за последние два дня он перецеловал всех особ женского пола, его веселым молодым родственникам, а также нескольким родственникам постарше, также находившимся в буфетной, показалось бы очень странным, если бы в этом случае граф не проявил свою обычную галантность. Склонившись над Майрой, он коснулся губами ее губ. Губы Майры дрожали, и она ничего не могла с собой поделать. Кеннет стал целовать ее крепче, пытаясь унять эту дрожь. Затем, сообразив, что поцелуй может слишком затянуться – а это было бы непростительным нарушением приличий, пусть даже они и стояли под омелой, – граф поднял голову.
– Необходимо соблюдать условности, – сказал он, глядя в широко раскрытые глаза Майры, заслоняя ее от взглядов восторженно аплодирующих гостей. – Если вы стоите здесь, миледи, то должны отвечать за последствия.
Он подал ей стакан. Рука ее, протянувшаяся за стаканом, дрожала. Майра отвела его руку в сторону.
– Мне расхотелось пить, – сказала она.
– Успокойтесь, Майра, – улыбнулся граф. – Сейчас Рождество, а у меня есть родственники, получающие огромное удовольствие, если им удается вогнать кого-нибудь в краску. Два дня я только и делал, что целовал тетушек, кузин и всех прочих леди, которые, к своему несчастью, оказывались под этой мерзостью, когда я находился рядом с ними. И каждый раз родственники смеются, веселятся и хлопают в ладоши. Остается только спросить: как будут они развлекаться, когда праздник закончится и омелу уберут? Конечно, что-нибудь да придумают. Их так легко позабавить, что даже страшно за них становится. Остается только посочувствовать им.
Кеннет говорил до тех пор, пока страх не исчез из глаз Майры. Оправилась она довольно быстро и охотно взяла у него бокал, когда он еще раз предложил его.
– Я приехала сюда потому, что так решил сэр Эдвин, – сказала она. – Но он собирается уехать завтра утром и вернется лишь к нашей свадьбе, весной. Надеюсь, что до того времени вы не сочтете себя обязанным поддерживать отношения с Пенвитом.
– Мне кажется, – проговорил Кеннет, – что мой прадед приговорил вашего только потому, что хотел скрыть свою собственную причастность к контрабандной торговле. Полагаю, презрение и укор со стороны тех, кто знал об этом, были почти таким же наказанием для него, как и ссылка – для его жертвы.
Неужели моя семья по-прежнему должна испытывать чувство вины, а ваша – стыда?
– Вам прекрасно известно, что вражда, существующая теперь между нашими семьями, милорд, никак не связана с той стародавней враждой, – проговорила Майра с презрительной усмешкой. – Вероятно, восьмилетнее отсутствие вынудило вас счесть пустяком или даже забыть, что…
Она внезапно замолчала и, весело улыбнувшись, пригубила из своего бокала. Взглянув через плечо, Кеннет увидел, что к ним приближается сэр Эдвин Бейли.
– Я не нахожу слов, милорд, – начал тот, – чтобы выразить всю полноту моей признательности за проявленную вами любезность. Вы удостоили мою нареченную величайшей чести, пригласив ее на танец на балу в Данбертоне, где присутствует множество других достойнейших леди… Не это ли проявление подлинного добрососедства? А проводить ее после танца в буфет – знак истинной дружбы, если могу взять на себя смелость так выразиться. Это – счастливое начало новой дружбы между Данбертон-Холлом и Пенвит-Мэнором.
И, разумеется, подумал Кеннет, этот человек пришел бы в восторг и счел бы за любезность, если бы увидел, как граф Хэверфорд целует его нареченную под омелой. Кеннет склонил голову.
Неожиданно лицо сэра Эдвина приобрело озабоченное выражение
– Говорят, – сообщил он, – что опять пошел снег, милорд. Ваши слуги это подтверждают, хотя и уверяют, что снег не очень густой.
– А мы здесь в тепле и безопасности, – улыбнулся Кеннет. – Но мне пора к гостям, в залу. Пожалуйста, присоединяйтесь к мисс Хейз и выпейте пунша.
Сэр Эдвин счел себя обязанным выразить графу благодарность за это предложение, но тотчас же снова заговорил о снегопаде. Баронет опасался, что за ночь снега нападает столько, что утром он не сможет отправиться домой. А ведь матушка его опасно больна… Правда, мисс Хейз, добавил он, может возразить, что в письме от его сестры, прибывшем сегодня утром, не содержится подобного утверждения, но он-то, сэр Эдвин, прекрасно знает своих сестриц, в особенности Кристобел, старшую. Знает, потому и умеет читать между строк не хуже, чем сами строки. Не будь его матушка тяжело больна, она сама написала бы ему, дабы уверить своего сына, что он может наслаждаться обществом своей невесты – он поклонился Майре, – нисколько не беспокоясь ни о ней, ни о сестрах.
– И все же, полагаю, – сказал Кеннет, чтобы успокоить сэра Эдвина, – ваша матушка и сестры наверняка вызвали бы вас, если бы дела обстояли так плохо.
Но сэр Эдвин, хотя и рассыпался в благодарностях за заботу его сиятельства, не позволил себя утешить. Он заявил, что сердцем чувствует: матушка очень нездорова. Ведь у его сиятельства тоже есть мать и сестра, и, стало быть, он должен понимать, о чем идет речь. Сэр Эдвин воспользовался благосклонностью милорда и взял на себя смелость обратиться к нему с просьбой только потому, что его сиятельство уже показал, что он настоящий сосед и друг.
Кеннет поднял брови и задался вопросом: сможет ли он спокойно прожить до конца дней своих, находясь всего в трех милях от этого человека?
– Я должен безотлагательно вернуться домой, – продолжал сэр Эдвин. – И счел бы непростительным нарушением сыновнего долга, если бы промедлил хотя бы еще минуту. Не имеет значения, что со мной нет ни моего камердинера, ни багажа. Значение имеет одно: я вернусь в лоно своей семьи, пока не поздно, чтобы еще раз заключить в объятия мою дорогую матушку. Я бы попросил вас, милорд, предоставить карсту и горничную, чтобы моя невеста мисс Хейз по окончании бала вернулась к себе в Пенвит-Мэнор.
Майра Хейз поспешно проговорила:
– Я вернусь домой сейчас, вместе с вами, сэр Эдвин! Я уверена, что при таких обстоятельствах граф Хэверфорд простит нас за столь ранний уход.
– Я был бы крайне огорчен, что должен оставить вас здесь одну, мисс Хейз, если бы не тот факт, что вы находитесь в доме нашего соседа и друга, – заявил сэр Эдвин. – И я не. стану откладывать свою поездку даже на то время, которое требуется, чтобы добраться до Пенвит-Мэнор. В глубине, души я опасаюсь, что из-за снегопада путешествие очень скоро станет вообще невозможным.
