— При новом главнокомандующем генерал-фельдмаршале фон Клюге можно рассчитывать на значительно более позитивную реакцию.

— Что ж, перспективы многообещающие, да и логика событий подталкивает к этому. Ведь даже такие твердокаменные генералы СС, как Хаузер, заметно утеряли интерес к этой войне. Однако убить Гитлера? Честно говоря, Хофаккер, с этой мыслью я никах не могу смириться.

— Что же тогда?

— Мы, видимо, окружим его верными нам танковыми подразделениями. Затем он должен будет предстать перед судом или что-то в этом роде…

Подполковник на мгновение закрыл глаза. Он вспомнил о том, что говорил Клаус фон Штауффенберг о некоторых генералах, однако быстро отогнал эти воспоминания прочь. К такому человеку, как Роммель, эти слова не имели отношения.

— Предположим, нам удастся совершить задуманное. Что тогда?

— Тогда я с вами!

— Можем ли мы в этом случае оперировать вашим именем, господин фельдмаршал? Вы ведь знаете, насколько популярно оно в Германии, насколько сильно его воздействие.

— Именно поэтому, — произнес Роммель, — мы не должны рассыпать наш порох преждевременно. Я полагаю, что, когда положение станет совершенно ясным, меня можно будет официально включать в акцию. Тогда я обещаю вам свое содействие.

Тихо, без иронии подполковник промолвил:

— Хотелось, бы только надеяться, что это произойдет не слишком поздно. Для вас, господин фельдмаршал…

— Заходите, пожалуйста, — пригласил Юлиус Лебер. — Вы мне нисколько не помешаете. — Казалось, он ни в малейшей мере не удивился позднему визиту. — Вас ко мне прислал ваш брат?

Константин, как и в первый раз, сел на жесткую тахту рядом с Лебером.

— Нет-нет, он категорически запретил мне заходить к вам, но я не мог не зайти. Мне нужно было непременно поговорить с вами. Я плохо поступил?

Лебер усмехнулся. Его резко очерченное, будто вырубленное резцом лицо вытянулось и, казалось, излучало доброжелательность.

— И вот вы здесь.

— Я пришел сюда прямо с Принц-Альбрехт-штрассе, — сообщил Константин.

— Один? — спросил Лебер.

Лейтенант взглянул на него о удивлением: конечно, он пришел один.

— За вами никто не шел?

— А почему кто-то должен был за мной идти?

— Ладно, не думайте об этом. Скажите лучше, почему вы пришли сюда. Хотите что-нибудь рассказать? Вам сразу же станет легче.

— Спасибо, — промолвил Константин.

Он не раскаивался, что пришел именно к этому человеку, не к брату, не к Герберту, не к графине, а к этому господину, казавшемуся таким же близким, как отец. Он рассказал все до мельчайших подробностей. Ему хотелось выяснить, как может человек совершить подобное.

Лебер с удивлением посмотрел на лейтенанта, и в его глазах промелькнула сдержанная грусть.

— Вас послал туда ваш брат?

— Да! — возмущенно вскинул голову Константин. — Хотя, как мне кажется, он мог бы избавить меня от подобных зрелищ.

— Если я вас правильно понял, ваше возмущение направлено против того полковника.

— Это было ужасно.

— Несомненно, но что вас взволновало: содеянное полковником или вид этого человека?

— И то и другое! — с жаром воскликнул Константин. — И такой человек выступает против фюрера! Это же исключительный случай, он мог произойти…

— Хорошо, — перебил его Лебер. — Постепенно я начинаю понимать вашего брата. Однако продолжайте, господин фон Бракведе.

Лейтенант попытался привести в порядок свои путаные мысли.

— Если этот полковник выступил против фюрера, то он, по крайней мере, должен был отстаивать свои убеждения, оставаться человеком.

— Продолжайте…

— А что делает он? Он ведет себя как презренный трус. Он даже пытается переложить свою вину на других. Он, например, не постеснялся оклеветать генерал-фельдмаршала Роммеля. Оговорить Роммеля!

Лебер встревоженно поднял голову:

— Расскажите все это как можно скорее вашему брату, со всеми подробностями. В его лице вы найдете такого же внимательного слушателя, как и во мне.

Константин пообещал. Затем он вновь углубился в свои переживания. Внимание Лебера окрылило его.

— И эта жалкая развалина была когда-то немецким полковником!

— Вы, вероятно, недооцениваете последствий зверского насилия, которому он подвергался. Вы, к сожалению, по подумали, до чего можно довести человека.

— Нет, я подумал! И именно поэтому я нахожу все это отвратительным.

Лебер встал и подошел к правому окну, наиболее удаленному от маленькой настольной лампы. Он осторожно, всего на несколько сантиметров отодвинул темную занавеску светомаскировки и увидел призрачный лунный свет и сотни передвигающихся темных теней. Каждая из них могла оказаться ищейкой, поэтому бесполезно было даже пытаться что-либо выяснить.

— Почти любого человека можно сломить, — сказал Юлиус Лебер, все еще стоя у окна.

Константин и не догадывался, что этот человек долгие месяцы провел в концлагере, причем триста шестьдесят пять дней его продержали в темноте. Ему приходилось лежать на голом полу при восемнадцатиградусном морозе — не было ни соломы, ни одеяла, ни даже пальто. Поэтому сейчас Лебер мог смело заявить: «Я — один из тех, кто не потерял самообладания и собственного достоинства».

Константин внезапно сказал:

— Я все теперь понял. Недостойно поступать так, как этот полковник, но недостойно и доводить человека до подобного состояния.

— Видите ли, мой друг, гестапо преподало вам первый урок. — Лебер по-отечески улыбнулся лейтенанту: — И поверьте мне, он немало стоит.

— Но как я должен теперь себя вести? — настойчиво спрашивал лейтенант. — Что мне делать?

— Пожалуйста, не ждите от меня сейчас однозначного ответа. На вашу долю могут выпасть слишком большие испытания, — Лебер вновь посмотрел на плотно завешенное окно. — Могу вам посоветовать одно, хотя мои слова, видимо, прозвучат банально: спросите вашу совесть!

— Я не знаю, что мне делать, господин Лебер.

— Со временем вы все поймете. Ваш брат, во всяком случае, об этом позаботится. А теперь, мой юный друг, продолжим беседу, которую мы начали при вашем последнем посещении. Тогда мы говорили об освободительных войнах…

Лейтенант фон Бракведе покинул Лебера рано утром. Птицы уже начали петь, сидя на деревьях, листья с которых были сорваны взрывами бомб. Солнце окрашивало небо над Берлином в кроваво-красный цвет.

— Какой прекрасный день! — сказал Константин.

Это был день, когда Юлиуса Лебера арестовало гестапо.

Собравшиеся устало улыбались, болтали о пустяках, кланялись друг другу, не двигаясь с места, подобно журавлям на болоте. Доктор Йозеф Геббельс, рейхсминистр народного образования и пропаганды, давал прием. В его официальной резиденции и в ближайших зданиях устраивалось множество приемов, но этот был организован в первую очередь для военных и тех руководителей из государственного и партийного аппарата, которые в пределах Большого Берлина в той или иной мере контактировали с вермахтом.

— Я надеюсь, вы здесь хорошо себя чувствуете? — поинтересовался Геббельс у какого-то генерала, излучая гостеприимство.

— Превосходно, — заверил тот.

Геббельс настроил себя на упрощенные отношения, поэтому сразу начал расточать улыбки и приказал подать крепкие напитки. Гости облепили его, как мухи. Примерно в течение часа он заставил их смотреть хронику о положении на фронтах. В обычных кинотеатрах эти материалы не демонстрировали. Министра интересовала реакция специалистов, хотя он точно знал, что ни одна рекомендация не будет использована.

— Как вы думаете, не слишком броско подает материалы это недельное обозрение? — этот вопрос Геббельс задал генералу фон Хазе, коменданту Берлина. — Ваше мнение для меня особенно ценно.

— Жесткость никогда не повредит, — промолвил генерал, — но в подобных случаях благотворно действует что-нибудь отвлекающее.

— Отвлекающее от чего? — спросил улыбаясь Геббельс.