Взгляд мессера Пьетро, вернувшись к окну, упал на еще одно строение из камня — приземистую башню с небольшими оконцами, с толстой дверью на железных засовах и замках. Не для защиты была та домина, — тоже для гостей. Не прибывших по доброй воле, а потому — живущих за запорами и под стражей.

Мессер Пьетро ди Сенарега вернулся за стол, взял перо. «Прошлого лета, — стал выписывать старший из братьев — фрягов, — от сотворения мира шесть тысяч девятьсот шестьдесят второго, отпущен мною в Каффу благородный Могощ Фенгерли, рыцарь из Семиградья, за плату двухсот пятидесяти золотых венгерского чекана; — Был оный господин Могош, через Польшу на Литву едучи, взят в плен ордынским беем Камачином и отдан, на торгу под Леричами, в наши руки за выкуп в сто восемьдесят золотых мадьярских. И прожил у нас, в фортецце, означенный рыцарь с небольшим год, ожидая посланного за выкупом слугу. И передал он нам, по возвращении оного своего оруженосца, полный, указанный выше выкуп, с включением платы за содержание, жилище и еду, за прочие наши хлопоты и издержки, с прибавлением годовых процентов умеренного размера. В связи с чем и возрос долг оного рыцаря до означенной суммы, переданной, как сказано, нам».

«В то же лето отпущены нами, после уплаты долга за внесенный нами выкуп...» Мессер Пьетро начал перечислять: купец из Дубровника, ювелир из Кенигсберга, судья магистрата из Львова, княжеский сын из Грузии, еще купец — из Московии, молодой боярин из Сербии, богатый корчмарь из Богемии... Не считая ясыря попроще — солдат, ремесленников, моряков, панских управителей, женок всякого рода и звания. Все они, захваченные ордынцами, некоторые также — морскими разбойниками или бродячими ватагами с Поля, были переданы Сенарегам на выкуп. А затем, внеся его с доплатой, отпущены домой.

С десяток, однако, ясыря пришлось просто продать: проживя полтора года в Леричах, горемыки так и не дождались из дому денег. Все, правда, отданы в христианские руки торговцев невольниками из Каффы. Пьетро снова глянул в окно; там, в большом доме — темнице, гостило еще полторы дюжины неплательщиков. С некоторыми можно подождать. Прочих же... Вместе с дюжиной прямого ясыря, ждавшего купцов...

Бросив опять на стол постылый дар безвестного степного гуся, старший в Леричах Сенарега подошел к большому и крепкому сундуку, занявшему угол горницы под черным фамильным распятием. Вынув ключ, не спеша отпер скарбницу, поднял тяжкую крышку. Запустил, млея, жилистые ручищи, поднял в воздух, пересыпая из длани во длань, со звоном бросая обратно. Венецианские дукаты, испанские кастельяно, мадьярские флорины, саксонские марки, фламандские и французские скуди — экю, греческие гиперперперы, имперские августа —  лии... И иные золотые — с непонятными, а то и вовсе стершимися письменами, которых не узнали бы уже, верно, и отчеканившие их в дальних странах мастера. Рядом стоял второй, еще больший, но реже открываемый Пьетро рундук с тяжелыми россыпями византийских и турецких серебряных аспров, генуэзских фунтов, польских грошей. На дне его рядами лежали тяжкие новгородские и московские рубли и совсем старинные, почерневшие от времени киевские, литовские, ляшские серебряные гривны. Был и тайник в стене — там, за выдвигавшимся в проем бойницы камнем, в глубокой нише лежали мешочки алмазов, рубинов, изумрудов, гранатов, крупного жемчуга, — всего, что дороже золота. Были еще на самом верху башни две сухие, хорошо проветриваемые особыми продухами, крепко запертые каморы; в них, подвешенные к балкам, хранились в связках — по сотне шкурок — меха серебристых соболей, бобров, редких лис и иных зверьков, добытых в Поле или доставленных из Белой Руси.

Раздался мелодичный удар: зазвонили огромные напольные часы в зале, майстерштюк[25] нюрнбергского искусника, предмет особой гордости мессера Пьетро. Словно глас судьбы. Руки генуэзца выпустили золото, захлопнули крышку.

Мессер Пьетро увидел вдруг, что во двор вывели коней. Рыцарь Конрад, поглядывая в его сторону, готовился вскочить в седло. И генуэзец услышал наконец долго заглушаемый мечтами унылый, ломившийся в сознание звук. То был зов татарского рога. Им ордынцы вызывали фрягов из замка в близкое урочище, куда пригоняли ясырь.

Надев перевязь с мечом, накинув длинный черный плащ, мессер Пьетро запер дверь и быстро стал спускаться по узкой винтовой лестнице. Мессера Пьетро, генуэзца, снова требовало выгодное и праведное дело, за которое, верил фрязин, из господнего святого катастифа будет вычеркнуто немало его прежних грехов.

Час спустя всадники возвратились в замок. Впереди ехал старший фрязин, за ним — четверо воинов, следом — Конрад; на крупе коня ливонца сидел незнакомый загорелый силач.

 — Рад приветствовать вашу милость в Леричах, — учтиво промолвил старший Сенарега, когда все спешились. — Прошу ко мне.

Приведя Тудора в зал и с той же учтивостью усадив перед собой в кресло, мессер Пьетро разъяснил молдавскому витязю его новое положение. Мессер Теодоро — оба кардаша не сочли разумным скрывать имя и звание мнимого ясыря — с сего часа свободен, окружен братьями — христианами, и будет жить в замке на положении гостя. Но не покинет Леричей, пока из Белгорода, куда отправится завтра посланец Пьетро с письмом, нё будет доставлен полный выкуп. Выплаченная Сенарегой за сотника сумма равнялась двумстам золотых флоринов мадьярской чеканки. К ним прибавится стоимость всего, что понадобится бывшему пленнику за время, проведенное в Леричах. Мессер Пьетро рад вырвать христианина и рыцаря из рук неверных бесермен, но дела есть дела. Объявив это, фрязин с, извиняющейся улыбкой попросил синьора Теодоро дать слово чести, что не покинет Леричей без дозволения их хозяина.

Затем генуэзец позвал Василя и велел ему отвести господина из Монте—Кастро в отведенную его милости комнату.

9

Крепко проспав вечер и ночь, пан Тудор Боур пробудился, как обычно, на заре. Сотник лежал на чистой постели, под грубой, но чистой буркой. Клетушка витязя была во всем под стать монашеской келье: чисто выбеленные голые стены, простое распятие в углу, два грубых табурета у небольшого стола. На стене, напротив двери, сотник с удивлением увидел свое оружие — саблю и кинжал. На столе стоял большой кувшин с молотком, глиняная тарелка с хлебом, брынзой и куском жареной оленины.

Сквозь дверь, сквозь затянутое промасленным листком пергамена оконце, доносились звуки чужого поселения — мычание коров и блеяние коз, звон оружия, мужские и женские голоса. И знакомое — далекий шум морской, вечно рождающейся и умирающей у берега прибойной волны.

Наскоро одевшись, взяв саблю и накинув плащ, Тудор выбежал во двор и, сквозь распахнутые ворота, кинулся к берегу. Воды лимана плескались в двухстах саженях от замковых стен. Тропинка спустилась под кручу, и укрепления исчезли за склоном, словно пески поглотили их. Никто за витязем не последовал, никто не пытался его остановить.

Тудор разделся и долго брел по мелководью, пока не добрался до места, где можно было поплавать. Резвясь на плесе, он услышал рядом радостное фырканье и плеск. В сажени от сотника вынырнул вдруг белокожий, мускулистый гигант и, доплыв до отмели, побежал одеваться. Это был рыцарь Конрад, русокудрый красавец, за чьим седлом он въехал в Леричи вчера.

Выйдя в свою очередь из воды, Тудор увидел другого вчерашнего знакомца. Работник Василь протянул ему грубое чистое полотенце и выразительно взглянул на восьмиконечный серебряный крестик, висевший на груди сотника. Такой же виднелся из — под рубахи невысокого, жилистого слуги.

 — Вы знаете латынь, товарищ[26]? — негромко окликнул нашего витязя золотоволосый германец. — Помогите мне, сделайте милость. Эти дикие люди, — Конрад с легким высокомерием покосился на работника, — не могут толком и справиться с доспехом.

Тудор помог немцу застегнуть за спиной ремни стального нагрудника, который заметил на рыцаре еще вчера. Витязь чуть заметно усмехнулся. Он видел не раз, как люди вроде Василя отлично управлялись с панцирями и латами, вроде этих, но подступая к хозяевам спереди, не со спины.