Прошло несколько минут, и напор Эдварда, бывший поначалу яростным и неукротимым, внезапно начал иссякать. Фэринтайн сделался неторопливым, словно бы ленивым. Сторонний наблюдатель мог бы еще решить, что Эдвард продолжает биться от души, по-настоящему вкладываясь в поединок, но Гэрис прекрасно понимал, что это уже не так. Его врагу словно бы сделалось скучно, и он перестал стремиться к победе. Фостер отразил все направленные на него атаки, и ни разу при этом острие вражеского клинка не пробилось сквозь выставленную им оборону. Зато самому Гэрису неожиданно удалось сделать пару вполне неплохих уколов, даром что те лишь чиркнули по броне, не найдя в ней отверстий. Минуту назад ему казалось, что бой безнадежно проигран, но теперь это уже явно было не так. Распробовав поначалу свое преимущество, Эдвард быстро потерял к этому преимуществу интерес и начал биться с едва заметной ленцой. Спустя еще три обмена ударами Гэрис уже не сомневался в этом.

Фэринтайн поддавался. Поддавался очень ловко, даже опытный судья не заметил бы этого. Тоже ведь искусство, сражаться не на полную силу – надо быть хорошим бойцом, чтоб освоить его. Непонятным оставалось лишь одно – зачем это нужно Эдварду? Считает, будто победа от него так и так не уйдет, и потому стремится позабавить толпу, растянув бой? Сама подобная мысль придала Гэрису ярости. Он ненавидел, когда его не принимали всерьез.

Его враг не узнал его. Просто не мог узнать. Прежнее лицо человека, который назывался теперь именем Гэриса Фостера, было утеряно им вместе со всей его прежней жизнью. Вернувшийся с порога смерти, он носил чужое обличье – обличье, подаренное ему колдовством. Тем самым странным и древним колдовством, что сохранило ему жизнь, излечив смертельные раны. Он должен был умереть – но нашлась сила, что спасла его и послала сюда, в самое сердце разоренного войной Эринланда. Сила эта была настолько чужой и опасной, что Гэрис старался даже в мыслях не думать о ней. Наделенный благодаря этой силе чужими внешностью и именем, он не мог быть узнанным лордом Эдвардом Фэринтайном – но сам хорошо знал этого гордого и самоуверенного лорда, не привыкшего никогда сомневаться в себе. И прекрасно помнил, как тот, к примеру, однажды, в тренировочном бою, выбил у него меч у него из рук и заливисто расхохотался, наслаждаясь своим превосходством.

Воспоминание это оказалось ярким и резким, подобным вспышке молнии в сумрачных подвалах памяти. Злость неожиданно придала сил. Гэрис развернулся, став внезапно быстрым, как порыв ветра, текучим, будто вода, смертоносным, словно жалящая змея, на половину выдоха сделавшись вдруг самим собой – и рванулся вперед, зная, что должен победить и что победит, чего бы это ему не стоило.

Он выбил у Эдварда оружие, сделал шаг вплотную и саданул Фэринтайна противовесом меча прямо по забралу. Эдвард пошатнулся, но все же устоял, и в свою очередь ударил Гэриса закованным в металл кулаком прямо в живот. Стало так больно, что внутренности, казалось, засыпали тарагонским перцем, но Гэрис уже навалился на Эдварда и опрокинул того на землю. Сорвал с его лица забрало и отстранился – чтобы занести клинок. Острие смотрело герцогу Фэринтайну прямиком в правый глаз.

Совершенно спокойный взгляд. Если глядеть так в лицо смерти – она, чего доброго, сочтет тебя неучтивым кавалером и сбежит за тридевять земель. Губы Эдварда чуть дрогнули. Разошлись в улыбке.

– Вы, наверно, сейчас чрезвычайно горды собой, – сказал герцог. – Что ж, не буду отрицать, дрались вы и впрямь доблестно. Хотя поначалу слегка нерешительно – я уже приготовился заскучать.

Гэрис оставил его слова без внимания.

– Сэр Эдвард! – сказал он громко, так, чтоб слышали на трибунах. – Я одолел вас в честном бою. Признаете ли вы свое поражение?

– Признаю, – согласился Эдвард. – Вы же меня победили. В честном бою.

Гэрис оглядел зрителей – те, казалось, позабыли, что им дышать положено. Ну еще бы, прямо сейчас на их глазах был побежден человек, которого они уже начинали считать непобедимым. И который, может быть, и в самом деле был непобедим, но предпочел не побеждать в этот раз. Именно это вызвало у Гэриса тревогу. Это, а еще спокойный, оценивающий взгляд Эдварда. Нынешний герцог Фэринтайн не мог его узнать. Без всякого сомнения, не мог. Но эта мысль лишь в очень незначительной степени могла успокоить Гэриса.

Впрочем, было не до лишних раздумий – представление не совсем закончилось, и следовало играть свою роль до конца. Гэрис вскинул меч острием к небу – и публика, словно ожидавшая этого, разразилась приветственными криками.

– Да здравствует победитель турнира! – крикнул герольд. – Сэр Гэрис Фостер, герой этого дня – и герой Эринланда! Сегодня, прямо перед всеми вами, этот человек совершил нечто немыслимое, подвиг, столь великий, что барды сказали бы…

Сэр Гэрис Фостер не стал слушать, чего скажут барды. Ему давно уже набили оскомину одинаковые речи, произносимые всеми герольдами на всех на свете турнирах. Гэрис вложил меч в ножны и склонился над все так же лежащим на песке Эдвардом. Протянул руку:

– Помочь вам встать, сэр?

– Если вас не затруднит.

При помощи Гэриса Эдвард поднялся на ноги. Он не выглядел ни удивленным, ни раздосадованным, ни разозленным – не выказывал ни одного из чувств, приличествующих человеку, только что потерпевшему поражение в шаге от победы. Казалось, он воспринял случившееся как должное, и уж тем более ни о чем не сожалел.

Эдвард снял шлем, и длинные, платиново-белые как свежевыпавший снег волосы рассыпались по плечам. Гэрис замер, как громом пораженный – в этот момент ему показалось, что его сердце прямо сейчас возьмет, да и выпрыгнет из груди.

Он и в самом деле забыл за эти проклятые месяцы многое из того, чего не следовало забывать. Он выпустил из памяти, как выглядит человек, стоявший теперь в двух шагах от него. Благородное лицо с тонкими аристократическими чертами, бледная кожа, глаза, что казались в настоящий момент прозрачными, светло-голубыми, льдистыми. Глаза эти, хорошо знал Гэрис, имели свойство менять цвет. Куда чаще они имели темный, фиолетовый оттенок – когда Эдвард бывал отстранен или погружен в себя. Светлел, как теперь, его взгляд лишь в моменты наивысшего сосредоточения или волнения. Или гнева.

Присутствовало нечто странное в этом лице. Древняя кровь – она отпечаталась на всех, кто принадлежал к Дому Единорога. По материнской линии и сам король происходил из этого дома.

– Что с вами, благородный сэр? – Лорд Фэринтайн улыбнулся. – Мой облик кажется вам пугающим? Может быть, немного не совсем человеческим? Что поделать, таким я уродился на свет.

Гэрис сглотнул.

– Прошу прощения, сударь… Я… Просто удивительно видеть кого-то… Вы очень…

– Очень странной наружности? – закончил за него Эдвард. – Ну еще бы. Это многие говорят. Некоторые священники даже считают меня порождением дьявола и мечтают окатить при случае святой водой. Говоря по правде, я порождение своих отца и матери, а уж кто их породил, дело десятое. Зато никто никогда не объявит меня бастардом. Чтобы усомниться в законности моего происхождения, нужно либо никогда не видеться со мной, либо вовсе не иметь глаз. Но постойте. Кажется, этот петух заканчивает кукарекать. Слово за его величеством.

Гэрис кивнул и повернул голову в направлении королевской ложи. До нее отсюда было три десятка шагов. Немыслимо близко и вместе с тем невыносимо далеко. Хендрик Грейдан, Божьей милостью герцог Таэрверна и король всего веселого Эринланда, сидел на возвышении, облаченный в боевые доспехи. На его плечи был наброшен алый плащ, а чело венчала корона. Он совсем не изменился, точно так же, как не изменился и Эдвард. Королю от роду было немногим меньше тридцати лет. Русоволосый и статный, он унаследовал по отцовской линии широкую кость Грейданов – но такие же, как у Эдварда Фэринтайна, холодные льдистые глаза и тонкие черты лица выдавали в нем примесь древней эльфийской крови. Его лицо казалось сдержанным и одновременно беззаботным.