Через много лет после этого похода на комбинате твердых сплавов я увидел набор белых керамических резцов. Ножевидные пластинки первобытного человека! Формы многих наших орудий были найдены еще в каменном веке.

…Верблюды лежат на песке, вытянув шеи. Джума поглядывает на меня, на мои камешки, трогает рукою песок. Скоро песок нагреется настолько, что верблюдам будет больно идти. Дима наносит на карту находки и молча злится. Из-за меня задерживается поход. Мы не успеем дойти до места, соответствующего красной точке, которую он поставил на карте. Зачем она нам? Ведь наша задача куда проще: пройти сколько можно в сторону Ислам-Кую, переждать жару и вернуться. Но спорить с этим фанатиком бесполезно. Можно подумать, что он поставил на карту свою честь. В переносном и даже в буквальном смысле слова.

«Косматый лебедь каменного века…» Как далек от нас тот первобытный мир! Позади в синей дымке сверкает солончаками сухое русло Узбоя. А тогда он был живою рекой. Впереди песчаные гряды высотою с восьмиэтажный дом. Тогда их не существовало. А вон те светлые пятачки такыров, где я собирал камешки, были озерами и болотами. Кругом жили люди, цвели цветы, зеленел тростник, росли деревья. Говорят, среди них были даже березы. Во всяком случае, в шурфах находят березовую пыльцу.

Каменный век завершился блистательными успехами. Люди, еще не знавшие грамоты, дошкольники мировой истории, заселили всю землю от Чукотки до мыса Доброй Надежды, от Огненной Земли до Гренландии, оставив на нашу долю разве что Антарктиду.

Оттуда, из того далекого мира, пришли к нам самые важные для нас культурные растения, от злаков до деревьев, и, кажется, все до единого домашние животные. В том числе и верблюды. Именно тогда люди научили их строиться в цепочку и безропотно тащить на горбу любые грузы и самого человека.

У Плутарха есть примерно такая мысль. Человек приручил отважных, благородных животных. И на первых порах животные сами помогали ему. Дикий конь или грозный бизон из интереса и любопытства позволяли людям приблизиться к себе. И даже шли им навстречу, чтобы ощутить прикосновение человеческой ладони, ласку иного, высшего существа. А что, если Плутарх совершенно прав? Тянутся же к человеку добрые дельфины, наши будущие друзья и помощники.

Кто знает? Может, иные из животных прогадали и вместо дружбы, которой они искали, нашли иго, ярмо, узду. Может, и верблюд пока не дождался от человека всего, чего хотел?

Во впадинах между грядами и даже на самих грядах еще встречались следы вездеходов и тягачей. Но вот они кончились. С вершины гряды мы видели перед собой лишь волнистые гребни следующих гряд да черные точки выгоревших кустов. Говорят, что из-за этих черных кустов пустыня и получила название Каракумы, что означает «Черные пески». Ведь на самом-то деле пески здесь желтые, а то и золотые.

Джума взглянул на наши лица и понял, что, начиная отсюда, власть полностью сменилась. Он оглянулся на последний след вездехода, обрывавшийся у гряды, захохотал, хлопнул верблюда по шее и радостно закричал:

— Давай, давай, машина! Верблюд — хорошая машина! Толкать не надо, тащить не надо!

Это было его царство — царство кумли, человека песков.

— Стоп! — сказал Дима. — Чуть правее. Вот на тот куст на той дальней гряде.

Джума помрачнел: мальчишка руководит им, человеком песков. За полтора часа он не сказал ни слова. Мы тоже молчали. Мы сосредоточенно карабкались по песку вслед за верблюдами. Иногда Дима забегал вперед и молча показывал направление. Меня уже начинало интересовать, что мы найдем в его крайней точке и чем она отличается от любых других точек в пустыне.

Перевалив через несколько гряд, мы оказались перед тем самым кустом, на который Дима указал издалека. Зоркий Джума сразу узнал этот куст, высохший саксаул, поставленный вверх корнями.

— Сигнал, — объяснил Дима. — Поставлен топографами, наверное, очень давно. Может быть, тогда, когда делалась эта карта.

Джума поглядел вперед с вершины гряды и с высоты верблюжьего роста и обрадовался:

— Правильно! Правильно!

Он узнал эти места и убедился, что Дима верно указал направление. Именно так и нужно было идти на Ислам-Кую.

— Где колодец? — спросил он у Димы.

Дима улыбнулся и показал вдаль:

— Вон там. Идти нужно часа четыре.

— Молодец! — снова закричал Джума. — Ты давно в песках?

— Первый месяц, — ответил Дима, — раньше никогда не был.

Джума нахмурился и замолчал. Даже по его спине можно было понять, что проводник смертельно обижен.

Его неприязненное молчание угнетало нас. Наконец я поравнялся с ним.

— Как дела, Джума-ага?

Джума не ответил. Я продолжал идти рядом, не отставая ни на шаг.

— Устал? — спросил Джума. — Хочешь, садись на верблюда. Почему Дима такой нехороший человек?

— Как нехороший? — удивился я.

— Первый месяц в песках. Неправда! Откуда дорогу знает?

— У него карта, компас, — ответил я. — Он сам умеет карты делать.

— Он не смотрит на карту, — рассердился Джума. — Все инженеры, с какими я ходил, смотрели, этот не смотрит. Он здесь был, знает дорогу, а меня проверяет, как мальчишку.

— Мастер, — объяснил я. — Специально учился в Москве.

— Если мастер, — продолжал Джума, — зачем я нужен? Воду вам возить на верблюдах? Взяли бы верблюдов и любого чабана, я бы дома остался, с детьми.

Нужно было что-то делать, как-то утешить человека. Я рассказал обо всем Диме.

— Я не понимаю Джуму.

— А я понимаю, — ответил Дима. — Это я виноват, изобразил из себя этакого царя пустыни. А приятно все-таки: какой-то студент, первый раз в песках, а шагает по ним, как по улице Горького!

Джума сел на корточки, ждал, что мы будем делать. Мы повалились на песок. Очень хотелось пить, но шлангом была подпоясана куртка Джумы.

— Джума-ага, дайте шланг, — наконец попросил я.

Джума с осуждением посмотрел на меня, но шланг отдал.

Понимая, что я действую не по правилам, что, начав пить, я только разожгу жажду, я все-таки сунул шланг в отверстие бочонка и стал с жадностью сосать солоноватую воду.

— Хватит пить. Иди помоги объясниться.

Дима подсел к Джуме, вынул из планшета карту и расстелил ее перед проводником.

— Вот, Джума-ага, карта. Смотри: Бала-ишем, Давали, Талайхан-ата, Кугунек, Ислам-Кую. Кто названия дал? Народ! Народ караваны водил, рыл колодцы. Кто делал карту? Может быть, мои учителя. Вместе делали! Вот посмотри. Видишь, как люди карту снимали? Вон на той горе сигнал, и там сигнал. Вон вышка, а там далеко — другая. Видишь вот эти точки на карте? Это вышки обозначены. Их люди ставили для нас, таких, как я и ты. Без них не было бы карты, и я бы потерялся в пустыне. А теперь каждый может ходить по пескам, если, конечно, он что-нибудь соображает.

Джума встал, держа в руках карту. Он глядел то на нее, то на вышки.

И вдруг я увидел пустыню такой, какой никогда ее не видел. Она показалась мне чем-то вроде здания, с которого еще не сняты леса. И я представил себе такой же маленький караван, как наш, с ним идут люди, делающие карту. Повсюду следы их работы. И далекий триангуляционный знак вдруг показался мне треногой теодолита. Чудилось, что за ним стоит человек. Великан за великанской треногой, прищурившись, смотрит одним глазом в трубу геодезического прибора. Такой памятник можно было бы поставить топографам: исполинская тренога на вершине песчаной груды, видимая за много километров.

— Ну, а теперь веди сам, — сказал Дима. — Я не тебя проверял, а самого себя! Ты не обижайся.

— Вы устали, садитесь на верблюдов, — предложил Джума, — садитесь, садитесь.