Однако все это познавалось постепенно, по мере исследований наших медиков. А тогда, на заре советской авиации, приходилось летать и прыгать, полагаясь больше на свои интуицию и самочувствие, которое иногда подводило.

В 1933 году известный датский парашютист Джон Транум установил мировой рекорд прыжка с задержкой парашюта. Он оставил самолет на высоте 7000 метров и пролетел не раскрывая парашюта 5300 метров. Советские парашютисты Евдокимов и Евсеев дважды улучшали рекорд Транума. В марте 1935 года Транум поднялся в воздух с намерением установить новый рекорд — прыгнуть с высоты 10000 метров. Самолет только достиг восьми тысяч метров, как Транум почувствовал себя плохо и дал сигнал летчику о снижении. Летчик, резко спикировав, опустился на такую высоту, где Транум мог свободно дышать. Когда самолет приземлился, Транум был без сознания и, несмотря на все попытки врачей спасти его, умер на аэродроме. Датское телеграфное агентство сообщало, что Транум погиб из-за того, что израсходовал кислород в основном баллоне, потерял сознание и не успел включить резервный кислородный прибор.

Большие высоты надо было осваивать, несмотря на отдельные неудачи и даже трагический исход некоторых экспериментов. В этой работе пришлось принять участие и мне.

В конце 1934 года передо мной была поставлена задача отработать технику прыжка с высот от пяти до семи километров без применения кислородных приборов. Началась серия полетов, тренировка в барокамере и практические прыжки.

4 марта 1933 года впервые за всю зиму выдалась сухая и ясная погода.

Щурясь от яркого света, я пошел в штаб соединения и попросил разрешения выполнить прыжок с высоты, какую только смогут взять самолет, летчик и я. Разрешение получено, и вот мы все на аэродроме. Мотор прогрет, опробован. У борта кабины стоит начальник штаба и, видимо, дает последние указания пилоту, который должен поднять меня в воздух. Укладчик смотрит на меня взглядом человека, извиняющегося за беспокойство, и подтягивает лямки парашюта, сильно при этом встряхивая меня.

Наконец все готово. Садимся в самолет, и летчик рулит на взлетную полосу. Машина взметнулась в воздух сразу. Стрелка высотомера беззвучно накручивала все новые сотни метров. Высоко. Земля уже видна в дымке. Пропала и маленькая точка на аэродроме — кучка моих друзей, стоящих на поле. Мороз, сухой и колкий, жег лицо: высота 7000 метров. Дышится мне легко и свободно, я чувствую, что меня хватит на еще большую высоту.

Пилот двойным кругом проходит на этой высоте и неожиданно для меня дает сигнал «приготовиться». С недоумением смотрю на него: машина еще может подниматься, но летчик как-то странно склоняет голову. Все становится понятным. В части ночью была учебная тревога с полетами. Не отдохнув как следует, летчик снова пошел в воздух и теперь чувствовал себя неважно. Конечно, будь у него кислородный аппарат, он легко мог бы взять ту высоту, на какую способна машина, но коль скоро я прыгал без кислородного прибора, то все члены комиссии сочли, что пилот должен лететь тоже без кислорода.

С глухим ревом самолет идет по кругу. Было обидно за летчика, за неиспользованные возможности машины, способной поднять меня еще на добрую тысячу метров. Вялым движением руки летчик повторяет сигнал. Раздумывать больше нечего. Нужно или делать посадку, или прыгать. Решаю, что надо все же совершить прыжок с достигнутой высоты. Решительно встаю ногами на сиденье, оцениваю обстановку и в тот момент, когда самолет делает небольшой левый крен, переваливаюсь головой вниз через борт.

Колкие струи морозного воздуха мгновенно врываются за ворот, за тугие перехваты фетровых летных сапог. Дважды делаю сальто и, взглянув на землю, выдергиваю кольцо. Сквозь плотно обтянутый летный шлем слышу свист падения. Поворачиваю голову и смотрю вверх. Вслед за мной несется измятый, вытянувшийся в колбасу купол парашюта. Сразу подкрадывается тревога: а вдруг парашют неисправен? Метров шестьдесят купол несется за мной, едва шевеля сморщенными клиньями, затем медленно расправляется — и вдруг раскрывается, основательно встряхнув меня. Поправляю ножные обхваты, усаживаюсь поудобнее и смотрю на землю. Мою посадку на аэродром не планировали. Приземляться мне надо было на площадку недалеко от него. И вот я вижу, как меня ветром несет к лесу. Ничего хорошего в этом нет. Я скольжу и мягко приземляюсь в глубокий снег прямо перед огромной сосной, едва не зацепившись куполом за ее вершину.

Недалеко деревня. Пока я снимал и собирал парашют, ко мне подбежали люди. Все вместе идем в деревню. Как выясняется, все в ней видели летающие самолеты, но вот парашютистов к ним еще не заносило. Пришлось разложить парашют на снегу, надеть на себя подвесную систему и в таком виде демонстрировать колхозникам парашют и взаимодействие его частей. Только я закончил свой показ, как раздался гудок нашей санитарной машины, и скоро я был на аэродроме, где у самолета меня ожидала комиссия. С барографа были сняты пломбы. Высота прыжка— 6800 метров. Начальник штаба, председатель комиссии крепко пожал мне руку и поздравил меня с рекордом высотного прыжка без кислородного прибора.

Я часто спрашивал себя: что движет человеком в его стремлении покорить высоту? Спрашивал, потому что и в себе ощущал это стремление, но не мог осмыслить, сформулировать его. Стратосфера влечет к себе исследователя, как полярников манят необъятные ледяные просторы. Я чувствовал это по себе: чем выше я поднимался на самолете, тем меньше оставался удовлетворен достигнутым потолком полета. Однажды, когда я поднялся на высоту, превышающую 9000 метров, у меня мелькнула мысль: «Смог бы я с этой высоты совершить прыжок, если б вдруг возникла такая необходимость?»

«Смог бы» — основательно поразмыслив, ответил я сам себе. В самом деле, к этому времени в моем активе значилось более четырехсот прыжков, несколько десятков подъемов на высоту до 10000 метров. Я прошел специальный курс тренировки в барокамере. Словом, я считал, что при моей тогдашней спортивной форме я способен совершить прыжок с высоты порядка 10–12 километров. Летом 1936 года мы с Евдокимовым подали рапорт наркому обороны Ворошилову с просьбой разрешить нам прыжки из стратосферы. Предполагалось, что Евдокимов будет прыгать с задержкой раскрытия, а я — с немедленным раскрытием парашюта, В долгие дни ожидания ответа от наркома я не переставал тренироваться. Полеты на высоту до 9000 метров чередовались пребыванием в барокамере, в которой я «поднимался» на высоту до 13000 метров.

Поздней осенью 1936 года пришел долгожданный ответ. Маршал Советского Союза разрешил начать подготовку к тренировочному прыжку из стратосферы и совершить его, когда подготовка закончится.

Мы по рекомендации медиков еще увеличили объем тренировок. День за днем я приучал свой организм к кислородному голоданию, испытывал и «доводил» кислородную аппаратуру.

Эта напряженная работа продолжалась всю зиму и весну 1937 года. Вместе со мной тренировался и мой товарищ летчик Михаил Скитев. Он должен был поднять меня на самолете на ту высоту, с которой предполагалось совершить прыжок.

На 23 июля было назначено последнее испытание — «подъем» в барокамере на высоту до 14000 метров с имитацией всех действий с кислородной аппаратурой, открыванием фонаря, вылезания. Достаточно натренированные, уверенные в своей физической выносливости, мы пришли на сеанс в барокамеру, как на обычное наше летное задание. Наш тренер закончил последние приготовления. Приборы опробованы. Кислородная аппаратура выверена. Мы вошли в большой металлический барабан, и стальная тяжелая дверь захлопнулась за нами. Теперь только через четыре маленьких иллюминатора мы могли смотреть на внешний мир.

Надеты кислородные маски. Открыт доступ кислорода. Сеанс начался. Стрелка высотомера пошла вправо. Высота 8000 метров. Самочувствие нормальное. Высота 12000 метров. Мы чувствуем себя по-прежнему хорошо. Дружно поднимаем правые руки вверх, давая знать, что можно «подниматься» дальше.