В первый раз, несмелым теноровым ударом, колокол новой часовни позвал жителей замка к молитве. Отец Руффино еще раз окинул довольным взглядом созданное его стараниями каменное гнездо и стал спускаться по крутой лесенке вниз.
2
Отзвучал торжественный, с особым величием гремевший среди здешних пустынь «Tе, Dei, laudem!»[52]
Отец Руффино, сняв расшитый золотом стихарь, поднялся на кафедру и обвел вдохновенным взором присутствующих. Здесь были католики, православные, даже мусульмане. Но обращался патер прежде к своей временной пастве — правоверным сынам и дщерям апостолической церкви римского святого закона. От семени, которое пастырь заронит в души своих овец, зависело много из того, что замыслил он сотворить.
— Я расскажу вам, дети мои, печальную, но поучительную, не выдуманную притчу, — чуть склонясь к верующим, начал монах. — О том, что случилось в блаженной памяти годы завоевания святого гроба истинного господа нашего Иисуса Христа. Несколько святых воинов христовых, иночествующих рыцарей из ордена святого Иоанна, после взятия крестоносными войсками Иерусалима продвинулось на самую границу нового христианского королевства, за пределы святых земель. Здесь, среди скалистых гор на краю дикой пустыни, братья — рыцари и их оруженосцы — послушники построили крепкий замок, оплот Иерусалимской державы против неверных мусульман.
«Точно так же, как братья — фряги — свой замок на этой земле, — отметил Тудор, пока монах делал выразительную паузу. — Притча вправду поучительна для братьев с челядью».
— Поначалу все было хорошо, — продолжал святой муж — Христовы воины жили дружно, молились истово, сражались с врагами веры победоносно. Набеги неверных варваров, — аббат раскинул руки, будто обнял все огромное Поле, — набеги жестоких мучителей христиан один за другим разбивались о замок рыцарей. Но диавол, конечно, не оставлял своих козней, не терял надежды сей оплот веры сокрушить и развеять во прах.
«Я слышал, слышал уже этот голос, — мучительно вспоминал между тем мессер Антонио, прислонившийся к дальней колонне нефа. Но где и когда?»
— Скажу вам, дети, — молвил доминиканец с сокрушенным ликом, — скажу вам, что мечи и стрелы неверных для наших рыцарей не были единственною опасностью. Быстрые всадники мусульманских отрядов держали под угрозой дороги, по которым в замок доставляли необходимые припасы. Порой воинам — инокам не хватало и хлеба. Но более всего скорбели братья, когда выходили у них иные запасы, потребные для господней службы, — вино для причастия и масло для лампад. О свечах, сыны и дщери мои, — вещал монах, — в тех пустынных краях не приходилось и помышлять, воск в тех пустынях был очень дорог и доставлялся редко. И в замке рыцарей — иоаннитов воцарялись уныние и скорбь, когда пред статуями божьей матери и святых, пред самим ликом божиим и святым крестом угасали блаженные огоньки, и силы тьмы, казалось, осмеливались высовывать бесовские свои рожи из дальних углов скромного храма, воздвигнутого мужественными братьями на той негостеприимной земле.
«А ксендз силен! — подумал Бердыш, знавший толк в божьей службе. — Искусен от притчи к делу подводить, от чертей — к супостатам. Когда ж и до нас дойдет?»
— И вот, — поднял руку аббат, — один из верных оруженосцев наших рыцарей, охотясь среди скал, нашел странное темное масло и принес его братьям. Запахом мнимый елей сей был мерзок, но погруженный в него фитиль горел светло, словно в лучшем оливковом масле Галилеи. Возрадовались добрые братья и верные их послушники, стали наливать найденную оным воином густую жидкость в свои лампадарии, зажгли ее пред святыми ликами, пред животворным крестом, во храме своем и кельях. И стали жечь они каждодневно пред образом божиим то темное подобие масла, сочащееся из песков и скал. И не ведали, что извергнуто оно землею по велению диавола, что сие — коварный дар преисподней, подсунутый врагом человеческим на погибель им.
Тудор следил за тем, как, по ходу речи, преображается лик монаха. В глазах все чаще зажигались зловещие огоньки, черты становились все более острыми, все более хищным — оскал. О ком говорил ксендз, поминая дьявола? О лютом враге или давнем приятеле и пособнике?
— Вы уже поняли, о христиане, что стало далее с нашими воинами. — Монах со скорбью поник на возвышении. — Адский дух, исторгаясь незримо из нечистого пламени лампад, проникал в их помыслы, в их молитвы и дела. Адский дух ввергал их в соблазн, внушал подозрения к соратникам, недоверие и вражду. Пока не случилось неизбежное и страшное. Восстав, наущением нечистого, брат на брата, христовы воины перебили друг друга за единую ночь. И войско богомерзских сарацин, подойдя к твердыне, увидело пред собою оставленные без защиты стены и опустевший замок, в который и вступило без препон.
Аббат остановился, со значением глядя на замерших прихожан.
— Вы поняли уже, к чему сия притча в этих стенах, братья! — Доминиканец с новой силой взмахнул рукавами белой сутаны. — Подобно храбрым рыцарям — иоаннитам, вы построили в новой для вас земле непобедимую твердыню христовой веры. И сражаетесь на стенах сиих, и обращаете в бегство врагов. Но то — телесные вороги, братья! Помните ныне и присно о вороге главном, бестелесном и незримом! Помните в пустыне вашей о коварных его дарах. Учитесь отличать их от даров божиих, в изобилии ниспосылаемых верным в этих богатых, благословенных местах!
Монах на кафедре погасил злые огни в своих глазах, перевел дух.
— Подобно тем рыцарям, — продолжал отец Руффино почти спокойно, — вы вступили в неведомую пустыню, нет — в океан, воздвигнув в нем скалу крепкой веры. — Аббат поднял руки ко сводам церкви. — О ее подножие разбиваются ярые волны набегов и нападений. Но есть иные, опаснейшие волны, набегающие, вижу, на камень сей. Это волны ересей и схизм — гуситской, греческой, армянской. И злобные иноверия — магометово, моисеево. И поклонение идолам, еще остающимся, знаю, в неких глухих лесах, — монах указал на север неистовым перстом. — Я чувствую, — загремел снова во весь голос доминиканец, — я чувствую адский холод! Дьявол близок, дети мои и братья, здесь — как нигде, ибо его старые владения и вотчина — вокруг вас, везде!
Отец Руффино умолк, выпрямившись на своем возвышении, сверкая взором, — готовый к бою хоть с самим сатаной.
— Он подступит к вам, — продолжил монах, — с самых разных неожиданных сторон. Ибо елей диавола многолик и вливает его Сатана в одни лишь лампады. Ибо лгут мудрецы неверия, говорящие: человек рождается свободным. Человек всегда рождается орудием. Во чьи же руки он попадет — господни или диаволовы? выбор тут, истинно, за человеком. И в этом воля его — увы! — вольна. Но только в этом человек свободен, без права отвергнуть выбор, ибо третьего не дано!
А Мастер думал о том, что и речи эти для него не внове, и знал уже, к чему сейчас перейдет красноречивый посланец Рима.
— К вам подступят с речами о разуме, еще более опасными тонким своим коварством. — Мастер кивнул даже, так точно предвидел он ход проповеди доминиканца. — О природе и ее собственных силах, от бога якобы не зависящих, словно звон летит над полями не от колокола, чей язык приведен в движение набожною рукой. О законах вещественного мира, которые якобы призваны вы познать. Но не скажут при том, что мир сей — одна быстротечная видимость, а мы все — вечные жители иного, вечного мира. Потому еретичны, потому и преступны ложные поиски ложных мудрецов, о дети мои доверчивые, что ищут они истину не в боге самом, а в малом творении его — природе. Что увлекают они ложным поиском и мудростью простых разумом и духом сынов и дщерей церкви. Стократ преступнее они, че^ убийца и тать, ибо эти губят лишь свою душу, те же обрекают на худшую из погибелей сотни и тысячи душ!
«Уж не обо мне ли это? — думал Мастер. — Видел я где — то вправду этого фанатика, или просто они друг на друга все похожи?» ,
— Вот почему, — сказал отец Руффино, — я заклинаю вас, дети, словами апостола: memoria ad finem! — помните о конце! Презрев преходящее и мгновенное во бренной сути его, помните о вечном, а более — о спасении нетленных ваших душ. Облеченный доверием высших пастырей святой церкви нашей, пришел я, дабы наставить вас на эту стезю, облегчить вам путь. Сего ради сам в ад сойду, но вам помогу взойти ко господним весям. Как ни буду, однако, трудиться я, убогий и слабый инок, — выбор за вами, дети. Сделайте верный выбор, помните о конце! И господь, в своей великой милости, ниспошлет вам и в сей земной юдоли исполнение упований ваших и одоление врагов!
