Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Светлана, встаньте! — послышалось со всех сторон.

И под гром рукоплесканий Светлана встала и поклонилась.

6

Ящик с мечом был водворен в палатке Коли Горина, а сам Горин из уважения к находке переселился в машину. Пока художница рисовала меч, ящик был открыт, и мы то и дело ходили в палатку, садились вокруг ящика и смотрели, смотрели… Часто к нам присоединялся Толстов.

— Ну, что вы скажете? — в который раз задавал он свой излюбленный вопрос. И мы в который раз восхищенно вздыхали.

Разговор шел о скифском искусстве. Когда-то Толстов предложил назвать его искусством героического реализма или эпического реализма. То были не просто изображения зверей. Прикладное искусство, видимо, лишь иллюстрация к не дошедшему до нас скифскому эпосу, к мифам, волшебным сказкам, былинам о героях.

Скифы верили, что, украшая себя, своих коней и свое боевое оружие изображениями сильных и быстрых животных, они тем самым придают новую силу коням и стрелам, новую мощь мечам и рукам. Это, конечно, представление религиозное, магическое. Но есть в нем и доля истины: искусство действительно придает силы. Скифы были не правы лишь в одном: их прекрасные произведения способствовали успеху не сами по себе, они действовали через человека, через его восприятие. Глядя на них, любуясь ими, люди испытывали радость, душевный подъем. И это чувство давало им силу — силу, которую они приписывали самим изображениям, силу, действующую, как они верили, помимо воли и сознания человека.

Глава восьмая

1

— Выключатели поехали!

Наш электрик Муса Умерович Юнисов ровно без четверти одиннадцать сел, как всегда, в машину и поехал на раскопки — выключать свет. Электростанция стоит поближе к транспортерам, а к лагерю тянется кабель длиной в два с половиной километра. Там, над опустевшими раскопками, над грудами земли и зияющими ямами, в полной тишине и безлюдье светит фонарь на мачте и стучит движок электростанции. И наверное, где-то в стороне стоят три джейрана, смотрят как зачарованные на огонь и ждут, когда он погаснет. Джейраны продолжают ночевать на наших раскопках. Почти каждое утро мы видим, как они стремительно убегают в степь.

Машину ведет новый шофер, и Муса Умерович, должно быть, вздрагивает, в тысячный раз услышав надоевший вопрос: «Ну, а крокодилов там много?»

— Нет там никаких крокодилов, — отвечает Юнисов, стараясь скрыть раздражение. — Я видел их только в каирском зоопарке.

Этой зимой Муса Умерович работал в советской археологической экспедиции недалеко от строящейся Асуанской плотины. Он был там не только электриком, но и водил по Нилу экспедиционный катер. Он мог бы рассказать много интересного, если бы не проклятый вопрос о крокодилах, после которого пропадает всякая охота говорить.

Одна подробность из его рассказов про экспедицию особенно заинтересовала меня.

Юнисов удивлялся: археологи писали своим женам огромные письма, прилагая к этим посланиям схемы, чертежи и зарисовки. Оказывается, сочетали приятное с полезным: письмо домой и предварительный научный отчет, который заканчивается ненаучным словом «целую».

И мои товарищи, и руководство экспедиции, и я сам — все мы время от времени забывали, что я литератор. Если бы я поехал в новые для меня места, с новыми людьми, я бы, пожалуй, не стеснялся расспрашивать их о том, что меня интересует, и изо дня в день вести записи. Здесь же, в Хорезмской экспедиции, делать это как-то неловко. Экспедиция, в сущности, моя вторая семья. А кто же интервьюирует братьев и сестер, теток и племянников? Я не могу относиться к жизни, которой мы живем, и к нашей работе, как к материалу для своих будущих сочинений. Я просто живу этой жизнью и делаю эту работу. И в то же время сознаю, что буду о них писать.

А не сделать ли мне так: вместо дневников и записей писать по примеру наших археологов в Египте большие письма домой, а потом использовать их как материал для работы?

Толстов, Кесь, Жданко, Андрианов, Вактурская уже во второй раз поехали в маршрут. Сколько они увидят, сколько откроют, сколько встретят людей! Оба раза я довольно робко просился с ними. Лоховиц хмурился, Сергей Павлович улыбался, а я особенно не настаивал: я был нужен на курганах.

С отъездом маршрутников в лагере стало тихо и пустовато. Погас свет в их палатке, где до глубокой ночи шли интересные разговоры, читались стихи, обсуждалась книга научно-фантастических рассказов Станислава Лема. Погасли и наши костры. Жрец огня Борис Ильич тоже уехал в маршрут. Мы, наконец, получили возможность выспаться.

2

Однажды у костра зашла речь об Атлантиде, о «снежном человеке», о пришельцах из космоса — словом, о мифах и сенсациях XX века, и тогда я начал рассказывать, как сказки, некоторые эпизоды из подлинной истории человечества, которая, на мой взгляд, куда интереснее и загадочнее, чем все эти мифы и сенсации. Вот один из этих рассказов.

Первой силой, которую приручил человек, был камень. Недаром его первое устойчивое, определенное по форме орудие так и называется: ручное рубило. Это миндалевидный кусок кремня. Плоские, оббитые бока, острые края, заостренный кончик и массивное основание с так называемой пяткой для упора в ладонь и мякоть большого пальца.

Человечество большую часть своей истории пользовалось этим орудием, но о его точном назначении приходится только догадываться. На этот счет существует множество гипотез: ручным рубилом можно срубить сук, обтесать дубину, вспороть звериную тушу, разбить трухлявый пень, чтобы добыть из него личинки, раскопать норку какого-нибудь животного и т. д.

Словом, это было универсальное орудие.

Но когда мы видим его в музейных витринах или на рисунках, мы не всегда помним, что пользовался рубилом еще не человек, а его звероподобный предок — обезьяночеловек. И может быть, орудие было в чем-то человечнее своего создателя. В нем, в этом примитивном универсальном орудии, было заложено будущее рода человеческого.

Чтобы его изготовить, обезьяночеловек брал бесформенный кусок камня и как бы видел в нем будущее орудие: в его мозгу уже был образ этого орудия, оно заставляло обезьяночеловека мыслить.

Рубило можно считать в какой-то мере и первым произведением искусства. Как говорил Роден, берется камень и отсекается все лишнее. Наш известный скульптор-антрополог М. М. Герасимов рассказывал мне, как из тысячелетия в тысячелетие совершенствовались ручные рубила, они отделывались все тщательнее, становились изящнее и красивее. Так, по мнению Герасимова, впервые возникло и проявилось чувство прекрасного.

Человек не рождается с готовыми, унаследованными от предков рефлексами к изготовлению тех или иных орудий. Он получает свои навыки от других людей. Само существование ручного рубила, существование формы, которая в природе не встречается, предполагало и зачатки нового, более высокого общения между предками человека, передачу навыков, обучение.

И еще одна очень интересная подробность. Побочный продукт обработки кремня — огонь. Сверкающие искры, которых боится все живое. Боялся их, наверное, и обезьяночеловек. И может быть, ударяя камнем о камень, он даже старался сделать так, чтобы искры не выскакивали и не кусали его ладонь. Но тогда удар оказывался бесполезным: орудия не получалось. И человек снова бил камнем о камень и возбуждался при виде вылетающих искр, привыкал к ним, начинал радоваться им и с удовольствием работал при свидетелях, чтобы поразить их своим владычеством над маленькими молниями.

И второй силой, которую после камня приручил человек, стал огонь. Человек зажег свой первый костер у входа в пещеру. И все его враги, все его страхи и тревоги отступили на несколько шагов от прирученного огня, отпрянули в темноту.

Первый костер, наверное, зажегся не от этих искр. Человек, видимо, получил огонь из другого источника (может, то было дымящееся лесное пожарище). Но работа с кремнем постепенно приучала человека к огню.

43
{"b":"543949","o":1}