21
Каверзная неприятность, постигшая старика и мужественно преодоленная им в прошлом, окончательно довершила полноту искреннего уважения Лысухина к нему, да и к его отсутствующей супруге. Мысленно суммируя их на редкость разумно согласованную жизнь, Лысухин сидел на постели в неком завистью томящем завихрении чувств и не спускал глаз со старика, который хоть и улегся опять, однако не мог успокоиться: напряженно устремил взгляд в потолок и нет‑нет да вдруг нервно подергивал локтями сцепленных в пальцах и под голову заложенных рук. Чтобы отвлечь его от впечатлений пережитого, Лысухин исподволь обмолвился:
— А ведь у вас, Захар Капитоныч, еще могли быть дети после Геронтия?
Старик живо глянул на него.
— Как не быть, — сказал со вздохом и снова поднялся и сел. — Знамо, были бы, кабы не обман природы. Геронтию не минуло и трех, как Секлетея понесла опять. Но зачатие оказалось ложным: ни позывов на тошноту от него, и в еде ни на что ее не наворачивало: ни на селедку, ни на то, чего женщины сами не могут представить и назвать, чего не найдешь и в тропиках. — Старик усмехнулся своей словесной чудинке и продолжал с тем же бодрым откровением: — Прихотное‑то терпимо и проходит. Хуже то, что у нее начались боли. Она стала правиться растираньем. Так надушит ночью этим «боговым маслом», что я убегал от нее с кровати на раскладушку. Отведет массажем схватки и уснет. А утром, только на ноги, уж начинает поджиматься, и к разговору никакой у нее охоты. Я ей прямо: «Собирайся‑ка в больницу на осмотр, чем пичкаться кустарным способом». Она перечить: «Там как раз угодишь на стол при ранних жалобах на неполадки в утробе. А по Писанию за отторжение плода матерям неотмолимый грех». — «А ты, — говорю, — должна придерживаться того писания, по которому сама научилась пользовать стельных коров. Это надежнее, чем отдаться на волю божью». И настоял на своем. Через три недели после того при выписке ее из больницы Зоя Власьевна — главный врач по бабьим‑то — сказала мне: «Счастливы, что привезли свою молодку вовремя: опоздай еще на сутки — не помогла бы ей и операция. Теперь поправится, окрепнет. Но должна огорчить вас: то, что случилось с ней, не обходится без утраты после нашей выручки. Хоть и зелена остается елка, но уж шишку больше не даст…»
Эту давнюю житейскую незаладуху Лысухин воспринял острее всего, что довелось ему услыхать от старика за ночь. Как птенец в гнезде жадно тянется к подачке корма, так и он навытяжку сидел на постели и не только слухом, а и взглядом внимал каждому слову старика, которому была невдомек причина такой возбудимости гостя. Едва старик умолк и стал поправлять фуфайку в изголовье, чтобы лечь опять, Лысухин нервно обнял согнутые в коленях ноги и тесно прижал их к округло взбугрившемуся животу.
— Да! — произнес он утвердительно тому, про что узнал от старика. — Очень горько и обидно, когда «елка»‑то до времени при всей наружной красоте становится бесплодной. Вы хоть неповинны в случайной семейной незадаче. К тому же у вас остался сын — достойный наследник! — Указал в подтверждение сказанного на этюды. — Да и внук уж… Вам действительно «подфартило в обновлении рода», как запомнились мне ваши первые слова при нашей встрече. А я глубоко несчастлив в семейном отношении! Сам нанес «елке» такой же вред и год от года чувствительнее сожалею об этом.
— Как же получилось у вас такое, Вадим Егорыч? — в невольном недоумении спросил старик.
— Отчасти по неопытности, а вернее, корысть заела. Вообще банальная история, за которую задним числом приходится пороть себя. Стоило жене наперед за шесть месяцев после нашей свадьбы ласково намекнуть мне на необходимость покупки детской коляски, как я, вместо того чтобы обрадоваться, эгоистично спасовал: «И не рассчитывай, — говорю, — на это: с коляской нам уж не придется свободно располагать собой. Она, мол, обоюдно свяжет нас. От нее уж никуда не отлучишься на досуге. А мы еще нигде не бывали, ничего не видели». И сагитировал ее на то, что мы запланированно оттолкнули коляску‑то на три года. И взяли свое. По летам, во время отпусков, увлекались туристическими поездками: по Золотому кольцу, по каналу Волга‑Дон, были на Соловках и даже за границей — в ГДР и Югославии. Но мало чем обогатились от сквозных впечатлений. Когда к иным местам, путям‑дорогам да к тасканью с чемоданами по гостиницам иссяк интерес и в отраду стал домашний покой, в сознанье и в глазах желанно замаячила детская‑то коляска. Мы не только отдались твердому решению не обойтись без нее, а даже начали, фривольно выражаясь, форсировать сроки. Самонаблюдения ничего не открывали нам. А на медицинской консультации жене сказали, что уж матерью она не будет по причине насильственно не доношенного первенца: природа мстит за это многим молодым женщинам.
— Ай, ай! — соболезнующе произнес старик. — Ну‑ка, угораздило вас обмануться в самом главном! Так что же вы после того, да и теперь тоже?
— Живем в нормах полного согласья и терпимости. Как сошлись по любви, так и сейчас она в той же стадии. А чтобы не томиться тем, что безвозвратно отринули, стали вдаваться в крайности: не раз меняли квартиру, соблазняясь некими выгодами — либо более близким месторасположением к центру, либо вроде лучшими, а, по существу, только кажущимися жилищными удобствами. Сбывали приглядевшуюся обстановку и обзаводились другой — в угоду моде. Мы не вдавались в разговоры про то, что опрометчиво обрекли себя на бездетность, а неотвязные думы о том отгоняли всякой занятостью, отнюдь не развлечениями. Нас уж не влекло путешествовать ни в свои, ни в чужие края. Не то что отяжелели на подъем, а просто не возбуждала воображение никакая их романтика, никакая экзотика.
— Чего уж, — проговорил старик. — От кровной потери немыслимо забыться, куда бы ни вздумалось податься. Хоть в поиски тех мест, где был рай на реках Тигре и Евфрате да где ковчег застрял на Арарате.
— Возражать не приходится. В такой ситуации, какая сложилась у нас с женой, не спасешься бегством в развлечения. Только занятость была и остается для нас защитной отдушиной от тоски и раздумий про нашу обреченность на бессемейность и безотрадность впереди. Принято трунить, что при выборе лучшего средства для утешения от самой большой неприятности надо брать пример с королей: они, лишившись трона, садили капусту. Мы тоже решили вступить пайщиками в коллектив садоводов‑любителей и прочно осели на участке в шесть соток за чертой города. Изрядно потратились на постройку домика, на сказочную избушку, лишь без курьих ножек, на водопровод, на приобретение всякого инвентаря, на покупку плодово‑ягодных саженцев в питомнике да торфа и навоза, втридорога доставляемых цыганами. Четыре зеленых сезона мы каждый день прямо с работы на заводе, а в выходные спозаранок спешили в свой сад и, подобно кротам под землей, усердствовали на ее поверхности, выпестывая то, что потреблялось нами за столом, заготовлялось на зиму впрок и частично выносилось за подачки на рынок услужливой соседкой, которая к тому же прибиралась у нас и стирала белье. Сад отменно пришелся нам по душе. Пожалуй, мы не расстались бы с ним до сих пор, кабы не своя роковая оплошность. Однажды под сумерки мы, разгоряченные и потные от разделки грядок под редиску, выше пояса забрели в поливной проточный пруд и в усладу помылись. Ночью меня слегка прознобило, а день спустя окинуло пупырышками губы. Тем я только и отделался, а она слегла от острого радикулита, или, по просторечью, «обезножела». Трехмесячное лечение в больнице да грязевые ванны на курорте в Приазовье снова поставили ее на ноги, но ей строго‑настрого было запрещено поднимать что‑либо даже чуть тяжелое и резко наклоняться к обуви — во избежание возврата недуга. В хлопотах с больной мне уж было не до сада. Его без ухода заглушило травой и обметало паутиной. Пришлось продать его за бесценок. Я вскоре же купил гараж, а на остаток в сберкнижке — пока мотоцикл с коляской, рассчитывая заиметь потом и машину. Но первый же наш выезд на зеленую — мне порыбачить, а ей позагорать — не удался: на шоссе за городом мотоцикл подпрыгнул на плохо заметном тырке вздувшегося асфальта. Встряска отдалась болевым прострелом у ней в пояснице. И хотя боль тотчас же запала, мы вернулись. Потом она категорически отказывалась от езды на мотоцикле — обложи ее даже в коляске подушками. Но и мне не препятствовала отлучаться по выходным на рыбалку, веря пословице, что приверженных к удочке не тянет к блудной юбочке.
