– Ваше величество, я вручаю себя и свою победу в ваши руки, – Гэрис не знал, каких усилий ему стоило говорить ясно и четко, глядя повелителю Эринланда прямо в лицо. – Для меня честь лицезреть вас здесь и честью было биться в вашем присутствии. Хоть мне и неведомо, достоин ли я этой чести.

Странное чувство, порой настигавшее Гэриса, посещавшее его на протяжении многих лет, сколько он вообще себя помнил – это чувство вновь овладело им. Ощущение беспредельности вселенной, возможности ловить ее ритм и двигаться с ним в унисон. Такое безумие приходило к Гэрису в бою, когда пляшут клинки и свистят стрелы, каждый раз – мимо. Такое безумие порой ему являлось ему во время близости с женщиной, в миг, когда объятия становились особенно жаркими, а дыхание сплеталось в унисон. И такое безумие ехало с ним в одном седле, когда он только явился в Таэрверн и полной грудью вдохнул его воздух.

Это безумие говорило ныне его устами. Гэрис знал, что любое слово, которое он сейчас скажет, и любая вещь, которую он сейчас сделает, отпечатаются на будущем и определят его течение.

– Мой король, – сказал он, – я благодарю вас за честь говорить с вами, и я прошу вас об одной милости, которую вы, быть может, в своей милости мне предоставите.

– Вы доблестно сражались, сэр рыцарь, – сказал Хендрик. – Мне понравилось, как вы одолели лорда Фэринтайна. И пусть дрались вы не очень благородно, в настоящем бою благородства вообще мало. Так чего вам угодно?

Гэрис поднял голову. Поймал взгляд Хендрика – так ловят стрелу в полете, обжигая ладонь. Фостера всего сейчас била дрожь, как на лютом морозе. Его словно пронзал поток – ослепительный, безбожно пьяный свет. Гэрис принял этот поток в себя, позволил раскидывающему пенные брызги водопаду наполнить своим опасным волшебством его собственную пустоту – и, взяв чужой огонь, превратился в факел, горящий на милю вокруг.

– Мне угодно…

В этот сверкающий миг Гэрис чувствовал их всех, осязал кожей биение их мыслей. Он читал, как раскрытую книгу, Хендрика, прикидывающего, до какой степени окажется наглым этот никому не ведомый боец и каких сокровищ он себе запросит. Он видел Дэрри, во все глаза следившего за происходившим действом. Мальчишка забавлялся и восхищался одновременно. Пристальнее всех Гэрис смотрел на Эдварда. Тот до сих пор оставался непонятным, будто заключил себя в панцирь изо льда.

– Мой король, – сказал Гэрис, – мне угодно…

Поток ревел, угрожал снести Гэриса своим течением, как горная река уносит упавшее в нее бревно. Главное, он знал – выстоять, продержаться, найти в себе стойкость. Не рухнуть прямо на песок, отхаркиваясь кровью. По черепу стучали тяжелые молоты карликов, а глаза были готовы взорваться и вытечь из глазниц. Ему хотелось вскинуть руки и закричать, позволяя световой реке смять и уничтожить само его существо – но вместо этого он говорил. Гэрис использовал всю мощь пронзавшего его потока, дабы соткать из обычных слов заклинание силы. Так поступали чародеи былых лет. Заклинанию, наделенному подобным могуществом, подчинится даже король.

– Мой государь, мне угодно просить вас об одной-единственной милости. Не о поместье, не о руке благородной девицы и не о золоте. Я не могу сказать, что все перечисленные вещи не имеют для меня вовсе никакой цены. Утверждать подобное было бы ложью. Но я считаю себя вправе просить вас лишь об одном, а потому прошу о наиболее важном. Всю свою жизнь я служил сначала знамени вашего отца, а затем и вашему знамени. Я дрался за дом Грейданов на дальних рубежах, и не раз проливал свою кровь. Я не бывал в столице, и вы, наверно, никогда прежде не слышали обо мне – но зато всю свою жизнь я слышал о вас. Люди, вместе с которыми я служил в одном отряде, все погибли на последней войне. Мне некуда больше идти – и потому я пришел сюда. Вы сказали, я доблестно бился на этом турнире. Возможно, вам понравится, если я буду доблестно биться и в настоящем бою. Я прошу вас, сэр Хендрик из дома Грейданов, принять меня в свою королевскую гвардию. Вам потребуются хорошие рыцари, чтобы проучить Клиффа Рэдгара и прочих псов. А я, видит Бог, очень хороший рыцарь – я сразил вашего кузена, а на такое во всем Эринланде не сподобился больше никто. У вас не будет повода сожалеть о моей службе.

Он говорил очень просто, так просто, как только мог сейчас говорить, сдерживая крик. И он прекрасно знал, что простота его слов покажется придворным изощренной наглостью. Это не имело никакого значения. Лишь одна-единственная вещь оставалась важной. Гэрис надеялся, что сумел вложить в произнесенные им слова достаточную силу, чтобы вуалью набросить их на короля и заставить Хендрика согласиться на такое, в сущности, безумное условие. Ведь лишь безумец способен, придя с большой дороги и победив первого рыцаря государства, проситься дозволения попасть в отряд самых лучших, самых преданных воинов государя.

Для того Гэрис и пропускал сквозь себя опаляющий свет – чтобы обратить этот свет в чары и спеленать этими чарами Хендрика, заставив его принять настолько дерзкую просьбу. Он не мог больше думать ни о чем, только удерживать бившее прямо сквозь него сияние, незримое ничьим вокруг глазам, но остро ощущаемое им самим. Гэрис знал, что не продержится дольше половины минуты. Потом придется выпустить волну из пальцев – иначе она насквозь выжжет его душу. Он мог лишь надеяться, что половины минуты хватит.

Магия всегда была опасна, и магия от начала времен ходила рука об руку со смертью. На его счастье, он был единственным человеком здесь, кто имел хоть малое о ней представление.

Хендрик откинулся на спинку кресла. Хлопнул руками по коленям:

– Допустить вас в королевскую гвардию? Да отчего бы нет. Вы показали себя славным бойцом. Я охотно принимаю вас к себе на службу. Покажете себя с хорошей стороны – получите поместье, золото и все прочее, что полагается. Окажетесь недостойны – не сносить вам головы. Устраивают вас такие условия?

– Благодарю, мой король. Вполне устраивают.

Гэрис закрылся от света ментальным щитом – и немедленно стал пустым, словно до дна опрокинутый кубок. Огонь ушел. Вместе с ним сгинули воля и страсть. Фостер вновь почувствовал себя таким же, как и обычно. Усталым, ограниченным и бессильным. Он перестал быть собой. Перестал быть чародеем. Перестал быть человеком. Перестал быть живым. Остался только грубый и злой солдат со стеклянно-пустым взглядом.

– А теперь, ваше величество, прошу меня великодушно простить, ваш кузен все же изрядно намял мне бока. Надо бы слегка отдохнуть, – сказав эти слова и твердо зная, что теперь уже можно наконец отпустить себя и забыться, Гэрис упал на песок, оказавшийся таким же мягким и теплым, как лучшая перина в лучшей из спален Таэрвернского замка.

Дэрри заглянул в трактир «Приют странника» уже под самый вечер – довольный, счастливый, выпивший, уходя с ристалища, две кружки пива, и немного взволнованный. Почти все мысли его были поглощены недавним зрелищем. Юноша вновь и вновь переживал про себя удивительное завершение турнира. Случившееся произвело на него немалое впечатление.

Сэр Гэрис так забавно шлепнулся на землю прямо перед королем, подумалось Гледерику – ровно барышня, увидавшая на придворному балу мышь. Интересно, Фостер сделал это нарочно, чтобы все зрители растрогались, насколько он в бою изнемог? Или, может, само собой получилось? Сказалось, небось, пережитое волнение, заявила о себе усталость?

Прислужникам пришлось выносить рыцаря с турнирного поля на носилках, и очнулся он только через час. К тому моменту король Хендрик уже подписал бумагу о производстве его в свою гвардию. Услышав эту новость, Гэрис с видимым облегчением кивнул, дал оруженосцу денег и сообщил, что тот может забрать свои вещи из трактира, где прежде обитал.

– Закончи все имеющиеся у тебя дела, – сказал Фостер юноше, – и завтра с утра отправляемся в замок. Заступать на службу.

Гледерик понимал, что связался с опасным и странным человеком, авантюристом, поди, более отчаянным, чем он сам – и невзирая на это был рад счастливой возможности, которую подарила ему судьба. Сегодня, сказал себе юноша, я в последний раз захожу в эти мерзкие стены. Сердце возбужденно колотилось.