Философия не является эзотерическим знанием, она может быть понятна всем, кто к ней обращается. Однако ее не следует приземлять, принижать до уровня обыденного рассудка. Восхождение же к ней требует серьезных усилий. При этом преподаватель занимает позицию Сократа, выступает в роли повивальной бабки, помогающей рождению мысли и истины, то есть владеет искусством майевтики.

Проблема суверенного духа оказывается весьма актуальной, если иметь в виду псевдомышление, столь распространенное среди людей. Эрих Фромм демонстрирует его на следующем примере. Предположим, что мы на острове, где встречаем местных рыбаков и дачников-горожан. Мы хотим узнать, какая будет погода: спрашиваем об этом рыбака и двух дачников, про которых знаем, что все они слышали прогноз по радио. Рыбак, имеющий большой опыт и постоянно заинтересованный в погоде, обдумает все исходные данные (направление ветра, температуру, влажность и др.) и придет к определенному заключению. Вероятно, он вспомнит и прогноз, переданный по радио, и соотнесет его с собственным выводом. Но во всяком случае он скажет нам свое мнение, результат своего размышления.

Первый из спрошенных нами горожан — человек, который в погоде не разбирается; ему это не нужно. Он просто повторит услышанный прогноз. Другой дачник — человек совсем иного плана; он из тех, кто полагает, что прекрасно разбирается в погоде, хотя это далеко от истины. Немного подумав, он сообщает нам «свое» мнение, в точности совпадающее с прогнозом.

Поведение этого человека внешне не отличается от поведения рыбака, но, если разобраться, становится очевидным, что он просто усвоил прогноз. Однако он ощущает потребность иметь собственное мнение и потому забывает, что просто-напросто повторяет чье-то авторитетное утверждение. Очень может быть, что он предскажет погоду правильно, а рыбак ошибется, но это дела не меняет: правильное мнение такого горожанина не является собственным, а ошибочное мнение рыбака — собственное.

То же самое можно наблюдать, изучая мнения людей по любому вопросу, например, в области политики или искусства, считает Фромм (1990: 162–163). Многие не думают, а рационализируют.

Если подобная ситуация характерна для больших масс людей, то она достаточна тревожна. Не говоря о том, что псевдомыслящие легко подвержены манипулированию со стороны власть имущих, они не способны к подлинно человеческому развитию. Только действительное мышление (и чувствование) делает человека человеком. Именно действительно мыслящий и чувствующий субъект способен к настоящему творчеству, псевдомышление и фальшивые чувства не поднимаются выше псевдотворчества. Вот почему вопрос о воспитании самостоятельного мышления представляет собой нечто большее, чем, скажем, модное течение в современной педагогике. Решение этой проблемы является важнейшим условием гуманистического прогресса общества с целью обеспечения подлинного человеческого бытия.

Разумеется, мышление без знания фактов, определенной информации невозможно. Преподаватель подает не только импульсы для другого мышления, но и предлагает богатое содержание. В свое время Гегель называл предрассудком положение, согласно которому развитие самостоятельного мышления безразлично к содержанию учебного материала. «По общему заблуждению иному кажется, что мысль лишь тогда несет печать самостоятельности, когда она отклоняется от мыслей других людей… Вообще отсюда идет стремление к тому, чтобы у каждого была своя собственная система и что выдумка считается тем оригинальнее и замечательнее, чем более она безвкусна и безумна, потому что именно этим она в большинстве случаев доказывает своеобразие и отличие от мыслей других людей» (Гегель 1972: 423).

Еще одно замечание (возможно, лишнее): философией нельзя… пугать. Так, на учебных занятиях, зачетах и экзаменах не должно быть атмосферы страха. Философия — это прежде всего размышление, а мышление есть радость. Бояться философии — значит бояться думать, своей мысли, самого себя. На первым взгляд, это — нелепость. Но ведь действительно многие боятся и не хотят думать. Вероятно, оттого, что не верят в себя, не доверяют своему разуму. Весьма любопытная вещь: люди с удивительной легкостью отдают свою веру кому-то, Другому, но не верят в себя; они страшатся поверить в себя.

Верно, что размышление, выдвигая проблемы, создает внутреннее напряжение, которое подчас бывает просто невыносимым. Однако для преодоления этого дискомфорта нет иного положительного средства, кроме… дальнейшего размышления, приводящего к ответу. Философия предлагает верить в себя, в свой разум и чувства, и тогда человеку откроются истины бытия.

Эти слова М. Хайдеггера из его работы «Что такое метафизика?» выражают фундаментальную истину, которая одновременно и сокрыта, и открыта, но которая имеет чрезвычайно большое значение для человека.

Многие скептически относятся к философским проблемам, например, к вопросам о бытии и о Ничто как таковых, полагая, что те весьма далеки от реальной жизни. Поэтому что может быть интересного в сугубо метафизических размышлениях? Так, Парменид заявлял: бытие есть, а небытия нет. Кто-то спросит: «Ну и где же здесь „мудрость древних“? То, что видимые мною предметы существуют, — это ясно и понятно. А что я никак не могу воспринять, — то, разумеется, не существует. Если все это очевидно, то зачем вообще рассуждать на эту тему?» Аналитика Хайдеггера убеждает еще раз: метафизика может давать позитивное знание, имеющее определенно прикладной, так сказать, прагматический характер.

Рассуждения Хайдеггера о Ничто великолепны. Прежде всего, он справедливо замечает, что самый первый вопрос о Ничто («Что такое Ничто?») обнаруживает «что-то непривычное». задавая такой вопрос, мы заранее представляем Ничто как нечто, которое тем или иным образом «есть» — словно некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично. Наш вопрос о Ничто — что и как оно, Ничто, есть — искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета. Соответственно, и никакой ответ на такой вопрос тоже совершенно невозможен. В самом деле, он обязательно будет получаться в форме: Ничто «есть» то-то и то-то. И вопрос, и ответ в свете Ничто одинаково нелепы (см.: Хайдеггер 1993: 18).

Он также справедливо указывает на то, что мышлению, которое по своей сути всегда есть мышление о чем-то, поистине пришлось бы, занявшись продумыванием Ничто, действовать вразрез с собственной своей сутью. Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом мысли, то со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу.

Вместе с тем Хайдеггер (1993: 18, 19), апеллируя к рассудку и повседневной практике, когда мы ежечасно говорим о Ничто, все же предлагает, пожалуй, единственно возможную дефиницию: «Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего»; «Ничто есть отрицание всей совокупности сущего, оно — абсолютно не-сущее». При этом философ утверждает: «Ничто первоначальнее, чем Нет и отрицание».

Тем самым Ничто обретает некий объективный статус. Ничто — объективно. Ничто — объективная данность, которая способна продуцировать некую деятельность, и эта деятельность адекватна природе этой объективности, то есть Ничто как абсолютное отрицание производит различные виды отрицательной деятельности, Ничто является источником для всякого отрицания. Как пишет Хайдеггер (1993: 23), «не Нет возникает в силу отрицания, а отрицание коренится в Нет, проистекающем из ничтожения Ничто. Отрицание есть лишь вид ничтожащего поведения, т. е. такого, которое заранее уже опирается на ничтожение Ничто». По его словам, «Ничто — источник отрицания, не наоборот».

По мнению Хайдеггера, только иррациональное настроение (например, радость от близости любимого человека) позволяет «ощутить себя посреди сущего в целом», то есть высокое качество собственного существования. Подобное настроение для философа есть «фундаментальное событие нашего бытия». В этой связи он спрашивает: «Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто?» — поскольку поставить перед Ничто по-настоящему могло бы именно такое иррациональное настроение, которое по самой своей сути совершающегося в нем раскрытия обнаруживает Ничто.