— Нет. Все эти фотографии — твое личное дело.

— Пусть так. — Элизабет почувствовала некоторое облегчение. — Что же тогда, Константин? Содержимое портфеля?

— Нет, — равнодушно ответил он, — и до этого мне нет дела. Это касается только моего брата. Кроме того, я, как и прежде, убежден, что мой брат — честный человек.

— Он действительно таков, — заверила его с жаром графиня Ольденбург. Она встала и подошла к окну.

В бесцветном небе уходящего дня проскальзывали красные полосы заката. Они окрашивали в розовый цвет стены узкой комнаты, падали на лицо Константина, которое, казалось, пылало. Он протянул графине письмо брата. Его рука дрожала, и листок бумаги трепетал, как крыло голубя.

— Это? — спросила она.

— Да, — ответил он и, поскольку Элизабет письма не взяла, уронил его рядом с портфелем на стол.

— Все это было вчера, — тихо сказала Элизабет. — С тех пор многое произошло. Ты что, Константин, все еще не понимаешь этого?

— Доктор, я пригласил тебя, чтобы сделать предложение тебе и Леману, — сказал капитан фон Бракведе своему другу Ойгену Г.

Они сидели в кабинете капитана. Из радиоприемника выплескивалась волнами бравурная музыка, которая, вероятно, имела целью поднимать настроение истинных немцев.

— Когда вы делаете предложения, я всегда путаюсь, — пошутил Леман. — Говорите прямо, что вы имеете в виду.

— Ну, хорошо. Я хочу, чтобы вы совершили небольшую вечернюю прогулку.

— Без вас? — уточнил ефрейтор.

И доктор удивленно взглянул на фон Бракведе:

— Означает ли это, что нам необходимо скрыться?

— Что-то в этом роде, — подтвердил капитан. — Считайте, что в целях безопасности я откомандировываю вас. Леман знает, как отсюда выйти.

— Я охотно покажу дорогу и вам, господин капитан.

— Я уйду позже.

— Или мы уйдем отсюда втроем, или мы остаемся, — безошибочно оценив обстановку, засопротивлялся доктор.

Фон Бракведе встал и хотел подойти к радиоприемнику, который внезапно умолк, потом посмотрел заблестевшими глазами на ефрейтора:

— Леман, в конце концов я могу и приказать.

— С этого момента я опять крановщик Западного порта и лицо сугубо гражданское, — возразил ефрейтор.

— Неисправимый шутник! — усмехнулся фон Бракведе. — А тебе, Ойген, я хочу задать вопрос: чем ты здесь занимаешься? Ничем! Какие функции ты выполняешь сегодня? Никаких! Что сможешь ты здесь сделать? Ничего! Итак?

— Я здесь, и этого достаточно, — произнес доктор не без смущения. — Сегодня мне хочется быть именно здесь, и нигде больше.

Капитан повернулся к радиоприемнику. Диктор радиостанции «Дойчланд» объявлял:

— В ближайшее время к немецкому народу обратится фюрер.

Это сообщение было повторено многократно.

— Только начало десятого, — уточнил Леман, взглянув на свои наручные часы.

— Ну? — спросил выжидающе капитан. — Разве моего распоряжения недостаточно, чтобы совершить предложенную мной прогулку?

— Пожалуй, самое время ужинать, — улыбнулся Гном. — Заказанная для нас камбала остывает.

— Это мое предложение номер два, — подхватил капитан.

— У меня совсем нет аппетита, — сказал Ойген Г., — но это предложение я принимаю.

— Пошли, друзья! — Граф фон Бракведе направился к двери. — А о том, что у тебя нет аппетита, ты не беспокойся. Я охотно съем и твою порцию.

— Почему не поступают донесения об исполнении моих приказов? — кричал в бункере возмущенный Гитлер. — Они должны были уже поступить! Или нас по-прежнему окружают изменники и саботажники?

Для фюрера опять наступили черные времена. Угар, вызванный мыслью о чудесной воле спасшего его провидения, быстро развеялся. Бесцельные жалобы сменялись угрозами, но и они не приносили облегчения. Тупое отчаяние охватило Гитлера.

— Чего я только не делал для этих генералов! И какую получил благодарность?

— Партия осталась в высшей степени лояльной, — заверил фюрера Борман.

— В вермахте к заговору оказалась причастной лишь незначительная группа офицеров, которая вскоре будет локализована, — пытался смягчить гнев фюрера Кейтель.

Только они — рейхслейтер и генерал-фельдмаршал — оставались возле Гитлера. Остальные лихорадочно работали в общем служебном помещении.

— Почему не докладывает Фромм? Он должен немедленно связаться со мной. Я хочу с ним говорить! — опять завопил фюрер.

— С генерал-полковником пытались установить связь, по пока безуспешно, — доложил Кейтель.

— Это гнездо предателей, Бендлерштрассе, должно быть уничтожено! — кричал Гитлер, и казалось, что кричит не один, а два фюрера — так резонировали стены. — Почему этого до сих пор не произошло? Выступила артиллерия? Двинули наконец танки? По мне, этот свинарник нужно снести с лица земли.

— Все части СС в Большом Берлине подняты по тревоге, — доложил Борман. — Операцией руководит обергруппенфюрер Мюллер из гестапо. В соответствии с планом к ней вскоре подключится Скорцени — он по указанию Гиммлера должен взять на себя руководство действиями на Бендлерштрассе.

— Но когда наконец, когда? — барабанил фюрер по письменному столу. — А что делает Ремер? Знает ли он, что я произвел его в полковники?

— Он это знает, — заверил фюрера Кейтель. — По последним донесениям, батальон охраны покинул правительственный квартал и направляется к Бендлерштрассе. Полковник Ремер арестовал коменданта Берлина генерала фон Хазе.

— Надеюсь, он поставил эту свинью к стенке?

— Он передал генерала рейхсминистру Геббельсу, — сказал Кейтель и быстро продолжал: — Начальник штаба при генерале Корцфлейше генерал Херфурт донес по телефону, что речь идет о военном путче, но он крепко держит в своих руках управление войсками.

Фюрер уставился прямо перед собой. Ему было неудобно спросить: «Кто такой этот Херфурт?» Вопрос мог поколебать веру в его феноменальную память, и он решил промолчать.

Генерал-майор Отто Херфурт входил в число заговорщиков, но рассчитывал вовремя замаскироваться. Впрочем, многие поступали так же, но впоследствии их причастность к заговору раскрывалась и они погибали.

— Достаточно ли энергичен Ремер, чтобы овладеть ситуацией?

Пытаясь рассеять сомнения фюрера, Кейтель сказал:

— Я подчинил новоиспеченного полковника генералу Рейнике.

Это была неплохая идея: Рейнике считался сторонником борьбы до победного конца. Он-то и руководил сейчас операцией по окружению Бендлерштрассе.

— Ну хорошо, хорошо! — поспешно одобрил решение фельдмаршала Гитлер. — Рейнике нужно поторопить и приказать, чтобы действовал радикальными методами, а этих подстрекателей, этих недочеловеков я хотел бы захватить живьем и посмотреть, как они подохнут.

— Кажется, все, — произнес полицей-президент Берлина Вольф Генрих фон Хельдорф, придя к горькому выводу, хотя внешне он по-прежнему сохранял спокойствие. — Вероятно, мы подошли к концу.

Это он сказал своему другу Гансу Бернду Гизевиусу, правительственному советнику, который считался идеологом антигитлеровского заговора. Гизевиус располагал связями за рубежом, был хорошим конспиратором, в течение одиннадцати лет сеял недовольство среди противников национал-социализма, привлекая их на свою сторону. А сейчас он упорно не хотел заканчивать игру: слишком много сил, времени было затрачено, слишком много надежд приходилось хоронить.

— Как видите, все впустую.

— Еще немного, хотя бы час, — умолял Гизевиус фон Хельдорфа.

Полицей-президент в изнеможении откинулся назад. Глухим, прерывающимся голосом он обронил:

— Это безнадежно!

Ганс Бернд Гизевиус покорно склонил голову. Его глаза, повидавшие на своем веку так много, казались совершенно пустыми. И тем не менее его вера в Германию не угасала, вернее, в те скрытые духовные силы, которые еще у нее оставались.

Полковник Клаус фон Штауффенберг примерно в это же время восклицал: