«С какими показателями мы подошли сегодня к нашему первому Вселагерному совещанию? Я назову несколько имен: на дороге Дмитриев, Лакизо, Вятчин и другие выполняют нормы от 200 до 300 процентов, Косинов с 45-го километра дает 404 процента, фрезеровщик Авторемонтного завода Кубанцев — 309. В горных управлениях стахановцы дают от 200 до 230 процентов. Это показатели, которые у нас имеются, и, я бы сказал, показатели очень и очень неплохие»56.
По итогам совещания руководство Севвостлага большим тиражом отпечатало типографский лозунг «В стахановский месячник каждый стахановец должен помочь ударнику стать стахановцем. Превратим Севвостлаг НКВД в единый стахановский коллектив!» Лозунг был разослан во все лагерные подразделения Колымы.
Весной 1936 года по указанию Сталина органы НКВД начали новый этап борьбы с единственной оставшейся в то время оппозиционной группой в стране — троцкистами. Действительных сторонников Троцкого, давно высланного из СССР, в советской стране в это время осталось, вероятно, не более 15–20 тысяч человек. Все они еще раньше были осуждены или репрессированы внесудебными органами. Однако большинство имело сравнительно небольшие сроки заключения: 3–5 лет, а часть этих людей была приговорена даже не к лагерю, а к ссылке. Они были рассредоточены по разным краям и областям, в том числе не только в местностях с суровым климатом.
В то же время, органы НКВД стали использовать клеймо «троцкизма» для массовых арестов людей, которые не только не были сторонниками Троцкого, но, чаще всего, никогда, не читали его произведений и даже не представляли существа взглядов этого видного деятеля международного социалистического движения.
В июне 1935 года Сталин развернул бурную кампанию по фабрикации фальшивого дела о так называемом «объединенном троцкистско-зиновьевском центре». ЦК ВКП(б) заранее подготовил проект письма «О террористической деятельности троцкистско-зиноньевского блока». Сталин работало проектом этого документа и усилил его обвинительную направленность. Почти за месяц до начала судебного процесса, 29 июля, от имени ЦК ВКП(б) текст подписанного «закрытого письма» бал разослан в местные партийные организации.
Сам процесс состоялся во второй половине августа, и по притвору Военной коллегии Верхсуда СССР от 24 августа все обвиняемые во главе с Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым были притворены к расстрелу.
Но, как уже говорилось, еще весной органы НКВД развернули репрессии подлинных и мнимых троцкистов. Все действительные сторонники взглядов Троцкого, уже находившиеся в лагерях или в ссылке, были собраны в единые этапы и отправлены на Дальний Восток. Большую часть этих Троцкистов НКВД направил в Дальстрой: было уже известно, что Севвостлаг способен обеспечить жесткую изоляцию заключенных от окружающего мира.
Сохранились подробные воспоминания одного из узников колымских лагерей К. А. Реева, где четко запечатлен путь этих троцкистов на Колыму. (Сам Реев не имел к ним отношения и был репрессирован по другому фальшивому обвинению.)
В апреле 1936 года Реева, осужденного в Одессе, этапный вагон привез во Владивосток, где находился большой пересыльный лагерь, подчиненный УСВИТЛу. Прибывших туда заключенных переформировали в новые этапы для отправки пароходами в Нагаево.
«Медленно, с остановками, — вспоминает Реев, — подошли мы к огромному транзитному лагерю, что был расположен на Второй речке во Владивостоке в середине тридцатых годов. Видны были два огромных деревянных двухэтажных здания и много-много парусиновых палаток. Лагерь обнесен сплошным деревянным забором, по верху — пять или шесть рядов колючки. У вахты колонна остановилась, ворота раскрылись, и уже лагерная охрана в обычной армейской форме, но с серыми петлицами и без звезд на фуражках, с винтовками или наганами начала принимать нас, считая по пятеркам».
Вначале Реева поместили в одну из палаток, а через несколько дней перевели в большой двухэтажный деревянный барак.
«В этом огромном бараке царила только 58-я, — вспоминает Реев, — и нас сразу предупредили, что места нам укажут и с правилами распорядка познакомят в секции. Там пожилой латыш, как потом оказалось — капитан дальнего плавания, приняв нас, опросил каждого и предупредил: «Знакомых не водить, уходя — спрашивать разрешения, в бараке не кричать, не сорить и не ругаться. За нарушения буду выгонять в общие бараки!» Здесь была просто робкая попытка старых большевиков возродить в сталинских лагерях подобие порядка политтюрьмы времен царизма.
…Некоторые группки, где были политики, по традиции старой каторги устраивали лекции, которые слушали человек десять-пятнадцать. Эти люди относились друг к другу вежливо, воровство было редкостью, драки тоже, о ругани и хулиганстве и речи не было. Читали все, что попадалось, даже обрывки книг, газет и журналов»97.
Характерно, что Реев, сам военный человек, совершенно не разбиравшийся в политике, посчитал этих людей «старыми большевиками»: если честные, порядочные — значит, большевики. В действительности же это были убежденные троцкисты — люди не меньшей порядочности и идейности, чем старые большевики.
В этих же воспоминаниях Реева отметим еще один важный момент. В том же бараке с 58-й статьей на Владивостокской пересылке Реев впервые встретил довольно значительную группу иностранцев — выходцев из разных стран, некоторое время тому назад эмигрировавших в страну социализма — СССР в поисках свободы.
«Здесь собрались, — пишет Реев, — эмигранты из буржуазной Польши, гитлеровской Германии и из Австрии. Было несколько финнов, эмигрировавших или бежавших к нам от Маннергейма. Все они давно жили у нас, оканчивали разные специальные учебные заведения, вроде интернациональных школ красных командиров, были инженерами, профессорами, директорами и так далее. Но подошло время, каждого из них забрали, предъявили обвинение в шпионаже и вредительстве, и с такой статьей они оказались на Соловках, на Колыме, на Нарыме или на БАМе».
Встреченные Реевым летом 1936 года на пересылке иностранцы были первыми ласточками того мощного потока, который хлынул на Колыму в 1937–1938 годах.
А в 1936 году, как мы уже говорили, большую часть этапов, отправляемых органами НКВД в Дальстрой, составляли троцкисты. Первый толчок этому потоку дали якобы полученные, а в действительности вымышленные чекистами сведения о «тенденции троцкистов к воссозданию подпольной организации». На основании этой фальшивки 25 марта 1936 года Нарком внутренних дел Ягода направил Сталину письмо, где предлагал ужесточить репрессии по отношению к троцкистам, большинство которых уже раньше получили различные наказания.
Письмо Ягоды Сталин переправил Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому. 31 марта тот ответил официальным согласием на предложения НКВД. В тот же день Ягода направил всем управлениям НКВД на местах оперативную директиву:
«Основной задачей наших органов на сегодня является немедленное выявление и полнейший разгром до конца всех троцкистских сил, их организационных центров и связей, выявление, разоблачение и репрессирование всех троцкистов-двурушников»98.
Почти через два месяца после начала репрессивной операции, 20 мая 1936 года, Политбюро приняло постановление, где предписывалось НКВД всех троцкистов, уже находившихся в ссылке, а также тех, кто исключен из ВКП(б), но находился на свободе, направить в отдаленные лагеря на срок от 3 до 5 лет99.
Самыми отдаленными, как известно, были лагеря Колымы. По оценке магаданского исследователя А. Бирюкова, специально занимавшегося этим вопросом, летом 1936 года со всего Советского Союза было собрано более шести тысяч троцкистов. Все они через пересыльный лагерь во Владивостоке были доставлены в Нагаево.
Троцкисты на Колыме
До нашего времени дошли воспоминания нескольких человек, общавшихся в 1936–1937 годах с троцкистами на Колыме. Некоторые из авторов разделяли взгляды сторонников Троцкого, но не принимали активного участия в борьбе, которую эти люди вели с органами НКВД уже будучи осужденными на заключение в лагерях. Один из них, М. Д. Байтальский, оставил свидетельства удивительной идейной стойкости троцкистов.
