Как видно, немцы не ждали нас в таком глубоком тылу и были удивлены нашему визиту не меньше, чем мы — уготованной нам встрече. Огонь их был не точен. Как потом выяснилось, пробоин у нас было совсем не много…

Вот в такой кромешной тьме надо было найти ту самую «точку», над которой надлежало выбросить парашютистов.

Разумеется, «точка» в подобном случае выглядит, как прямоугольник размером, скажем, в квадратный километр. Но с высоты — это точка. Кроме того, неизвестно, какой силы ветер дует на земле и куда дует, в какую сторону.

Возникали тысячи разных вопросов. И все требовали немедленных ответов. Напрягая глаза до боли, мы сличали полетную карту с местностью, плывущей под нами, и, уловив хоть сколько-нибудь похожие очертания характерных признаков далекой земли, закладывали широкий круг, чтобы еще раз удостовериться в своих догадках и найти наконец искомую точку. Если надо было, вызывали к окну тех, кто раньше бывал в этих местах… И когда в конце концов точно устанавливали, что внизу именно то, к чему мы стремились за три, четыре, а то и за пять сотен километров, считая от линии фронта, я знаком давал команду «приготовиться».

Парашютисты вставали и подходили к двери. Каждый из них давал мне в руки длинную толстую веревку с карабином на моем конце. Другой конец был привязан к вытяжному кольцу парашюта. Проследив весь путь этой веревки — нет ли петель, не провисает ли, не закручивается, — я цеплял карабин за толстый металлический трос, протянутый по всей длине сигарообразного фюзеляжа.

Для чего это делалось?

Многие, если не большинство десантников, которых мне доводилось провожать, прыгали в первый раз. Фал— так называлась эта веревка — должен был обеспечить принудительное раскрытие парашюта.

Это было всегда тяжело — выпускать человека в первый прыжок без подготовки.

Что было у них на душе?

О чем они думали?

Как мог, я старался ободрить каждого. Говорил: «До скорой встречи… Жду вас снова к себе, на аэродром». Дружески хлопал по плечу. Поправлял и без того правильно надетый парашют.

И видел, как светлеют лица, мягчает выражение глаз.

Эта разрядка большого нервного напряжения — я уверен и теперь — была необходима и благотворна. Мне потом, впрочем, говорили об этом и сами десантники…

Закончив эти несложные приготовления, я открывал дверь и всматривался в туманную даль земли, ловя эапомнившиеся по карте ориентиры. Если надо было, через вышедшего из пилотской рубки бортмеханика давал сигнал подвернуть самолет влево или вправо и, уловив момент, говорил первому стоявшему у двери парашютисту: «Пошел». По этому сигналу, немного потоптавшись на месте, парашютист подходил к двери, держа обе руки на закрепленном на груди грузе, и, сгибаясь в пояснице, вываливался через борт фюзеляжа.

Стоя сбоку, я провожал каждого, хлопая рукой по плечу, по спине.

Вся операция выброски занимала несколько секунд. Если с группой был груз, он сбрасывался в первую очередь, за ним следовали парашютисты.

Закончив выброску, я втаскивал все фалы, закрывал дверь и спешил в пилотскую кабину: оттуда был хороший обзор, и легче было считать раскрывшиеся белые купола парашютов. Если счет сходился — все было в порядке, можно было идти домой…

Впрочем, почему «если»? Должен сказать, что за все время выполнения моего «особого задания» не было случая, когда бы счет не сошелся, когда оставили самолет, скажем, пять человек, а белых куполов было только четыре.

Организовывая новые опорные базы, представители партизанского движения собрали у нас на аэродроме большое количество людей, в основном шахтеров и железнодорожников— жителей Донбасса. Дело свое эти люди знали. Оружие у них было отлажено хорошо. Боеприпасов они набирали столько, что места для продовольствия не оставалось. Подготовив группу, мы сразу же старались отправить ее. Прыгали донбассцы смело и быстро. Но чем больше мы забрасывали людей в тыл к гитлеровцам, тем… больше их скапливалось на нашем аэродроме…

Почему же, однако, так много людей отправляли именно воздухом? Ведь это можно было делать и по земле. Переправляли, конечно, и так. Но когда требовалось провести какую-то операцию быстро и на значительном удалении от линии фронта, авиация была незаменимой, да и более безопасной. При переходе «по зеленой», как говорили пехотинцы, было больше столкновений с неприятелем и, значит, меньше вероятности благополучного исхода.

Для отправки за линию фронта привозили всяких людей. Были среди них и почтенного вида люди, и молодые девушки, пожилые женщины и мужчины, одетые в форму немецких офицеров. Однажды привезли самого настоящего священника при всех его атрибутах.

А как-то раз пришлось отправлять… гармониста. Причем, гармонь должна была находиться при нем и во время прыжка. Пришлось изрядно повозиться над тем, как лучше закрепить ее на парашюте, так, чтобы она не поломалась во время приземления…

В конце августа началось новое наступление гитлеровцев на южном направлении. Скоро мы покинули наш аэродром, где много поработали. Новая наша база располагалась уже на Северном Кавказе. Сравнительная близость к линии фронта позволяла нам кроме больших транспортных самолетов использовать и такие, как Р-5 и У-2. Несколько боевых вылетов я сделал и на моем старом знакомце — трехмоторном самолете АНТ-9, с которого я совершил свой первый прыжок еще в 1932 году.

Однажды мне приказали срочно вылететь в район Махачкалы и принять участие в работе какой-то комиссии. Прибыв на место, я узнал, что на рассвете волны прибили к берегу четырнадцать трупов немецких парашютистов с надетыми на них раскрытыми парашютами. Очевидно, экипаж их самолета неточно определил место выброски и выпустил всю группу над морем. Не освободясь от подвесной системы и не имея спасательных плавсредств, эти вояки просто утонули невдалеке от берега.

Много лет спустя, в 1968 году, я выступал по телевидению и рассказал о том, как в Пятигорске бомбовому удару с воздуха подверглось здание, где проходило собрание немецких офицеров. Почти все они были уничтожены.

Скоро я получил несколько десятков писем. Из них наконец-то и я узнал некоторые подробности боевой работы тех людей, которых в свое время отправлял за линию фронта.

Две разведчицы Северо-Кавказского фронта были сброшены с парашютами вблизи Пятигорска. Устроившись с жильем, они приступили к сбору разведывательных данных и скоро начали регулярно передавать их в Центр по радио.

Однажды им удалось узнать, что в городском театре ожидается по какому-то торжественному случаю многочисленное собрание фашистских офицеров. Срочно в эфир полетело донесение. В указанный день и час мощные взрывы авиационных бомб, сброшенных с наших бомбардировщиков, разрушили здания театра и двух гостиниц, расположенных вблизи. Противник понес большой урон.

…Сталинградская битва подходила к своему победному завершению. Опасаясь быть отрезанным от своих тылов, под нарастающими ударами наших войск враг стал откатываться от предгорий Кавказа, и вскоре мы оказались в Краснодаре, откуда продолжали летать в тыл к фрицам. Особенно много — в Крым, с оружием для партизан, действовавших там.

Переброской людей за линию фронта занимались многие наши парашютисты и на других фронтах. Позже я узнал о работе некоторых из них.

…На одном из подмосковных аэродромов, где базировались авиаполки транспортной авиации, часто можно было видеть невысокого коренастого человека в кожаном пальто-реглане. Все называли его — дядя Егор. Настоящее имя этого человека знали лишь немногие. Дядя Егор обучал прыжкам с парашютом людей, которые шли в тыл врага выполнять ответственные задания.

Однажды стало известно, что коменданту одного белорусского города, жестоко расправлявшемуся с населением и партизанами, народные мстители вынесли смертный приговор. В Москве решили помочь привести его в исполнение. Дядя Егор получил задание подготовить к прыжку несколько человек и через несколько дней доложил: группа к выполнению задания готова.