Словом, не только в ирригации, но и в самой природе бывает так, что во́ды не собираются, а, наоборот, делятся.

С. П. Толстов уже в первые годы работы в пустыне заметил, что рисунок древней оросительной сети больше всего напоминает дельту реки.

Это не простое сходство.

У Аму-Дарьи сложная история. То она текла в Каспий, то в Арал, то разливалась широкой заболоченной дельтой перед хребтом Султан-уиз-дага, впадая в озеро, которое сама образовала.

Обе пустыни по ее берегам, Каракумы и Кызылкум, полны следами ее русел, озер, долин. В образовании пустынь повинны не одни солнце и ветер, но и Аму-Дарья. Ей обязаны своим существованием и зеленые оазисы и выжженные пески.

Пустыня состоит не из одних песков. Тут и там встречаются равнины такыров. Едешь в машине между барханами, тревожно гудит мотор, то и дело зовя людей на помощь, чтобы подтолкнули, бросили жерди или доски под колеса, а иной раз и устлали машине дорогу кустами, брезентом, чем угодно. Но вот машина выскакивает на такыр, плотный и гладкий, как асфальт, мчишься с ветерком и радуешься жизни. До новых песков.

Такыр — прекрасный пьедестал для археологического лагеря, великолепная естественная танцплощадка, а самое главное — место скопления разнообразнейших находок: здесь найдено большинство кремневых орудий первобытности, монет всех эпох, терракотовых статуэток, не говоря уже о керамике. Словом, с такырами у нас связаны самые лучшие воспоминания.

Между тем такыр — это, как говорится, пустыня в пустыне. Он мертв, бесплоден и гол. Все живое таится в песках.

Такыры лоснятся на солнце. Они способны отразить и голубизну неба и лунный свет. Многие из них были днищами озер, стариц, проток и, наконец, полями, которые тоже становятся зеркалами во время полива. Вода ушла, и зеркала потускнели.

В старой казачьей песне про реку Урал поется, что течет она, «бережки урываючи». В еще большей степени это можно сказать про Аму-Дарью. Вот река, что никак не может ужиться с собственными берегами.

Середина лета. В далеких горах, откуда начинает свой бег Аму-Дарья, бурно тают снега. Наступает половодье. Река несет многие тонны ила и откладывает их у берегов. Во время разлива она течет уже по самому гребню созданного ею вала наносов. И скатывается с него в более низкие места, ищет новую дорогу. Сейчас ее ограждают дамбы. Но и дамбы не всегда бывают помехой. Особенно когда река, задыхающаяся от наносов, всей своей мощью навалится на один из берегов.

В IV веке нашей эры хорезмийский царь Африг, заслуживший, по словам великого ученого Бируни, дурную славу своей жестокостью, соорудил на берегу Аму-Дарьи внутри крепости ал-Фир высокий замок. «И был ал-Фир крепостью… с построенными из глины и сырцового кирпича тремя стенами, одна внутри другой, следуя друг за другом по высоте, и превосходил все их замок царей… И был ал-Фир виден с расстояния десяти миль и более». Через шесть веков прекрасный замок стал добычей реки, рухнув туда вместе с берегом, на котором стоял.

Но что говорить о далеких временах, когда уже на памяти нашего поколения Аму-Дарья смыла кусок за куском прежнюю столицу Кара-Калпакии — Турткуль!

Таков характер этой реки.

Сначала люди мирились с ним, приспосабливались. Не пожелала, например, река течь по Узбою, и люди ушли с его берегов. Но уже в глубокой древности наступило такое время, когда человек, столкнувшись с капризами реки, впервые проявил свой собственный характер.

По ныне сухим руслам Аму-Дарьи среди песчаных дюн жили первобытные охотники и рыболовы. Жили они и в так называемой верхней, или Акча-Дарьинской, дельте, упиравшейся в окутанные синей дымкой черные горы Султан-уиз-дага.

К хребту направлялись протоки, отходящие от реки веером. Теперь о них напоминают полосы такыров. Перед горами они сливаются в один массив — здесь было озеро. Лента такыров обходит горы с востока, вступает узкой полосой в грядовые пески северо-восточного Кызылкума и сливается там с Жаны-Дарьей, высохшим протоком Сыр-Дарьи. Было время, когда обе реки Средней Азии сливались.

Первобытные люди не рисковали селиться по берегам крупных протоков, чтоб меньше зависеть от их капризов. Но чем выше становилась культура, тем больше вся жизнь людей связывалась с рекой, которой они так боялись.

Как утверждает наука, пока мужчина охотился, женщина изобрела земледелие. Это дело начали осваивать, так сказать, с конца, в обратном порядке: сначала научились собирать готовый урожай — семена диких злаков, потом стали рыхлить мотыгами и пропалывать свои естественные плантации, потом сеять и, наконец, пахать. На последней стадии пришлось взяться за дело мужчинам. (До сих пор в Средней Азии сохранились кое-где пережитки древнего разделения труда: уход за посевами и сбор урожая считаются такими же чисто женскими занятиями, как, скажем, кормление грудных младенцев, — представление, мягко говоря, «не отвечающее духу нашего времени».) Вспашка и рытье каналов с незапамятных времен считались занятиями, достойными мужчины. Первые крохотные арыки, по которым на поля шли полые воды, появились уже в первобытности.

Но вот над посевами хорезмийцев нависла смертельная угроза. Аму-Дарья всей своей массой прорвалась к Аральскому морю. Протоки начали пересыхать, отступать, уходить от полей и поселений. Люди не ушли вместе с ними. Не подозревая, какая гигантская работа ими затеяна, они решили сохранить дельту.

Год за годом углубляли и расчищали русла речных протоков, насыпали береговые валы, чтоб вода не растекалась без пользы, а шла именно на поля. В половодья протоки оживали. Вода на какой-то срок возвращалась. Чтобы помочь ей, начали спрямлять изгибы русел, следя за ее движением, учились нивелировать трассу.

Естественные русла превращались в искусственные каналы, вода по-прежнему шла самотеком, но уже по воле людей, и древняя дельта осталась жить.

Человек подражал природе, используя ее законы. Но, стремясь оставить все как было, он создал небывалое. Из попыток «реставрировать старину» возникло нечто совершенно новое — искусственное орошение. Это произошло в исторически короткий срок. (Археологи установили дату — вторая четверть первого тысячелетия до нашей эры, начало расцвета древнехорезмийской культуры.)

Вот к чему может привести подражание, если это подражание природе.

«Люди как бы подтаскивают, возвращают к своим полям уходящую воду усыхающих протоков», — пишет Толстой. В образном «подтаскивают» слышится восхищение ученого перед естественностью того, что им открыто.

^{_{Статуи выше человеческого роста украшали, как полагают, фасад дворца Топрак-кала. Алебастровая голова — фрагмент такой статуи.}}

^{_{Залы, комнаты, коридоры дворца выкопаны ножами археологов и подметены их кисточками.}}

Но человек не просто подражал природе. Он ее рабски копировал, роя каналы шириной с настоящую реку.

Так, ширина древнего канала Кельтеминар достигает двадцати метров между береговыми валами, а вместе с ними она составляет сорок метров. Между тем для орошения прилегающих земель достаточно было канала значительно меньшей ширины. Современный арык Кырк-Кыз, как и современный Кельтеминар, дающий жизнь колхозным полям и садам, не идет ни в какое сравнение с древними: их ширина всего пять-шесть метров.