При мысли о Кэти у меня упало сердце. Я вспомнила, как она фотографировала платье и как очаровательно в нем выглядела — гораздо лучше, чем эта женщина, староватая для него и недостаточно стройная: у нее были полные белые плечи и пухлые руки.

Покупательница повернулась к своей подруге:

— Правда, оно прекрасно, Сью?

Сью, высокая и костлявая, задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Ну… если честно, Джилл, дорогая, у тебя для него слишком бледная кожа, и оно тебе узко в лифе — посмотри, сзади ты кажешься толстой… — Она развернула подругу спиной к зеркалу, и Джилл увидела полдюйма жира, выпиравшего, словно тесто, поверх платья.

Сью склонила голову набок.

— Ты словно пудинг — замороженный лимон с шербетом, выступающим из него…

— Да? — опечалилась Джилл.

— Да, ты похожа на такой пудинг.

Я задержала дыхание в ожидании реакции покупательницы. Она еще раз оглядела себя и медленно кивнула:

— Ты права, Сью. Жестоко, но справедливо.

— А зачем же тогда нужны лучшие подруги? — мило заметила Сью и улыбнулась мне извиняющейся улыбкой. — Простите, я помешала покупке.

— Все хорошо, — довольно ответила я. — Такое платье должно сидеть идеально, верно? В любом случае у нас скоро появятся другие модели, и, возможно, одна из них вам подойдет. Приходите на следующей неделе.

— Обязательно придем.

Когда женщины ушли, я отложила желтое платье, прикрепив к нему записку «Кэти», — мои нервы не выдержат еще одной примерки. На его место повесила землянично-розовое шелковое платье от Ланвин Кастилло середины пятидесятых.

Я закрыла магазин в половине шестого и поспешила домой принять душ и переодеться, прежде чем отправиться в Айлингтон на встречу с Майлзом. Я почти бежала по Альмейда-стрит, когда увидела Майлза. Он стоял у входа в театр и вглядывался в толпу. Заметив меня, он поднял руку.

— Прости, я опоздала, — запыхавшись, сказала я. — Это второй звонок?

— Нет, уже третий. — Он поцеловал меня. — Я беспокоился, что ты не придешь.

Я взяла его под руку.

— Ну куда бы я делась? — Тревога Майлза показалась мне трогательной, и я пыталась понять ее причину — может, она объяснялась разницей в четырнадцать лет, или это свойственная ему неуверенность в подобных случаях, независимая от возраста?

— Хорошая пьеса, — одобрил он через час, когда в зале зажегся свет, возвещая об антракте. Мы встали. — Я видел ее прежде — много лет назад, в Национальном театре. Кажется, это было в девяносто первом году.

— Да, я тоже видела ту постановку — мы ходили вместе со школой. — Я вспомнила, что когда Эмма пришла на второе действие, ее дыхание отдавало джином.

Майлз рассмеялся:

— Значит, ты находилась в возрасте Рокси, а мне было тридцать один — совсем молодой человек. Я бы тогда тоже в тебя влюбился.

Я улыбнулась. Мы вышли в фойе и направились к бару.

— Я куплю выпить, — сказала я. — Что ты предпочитаешь?

— Бокал «Кот дю Рон», если у них таковое имеется.

Я изучила список вин на доске.

— Имеется. А я, пожалуй, выпью «Санкерре». — Я стояла у барной стойки, а Майлз немного позади меня.

— Фиби… — прошептал он спустя несколько мгновений. Я повернулась. Майлз выглядел обеспокоенным, и лицо его покраснело. — Я подожду тебя на улице, — пробормотал он.

— Хорошо, — удивленно ответила я…

— Как ты? — спросила я, обнаружив его спустя несколько минут у входа в театр, и вручила бокал с вином. — Мне показалось, тебе нехорошо.

Он отрицательно покачал головой:

— Все в порядке. Но… возле бара я заметил людей, встречи с которыми мне хотелось бы избежать.

— Правда? — У меня разгорелось любопытство. — И кто это такие? — Майлз осторожно кивнул в дальний конец фойе, где стояла блондинка сорока с чем-то лет в бирюзовой накидке и светловолосый мужчина в черном пиджаке. — Кто они? — тихо спросила я.

Майлз сжал губы.

— Их фамилия Уайклифф. Их дочь училась прежде в одной школе с Рокси. Мы не слишком хорошо знакомы.

— Понятно… — Я вспомнила, что Майлз говорил о каком-то «недоразумении» в школе Святой Мэри. И он по-прежнему расстраивался по этому поводу. Услышав звонок, мы вернулись на свои места и стали смотреть второе действие.

Позже, когда мы стояли на переходе, чтобы пойти в ресторан напротив театра, я увидела, как миссис Уайклифф искоса взглянула на Майлза и потянула за рукав своего спутника. За ужином я спросила Майлза, чем Уайклиффы так его обидели.

— Они ужасно относились к Рокси. И это было очень… неприятно. — Когда он подносил к губам стакан с водой, его рука дрожала.

— Почему? — поинтересовалась я. — Девушки не сошлись характерами?

— Еще как сошлись. — Майлз поставил стакан. — Рокси и Клара были лучшими подругами. А в начале летнего семестра… они поссорились. — Я смотрела на Майлза и не понимала, почему это так его огорчает. — У Клары пропала одна вещь, — объяснил он. — Золотой браслет. И она обвинила в этом Рокси. — На его скулах заходили желваки.

— О…

— Но я знал: это совершенно невероятно. Роксана может достать кого угодно, как и многие подростки, но не способна на такое. — Он провел пальцем под воротником рубашки. — Как бы то ни было, мне позвонили из школы и сказали, что Клара и ее родители утверждают, будто Рокси украла этот злосчастный браслет. Я был в ярости. И заявил, что не позволю обвинять мою дочь в таких вещах. Но директриса повела себя… предвзято и возмутительно. — У Майлза на виске забилась жилка.

— В каком смысле?

— Отказалась принять версию Рокси.

— А какой была эта версия?

— Как я уже говорил, Роксана и Клара были близкими подругами и постоянно обменивались вещами, как все девушки в их возрасте. Я обратил на это внимание, когда Клара оставалась у нас на Пасху. Однажды она вышла к завтраку в одежде Рокси, увешанная ее украшениями. Рокси, в свою очередь, тоже брала вещи у Клары. Девушки считали это забавным.

— Ты хочешь сказать, что браслет был у Рокси?

Майлз покраснел.

— Он оказался в ее ящике — но она его не украла. Зачем ей брать чужие вещи, если у нее полно своих? Она объяснила, что Клара одолжила ей браслет, а у подруги находятся некоторые ее украшения. Этим все должно было и кончиться, — вздохнул Майлз. — Но Уайклиффы решили раздуть дело. Они отвратительные люди!

— И что они сделали?

Майлз набрал в грудь воздуха, затем медленно выдохнул.

— Пригрозили позвонить в полицию. И у меня не осталось выбора: я, в свою очередь, пригрозил, что подам на них жалобу, если они не прекратят клеветать на мою дочь.

— А как отреагировали на все это в школе?

Губы Майлза сжались в тонкую линию.

— Они встали на сторону Уайклиффов — вне всяких сомнений потому, что он вложил полмиллиона в их новый театр. Это было… просто тошнотворно. И… я забрал оттуда Рокси. Как только она сдала последний экзамен, отвез ее домой. Это было моим решением — покинуть ту школу.

Майлз глотнул воды. Я не знала, что сказать, но тут подошел официант забрать тарелки. К тому времени как он вернулся с основным блюдом, Майлз слегка успокоился, неприятности в прежней школе поблекли, а потом и вовсе забылись. Желая поднять ему настроение, я еще немного поговорила о пьесе. Майлз попросил счет.

— Я на машине и могу отвезти тебя домой.

— Спасибо.

— К тебе домой или, если хочешь, ко мне. — Он вгляделся в мое лицо, ожидая, какой будет реакция. — Я снова готов одолжить тебе футболку… и зубную щетку. У Рокси есть фен, если он тебе нужен. Она сегодня на вечеринке в Костуолдсе. — Так вот почему она ни разу не позвонила ему на мобильный. — Я заберу ее завтра днем. И мы с тобой можем вместе провести утро, а затем где-нибудь пообедать. — Мы встали. — Как тебе такой план, Фиби?

Метрдотель протягивал нам наши пальто.

— Звучит… очень мило.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Майлз.

Мы ехали по южному Лондону под звуки концерта Моцарта для кларнета, и я чувствовала себя счастливой. Когда Майлз остановился возле своего дома, я посмотрела на сад перед ним, огороженный невысокими самшитами, вокруг которых шел забор из кованого железа. Майлз отпер дверь, и мы вошли в просторный холл с обитыми панелями стенами и черно-белым мраморным полом, отполированным до блеска.