Капитан прищурился:

— А не было ли совещание назначено на тринадцать часов?

— Так-то оно так, но затем все изменилось и совещание было перенесено на двенадцать тридцать.

Граф фон Бракведе наклонился вперед, его светло-голубые глаза сразу оживились, и он воскликнул:

— Так чего же мы еще ждем?

— Несомненного подтверждения, — ответил генерал-полковник внушительно.

— А есть ли связь со ставкой фюрера?

— Нет! — Полковник Мерц фон Квирнгейм, казалось, пытался направить фантазию Бракведе в нужное русло. — Тамошний коммутатор не отвечает — по-видимому, он не работает.

Капитан решительно вскочил:

— Тогда тем более все ясно! Отключение коммутатора ставки фюрера доказывает, что Штауффенберг начал действовать…

— И тем не менее мы не имеем права без подтверждения приступить к осуществлению плана «Валькирия», как это имело место вечером в прошлую субботу, — заметил генерал Ольбрихт. — На этот раз нам нужна полная ясность.

— Начать действия преждевременно — это легкомыслие, но начать их с опозданием — это самоубийство! — с горячностью воскликнул фон Бракведе.

— Только без сомнительных мероприятий! — остановил его Гёпнер. — Кто обладает чувством ответственности, должен действовать наверняка.

Полковник Мерц фон Квирнгейм молчал и лишь поглядывал на капитана фон Бракведе. Он снял очки — холодный серый цвет в его глазах начал уступать место голубым тонам.

Капитан настаивал:

— Теперь нам так или иначе необходимо действовать! При этом возможны два варианта: или мы немедленно выступаем, или попытаемся спустить все на тормозах. И в том и в другом случае у нас в распоряжении немного времени: по моим расчетам — три часа. Решение надо принимать немедленно!

— Таково и мое мнение, — поддержал его полковник Мерц фон Квирнгейм.

— Генерал-полковник Бек неоднократно предупреждал против преждевременных действий, — заметил Ольбрихт и посмотрел на Гёпнера.

Тот, казалось, размышлял, сохраняя полное спокойствие. Наконец он заявил:

— И все-таки необходимо подождать, нервов на это у нас хватит. А главное — не паниковать!

Берлин напоминал раскаленный котел, а дом номер 13 по Шиффердамм находился посередине этого котла. Ртутные столбики термометров поднялись выше тридцати градусов по Цельсию, но сотрудник гестапо Фогльброннер, казалось, не чувствовал этой жары. Его бледное лицо оставалось сухим. Зато человек, писавший протокол, готов был растопиться сию минуту — на его лбу крупными каплями блестел пот.

— «Смерть блоклейтера, — диктовал Фогльброннер, — как показывают результаты первоначального расследования, наступила между тремя и шестью часами утра. Обнаружена револьверная пуля, которая направлена в лабораторию для исследования…» Как видите, мы идем вперед шаг за шагом, поэтому один из моих первых вопросов, который я должен задать каждому жителю этого дома, прозвучит следующим образом: «Где вы находились в указанное время?» Итак, начнем с вас, господин Йодлер.

Шарфюрер ответил ухмыляясь:

— В постели!

— Один? — спросил Фогльброннер вкрадчиво.

— Моей жены сейчас нет дома, если это вас интересует. Она вносит свой вклад в дело окончательной победы, и против этого ничего не скажешь, но, в конце концов, я мужчина и прибыл домой после трудного задания. Вы понимаете?

— Я понимаю, — заверил его гестаповец с благожелательной снисходительностью. — Так с кем же?

Йодлер-младший попросил его соблюдать такт и сказал:

— С Марией. Она как раз оказалась под рукой, знаете ли. Или вы относитесь к этому неодобрительно?

Фогльброннер воздержался от ответа и приказал вахмистру Копишу привести Марию. Она пришла сразу же и стояла, дрожа всем телом и закрывая красное от стыда лицо. Йодлер попытался ее подбодрить.

— Она довольно-таки глупая скотинка, по-немецки говорит плохо, поэтому к ней нужно отнестись снисходительно, но делает все с охотой, — пояснил он коллеге из гестапо.

Запинаясь и подыскивая с трудом нужные слова, Мария поспешила подтвердить показания Йодлера. Таким образом, поначалу алиби этих двоих не вызывало сомнений.

Фогльброннер понимающе усмехнулся и как бы между прочим спросил:

— А эта девушка занята по хозяйству у вас или у вашего отца?

— Первое слово, конечно, за стариком. Точнее говоря, было… Но малышка и раньше нуждалась в опоре.

— В чьей же?

— Ну что же, если уж вы так этим интересуетесь, могу дать хороший совет, — заявил Йодлер покровительственно, — я не как другие. Суньте свой нос на третий этаж. Там стоит хорошенько почистить!

Когда ефрейтор Леман вошел в кабинет капитана фон Бракведе, тот сидел за письменным столом, поудобнее устроившись в кресле. Перед ним лежала раскрытая книга.

— И вы можете сейчас читать? — спросил Гном.

— Для того и существуют книги, — заявил капитан.

Он просматривал афоризмы Лихтенберга[25], к которым всегда обращался в горькие минуты жизни. Многие высказывания были подчеркнуты, и сейчас он перечитывал их не без удовольствия. Например: «Есть вещи, которые причиняют мне боль, а есть вещи, которые вызывают лишь сожаление», или: «Наши слабости, когда мы их знаем, не вредят нам».

— Есть известия от нашего полковника? — поинтересовался ефрейтор Леман.

— Нет, — ответил капитан, — никаких.

— А это хорошо или плохо?

— Этого я не знаю.

Ефрейтор покачал неодобрительно головой:

— По-видимому, эти линии связи не годятся ни к черту! Неужели никто действительно не знает, что в настоящее время предпринимает полковник Штауффенберг? Предстоит ли ему еще совершить акцию? А может быть, он уже летит сюда?

— Не имею ни малейшего представления, Леман!

— Это мне не нравится, потому что равносильно прыжку в неизвестность. Я бы в такой день звонил по телефону через каждые четверть часа, ведь любой шаг Штауффенберга важен.

— Но вы пока не офицер генерального штаба, Леман.

— К сожалению, — ответил тот и, чтобы как-то отвлечь своего капитана, шутливо доложил: — В данное время я возглавляю лишь ефрейторскую группу, состоящую из Бекерата и Климша. К ней же относятся вестовой из офицерского казино и ординарец Фромма. Вот и все мои люди. Один слоняется поблизости от караулки, другой вышагивает по коридорам, а моя штаб-квартира находится здесь.

— Великолепно! — отозвался фон Бракведе. — Вы собираетесь, по-видимому, создать своего рода сыскное бюро?

— Во всяком случае, я не хочу сидеть сложа руки.

— Ваши люди посвящены?

— Да как вы могли подумать! — ужаснулся Леман. — Я ведь в конце концов ваш сотрудник, а кроме того, я одобряю систему Штауффенберга: каждый должен знать лишь то, что ему понадобится для выполнения задания. В нашей лавочке, пожалуй, не каждый пятый знает о том, что здесь делается.

— Даже не каждый десятый, — уточнил фон Бракведе.

— Главное, мотор работает на полных оборотах! А ребятам из своей группы я сказал всего-навсего: держите свои глаза и уши открытыми и, если что-то привлечет ваше внимание, быстренько сообщите мне. Посмотрим, что из этого получится, ведь сейчас всего можно ожидать.

Многое из того, что случилось в этот день, казалось еще неясным, словно было скрыто густым туманом. Гнетущая жара одуряюще действовала на многие головы — как в Берлине, так и за несколько сот километров от него, в ставке фюрера «Волчье логово».

Здесь Адольф Гитлер, уже переодевшийся, внимательно рассматривал брюки, которые были на нем во время взрыва. Его адъютант, секретарша, начальник охраны и один из личных охранников так же, как и фюрер, уставились на брюки, будто располосованные острой бритвой. Фюрер, он же рейхсканцлер, он же верховный главнокомандующий вермахта, считал это зрелище имеющим историческое значение, ибо, в чем он был глубоко убежден, судьба вновь коснулась его этой «острой бритвой» и — не тронула. Другими словами, она сохранила ему жизнь! А для каких деяний?