— Так точно, — отвечаю. — План мне известен. Днем там был.

— Добро, — говорит, — иди.

Примерно к полуночи сделали мы свое дело. На всех дорогах, где только сумел бы проскочить танк, мы поставили мины. Противопехотных мин мы не ставили. Потом я и говорю своим напарникам:

— Вы возвращайтесь, а я пойду дальше, есть у меня еще один приказ.

— Знаем, — говорят, — мы этот приказ. Зря Шкураков из-за котелка каши своим котелком рискуешь…

Рассказчик сделал паузу, собираясь с мыслями.

— Учился я мало. Так пришлось. А читал много и, когда в школе учился, и после, когда работал токарем на заводе. Очень любил я Гоголя. А его «Тараса Бульбу» знаю наизусть. Хорошая это книга! Какие в ней красивые люди. Читаешь и наслаждаешься. Вот слушайте: «Четыре дни бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями. Но истощились запасы и силы, и решился Тарас пробиться сквозь ряды. И пробились было уже козаки и, может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: „Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!“ И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную спутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались на землю, как бывало прежде, схватившие его гайдуки. „Эх, старость, старость!“ — сказал он, и заплакал дебелый старый козак. Но не старость была виною: сила одолела силу…»

Шкураков на память читал гоголевские строки, и все слушали его, затаив дыхание. Передохнув, он продолжал:

— Короче говоря, пошел я за своим котелком во вражеский стан. Точнее, не пошел, а пополз, и волок с собою немецкую противотанковую мину. Много она мне хлопот доставила, а отказаться от своего намерения не хотелось. Гитлеровские дозоры я обошел легко. Стояли они; судя по голосам, группами, человека по три — четыре и, наверное, для храбрости вели тихие разговоры. Единственную улицу хутора несколько раз пересекали какие-то фигуры, а танки куда-то исчезли. Но на этот счет я ошибся, так как вскоре, в стороне от дороги, увидел силуэт одной, а за ней и другой машины.

Котелок мой оказался на месте. Найти его не составило труда: я отлично запомнил ориентиры, так что узнал их даже ночью.

Взяв котелок, я с большой осторожностью подполз к ближайшему танку и подложил под гусеницу мину. Вынул из кармана трехметровый сверток бикфордова шнура, соединил его с капсюлем-взрывателем и вложил в отверстие взрывателя.

Теперь оставалась самая трудная часть задуманного дела — зажечь шнур. Это я решил сделать под брюхом танка, там было безопаснее всего. Вспышка спички была короткой, шнур загорелся моментально. Я, прикрывая своим телом конец огненной струи, направил ее на землю. Теперь надо было спешить! В моем распоряжении триста секунд — пять минут. Далеко ли я могу уползти, соблюдая все предосторожности? Оказывается, далеко.

Когда до моих ушей дошел громкий звук взрыва, я уже миновал последние заставы немцев; их панические голоса раздавались далеко за моей спиной.

Однокашники были рады моему возвращению. Я их и накормил кашей из моего котелка. Но на этот раз она мне показалась вкуснее, чем всегда, верно, потому, что с трудом досталась. Утром наша разведка сообщила, что немцы бежали из хутора. На память о себе они оставили развороченную гусеницу танка. А подбитого «тигра», наверно, уволокли на буксире. Ну, вот, кажется, и все, что можно сказать об этом самом котелке… Я теперь его берегу больше, чем прежде. Ведь как-никак, а немец капитулировать должен. Тогда я рядом с первой записью на донышке напишу вторую и последнюю, вроде того… «Берлин, такого-то числа и месяца тысяча девятьсот сорок пятого года».

У всех на лицах засветилась улыбка, как будто и в самом деле гитлеровцы уже выслали своих парламентеров.

— А ты зря не скромничай, — заметил лейтенант, командир саперов, — не то мне придется дополнять твой рассказ.

Слушатели с удивлением перевели свои взоры на командира, недоумевая, чем же может дополнить он рассказ Шкуракова.

— Командование отметило подвиг Шкуракова, — сказал лейтенант, — он у нас теперь кавалер ордена Славы третьей степени.

Пока сапер вел свой рассказ, курильщики столько напустили махорочного дыма, что дышать стало трудно. Чья-то заботливая рука открыла дверь. Мы вдохнули свежий воздух. Никто из нас не заметил, как на пороге появились две фигуры, и когда при последних словах лейтенанта раздался возглас:

— Разрешите поздравить, товарищ старший сержант, с высокой наградой! — мы оглянулись и увидели перед собой двух неразлучных друзей — Андронова и Мадраима.

Андронов спустился первым, и обратившись к Головне, отрапортовал:

— Пленные по приказанию майора Абдурахманова доставлены в армейскую комендатуру. По приказанию полковника Лебедева выполнял боевое задание в расположении роты капитана Александрова.

Он отошел в сторону, и Головне пришлось выслушать рапорт Мадраима.

— После лечения в госпитале вернулся в часть. По приказанию полковника Лебедева направлен в батальон майора Абдурахманова. Вам пакет от полковника, — добавил он, вынимая из-за пазухи небольшой конверт, запечатанный сургучными печатями.

— Гм… «Совершенно секретно», — пробурчал Головня, пробежав глазами адрес. — Тогда я, пожалуй, удалюсь. Вы пойдете со мной или останетесь?

Я решил остаться.

Шкураков и Мадраим наперебой задавали друг другу вопросы:

— Жив-здоров?

— Ну, а ты как?

— Гляди сам.

Пришедших окружили солдаты, которые тоже забросали их вопросами. Мадраиму снова пришлось бы рассказывать с начала до конца всю историю своего ранения, лечения, поездки в Ташкент, но тут Шкураков, взяв под руку Мадраима, подошел с ним ко мне и сказал:

— Вот наш знаменитый Мадраим-Кундак.

— То есть как, — Кундак? За последние дни я с ним встречался несколько раз и слыхал, что его зовут Мадраим Мадумаров.

— Все это правильно по паспорту, вернее, по красноармейской книжке, — заметил сапер. — Но если взглянуть глубже в его биографию, то он — Кундак.

Я начал догадываться, что за всем этим скрывается какая-то интересная история. И стал допытываться.

— Верно, старшему сержанту такое прозвище дали в Узбекистане?

— Не угадали, товарищ лейтенант! Это его так прозвали за то, что он неаккуратно прикладом пользуется.

— Интересно, как это у него получилось. Расскажи, Шкураков, — закинул я удочку.

— Длинная история, товарищ лейтенант, — ответил Шкураков, — сам он об этом лучше расскажет.

Тут меня поддержали обступившие солдаты:

— Давай, Шкураков, рассказывай!

— Ты ж мастак байки балакать.

— Не тяни!

В конце концов, явно польщенный нашими просьбами, Шкураков согласился. Он зажег от старых плошечек две новые, сел за стол и начал рассказывать. Впоследствии я опубликовал этот рассказ во фронтовой газете.

Андронов, плотно прижимаясь к земле, полз в сторону леса, который не столько виднелся, сколько угадывался в этом кромешном мраке: размытые очертания леса почти сливались с небом.

«Где же Мадраим», — думал Андронов, изредка останавливаясь и прислушиваясь.

Минные поля давно остались позади. Сапер Шкураков, провожавший разведчиков, шепнул на прощанье:

— До леса рукой подать, а там вас ни один фриц не сыщет.

Андронов дружески ткнул Шкуракова в бок так, что тот тихо охнул…

— Якши! Кланяйся нашим.

— Ползи не торопясь.

«Сколько же времени могло пройти?» — задавал себе вопрос разведчик, поднимая голову вверх, как будто редкие звезды, мерцавшие в небе, могли дать ответ на этот вопрос.

Руки начали ныть в локтях. Звенело в ушах.

Вдруг тонкая красная нить трассирующей пули прошила мрак и погасла. Разведчик замер, прислушиваясь. Где-то вдалеке хлопнул выстрел, вслед за ним в небо взвились две ракеты, разбрасывая яркие зеленые капли света.